Впрочем, Лахлан только делал вид, что слушает, на самом же деле он, изредка переглядываясь с Ланой, мечтал об одном – об очередном их ночном свидании.

Мечты мечтами, но Лахлан не собирался упускать ни один удобный момент.

Когда Ханна просила остановить карету, чтобы выйти, а заодно с ней всегда выходил и ее муж, Лахлан оставался наедине с Ланой. Он нежно обнимал ее и целовал, целовал, стремясь насладиться теми короткими мгновениями счастья, которые им дарила каждая остановка. Хотя он, пока они ехали, твердил про себя, что так поступать нехорошо, желание поцеловать ее перевешивало все доводы рассудка.

Для него было сущей пыткой сидеть рядом и не сметь даже прикоснуться к ней.

Он мучился и страдал.

Но когда страсть немного его отпускала, он с горечью вспоминал о своих благих намерениях, о том, как дурно он поступает с девушкой. Он, в сущности, ее соблазнил и вместо того, чтобы скрывать ее позор, все время норовит сделать его явным для всех. Понимая всю серьезность и весь ужас их положения, Лахлан намеренно отворачивался и закрывал глаза, предпочитая строить воздушные замки, не имевшие ничего общего с реальностью.

Он жил в воображаемом мире, умышленно избегая всяких мыслей о том, что может ждать его и Лану в будущем. Мысль о возможном ребенке приводила его в ужас. Каждый раз, вспоминая об этом, он судорожно искал выход и не находил его. Проще всего было отказаться от Ланы, причем это сразу решило бы все проблемы, но подобная мысль даже не приходила ему в голову.

Внутри его сидел похотливый зверь, требовавший утоления страсти. И ради этого Лахлан был готов на любые жертвы, которые не могли привести ни к чему хорошему.

Хуже того, к страсти примешивалась другая, не менее бредовая фантазия, – что Лана сумеет ему помочь. Это была какая-то призрачная, эфемерная надежда, тем не менее он отчаянно за нее цеплялся. Он верил в чудесный дар Ланы, в какое-то сказочное сплетение обстоятельств, которое позволит ему вырваться из западни, из ловушки, расставленной судьбой. И в этом он опять же походил на зверя, затравленного, отчаявшегося, цеплявшегося за любую, самую безумную надежду.

Ему изменяли рассудок и воля, и только одно глупое сердце еле слышно уверяло его, что все обойдется, что не надо отчаиваться.

Тут весьма кстати пришлось сделанное им совсем недавно открытие. Неужели действительно нет никакого призрака отца, неужели это плод чьих-то рук и злого умысла? А если это так, то, может быть, нет никакого проклятия? Тогда он будет… жить! От осознания этой простой истины у него перехватило дыхание.

А те, кто так зло над ним подшутил, о, они должны будут понести заслуженное наказание! Лахлан стиснул зубы. Если его подозрения подтвердятся, кто-то горько пожалеет о содеянном.

Совсем скоро, через несколько месяцев ему исполнится тридцать. Если он останется в живых, если проклятие не исполнится, более того, если проклятие окажется фарсом… В сердце Лахлана вспыхивала радость, и жизнь сразу рисовалась ему совсем в других красках.

Он сможет соединиться с любимой женщиной, с женщиной, которую он любил больше всего на свете, больше самой жизни.

Но червь сомнения опять не давал ему покоя. А что, если Лана ошибается? А вдруг проклятие все-таки исполнится? Тогда зачем ему избегать встреч с ней? У него и так осталось немного радостей, и было бы глупо отказываться от своего счастья, более того, и ее этого счастья лишать!

Правда, ну зачем ему мучить и себя, и ее? Не лучше ли прожить эти месяцы, полностью отдавшись взаимной любви? Подарить и ей, и самому себе море наслаждения. Зачем лишать их обоих радости?

Нет, пока он любит, пока он любим, он не откажется от их свиданий, от их любви. Ни за что не откажется!

Вдруг его отвлек от не слишком веселых мыслей радостный крик Ланы. Карета свернула на проселочную дорогу, ведущую в Даунрей. Отличное настроение Ланы понемногу передалось Лахлану. Она указывала на то или иное знакомое место и рассказывала забавные и смешные случаи из своего детства.

Однако говорить он не мог. Он не был способен разделить вместе с ней ее радость. Он просто сидел, нацепив на лицо улыбку, и наблюдал за Ланой.

За своим ангелом.

Раза два он поймал брошенный в его сторону внимательный взгляд Ханны. Эти взгляды совсем ему не нравились. Более того, от них у него на душе оставался неприятный осадок. Да, он был герцогом и привык к тому, чтобы его желания, какими бы они ни были – хорошими или дурными, – исполнялись. Но выражение глаз Ханны вызывало в нем смешанные со страхом угрызения совести. Если бы леди Даннет узнала, что он соблазнил ее сестру, он легко мог бы поплатиться за это жизнью.

Возможно, она что-то подозревала, но подозрения, к счастью, еще не были уверенностью.

Для того чтобы успокоить Ханну, Лахлан постарался придать своему лицу самое благодушное и миролюбивое выражение, какое только мог, но, похоже, обмануть сестру Ланы ему не удалось.

Когда впереди замаячили розовые башенки замка Даунрей, положение Лахлана неожиданно осложнилось. Дело в том, что обрадованная сверх всякой меры Лана, чтобы лучше разглядеть родной замок, выглянула в окно кареты, но для этого ей пришлось почти лечь ему на грудь. От столь тесного и приятного соседства Лахлан невольно возбудился, его оживший дружок откровенно заявил о себе, чуть ли не с головой выдавая своего хозяина. Если у Ханны имелись какие-то подозрения на его счет, то теперь они могли перерасти в настоящую уверенность. А при мысли, что через минуту-другую он увидит ее отца, Лахлану вовсе стало тошно. Нет, надо было срочно брать себя в руки. Он закрыл глаза и начал медленно дышать, чтобы успокоиться.

Задача оказалась не из легких. Когда карета въехала во двор замка, он попытался отвлечь себя созерцанием вида, но почти лежавшая на нем Лана, что-то возбужденно говорившая, радостно вскрикивавшая и указывавшая то на одно, то на что-то другое пальцем, не давала ему успокоиться.

Так, надо было срочно переключить внимание! На что?

Ах да. На сам замок, двор и его обитателей. Порядок, в котором содержался Даунрей, ничем не уступал тому образцовому порядку, который он видел в Лохланнахе.

Забота его подданных об их жилье и собственности не могла не радовать Лахлана, как и их достаток, который был хорошо заметен даже с первого взгляда. При виде такого благополучия ему стало стыдно за то, в каком состоянии находится его Кейтнесс. Хотя основной причиной этого было небрежное отношение его предков к своему родовому гнезду, какая-то доля вины лежала и на нем как на хозяине и наследнике.

Лахлан уже все как следует обдумал: вместо того, чтобы пустить деньги на ветер, а именно так он расценивал восстановление всего замка Акерджил, он решил про себя, что отремонтирует только основное здание, где было более чем достаточно места как для него, так и для слуг. На смену грандиозным, почти сказочным планам по восстановлению пришел более трезвый и рациональный подход, не требовавший так много вложений.

Не забывая о данном им обещании создать благотворительный фонд для детей-сирот графства Кейтнесс, Лахлан продумывал финансовую и юридическую сторону этого проекта.

Кроме того, надо было подумать также и о будущем Ланы. Он собирался оставить ей круглую сумму. Необходимо было позаботиться о Лане и о возможном ребенке.

Как бы дальше ни сложилась ее жизнь.

Когда они вышли из кареты, он в порыве нежности захотел было обнять ее за талию, но вовремя удержался. Как ему ни было горько, но он вынужден был соблюдать дистанцию между ними. Если по ночам их уже ничто не разделяло, то днем в глазах окружающих они по-прежнему оставались просто знакомыми.

Настроение у Лахлана резко испортилось. Ему было досадно смотреть, как легко и свободно держит себя Даннет со своей женой, как он обнимает ее, целует в лоб; не в силах выносить подобные нежности, Лахлан намеренно отвернулся.

Магнуса Даунрея, хозяина замка, они нашли в гостиной, где тот пил виски. Увидев дочерей, он расплылся от радости. Чтобы заключить дорогих дочурок в свои объятия, он бодро вскочил и подбежал к дверям.

– Ах, какая радость! – бормотал старик, едва не плача. – Что за нежданная радость!

Александр вошел вслед за дамами, и они с Магнусом пожали друг другу руки.

– Мы приехали, как только получили ваше письмо.

– Какое из них? – удивленно изогнул брови Даунрей.

– Какое из них? – Ханна вышла вперед с таким видом, как будто собиралась отчитать мужа за то, что он не получил все письма. Даннет, не менее удивленный, чем она, перевел взгляд с ее рассерженного лица на лицо ее отца.

– То, в котором вы сообщали о попытке похищения.

– А-а, – протянул Даунрей, растерянно почесывая подбородок.

– Так было еще одно? – поинтересовался Александр.

– Да, ах, негодяи, они проникли в замок и похитили ее прямо из спальни.

Лана в ужасе машинально схватила Лахлана за руку, словно ища поддержки.

– А где же Изабелла? С ней все в порядке?

– С ней все в порядке, – поспешил успокоить всех ее отец. – Вот только…

Он настороженно взглянул на Даннета.

– Что только? – переспросил тот.

– Напрасно я всех вас так переполошил. Все уже образовалось. Спасибо Эндрю. Выручил.

– Так где же они сейчас? – нетерпеливо спросила Ханна.

Даунрей виновато заморгал:

– Они в Бримсе.

– В Бримсе? – удивилась Лана. – Мы же проезжали мимо него по дороге сюда.

– А почему они там?

Вместо ответа Магнус ласково похлопал Ханну по руке, чтобы немного ее успокоить.

– Не надо так волноваться. Они приедут сюда, как только смогут, и тогда все подробно нам расскажут.

Он повел дочь к дивану.

– Не хотите ли выпить чего-нибудь с дороги? – Его вопрос был скорее обращен к мужчинам.

Не успели они и рта раскрыть, как Даунрей налил им обоим по стаканчику виски и, позвав служанку, велел ей подать дамам чай.

Протянув виски зятю, он, прищурившись, смерил настороженным взглядом Лахлана:

– А вы кто будете?

– О, простите меня! – спохватился Александр. – Позвольте мне представить вам, Магнус, его светлость Лахлана Синклера, герцога Кейтнесса.

Дружелюбное выражение лица Магнуса моментально исчезло, он сразу отдернул руку с виски назад.

– Кейтнесс, – злобно прошипел он.

Скверно.

Одно дело, когда тебя встречает со столь откровенной неприязнью один из баронов, но совсем другое дело, когда явное отвращение проявляет к тебе отец твоей любимой девушки.

Как ни смотри, и так и так – все скверно.

Однако Лахлан, проявив выдержку, ответил любезной улыбкой, во всяком случае, он постарался, чтобы улыбка выглядела любезной.

Даунрей не улыбнулся в ответ. Злобно прищурившись, он пролаял:

– Приехали сюда, чтобы понудить меня провести огораживания? Будь они неладны! Ни за что не соглашусь на это! Слышите, ни за что!

Круто повернувшись к Даннету, он буркнул:

– Зачем ты привез ко мне эту гадину? Да еще прямо в мой дом?

– Отец, – вдруг воскликнула Лана, поспешно вставая на защиту. – Напрасно ты так назвал Лахлана. Он хороший человек.

– Какой Лахлан? – взревел Магнус. Сейчас он очень походил на огромного разъяренного медведя, что, впрочем, нисколько не напугало Лану.

– Он вовсе не собирается очищать земли. Он передумал.

Забавно было наблюдать за сменой настроений, которая отразилась на лице Магнуса. Сперва раздражение, потом смущение и, наконец, довольство и облегчение, когда сказанное Ланой дошло до его сознания.

А затем опять раздражение. Магнуса поразила та едва ли не фамильярность, с которой его дочь отзывалась о герцоге.

Он круто обернулся в сторону «Лахлана» и смерил его оценивающим взглядом, от которого по коже герцога пробежала дрожь. Боже, неужели он совратил дочь этого медведя? Что будет, если он узнает об этом? Да если его тайна выплывет наружу, то Магнус сотрет его в порошок. Или разрубит на кучу мелких кусочков.

– Лахлан гостил у нас в замке, – вставила как нельзя вовремя Ханна. Лахлан с искренней признательностью ей улыбнулся.

Услышав, как и другая дочь называет герцога по имени, Магнус заметно успокоился. Хотя расслабляться было еще рано. Видимо, придется Лахлану вести себя здесь крайне благопристойно, выкинуть из головы всякие шалости, забыть о свиданиях с Ланой наедине.

Да и самой Лане, видимо, тоже надо будет держаться осторожнее.

Все это нисколько ему не нравилось.

– Да, гостил, – подключился Александр и по-дружески хлопнул Лахлана по плечу. Дружба – великая вещь, в этот миг Лахлан был очень ему благодарен за откровенную поддержку.

– Мы с ним друзья, – громогласно заявил Даннет, – и я счастлив иметь такого друга, как Лахлан.

Даннет многозначительно посмотрел на стакан виски, зажатый в руках старика. Ворча что-то себе под нос, Магнус протянул виски гостю.

Что было причиной его ворчания, об этом можно было только догадываться: то ли застарелая неприязнь, то ли нежелание угощать такого гостя, а скорее и то и другое, вместе взятое.