Несколько дней назад Ханна и ее муж спасли собаку, которую избил ее дурной хозяин. В этой схватке также крепко досталось охотничьему псу Даннета по кличке Бруид. Лана, страстно любившая собак, взялась выхаживать избитых животных.

В мире столько зла и жестокости, и как же это грустно! Вовсе не будучи ангелом, Лана все же по мере своих сил старалась смягчать грубые и жестокие нравы окружающих. Мысль, что таково ее предназначение или даже смысл жизни, согревала ей сердце. А если она заблуждалась, ну что ж, ничего страшного, она выбрала свой путь в жизни и шла, не сворачивая с него.

Тяжело вздохнув, Лана вошла в ворота конюшни. Прямо у входа ее приветствовал тихим ржанием Вельзевул, жеребец сестры. Он ласково ткнулся ей в руку бархатными губами. Лана медленно шла по проходу, поглаживая и похлопывая других лошадей, которые высовывали головы из денников, торопясь получить свою долю внимания и ласки. Они были невероятно красивыми созданиями, все без исключения.

Лана не ездила верхом, но ей нравилось бывать на конюшне. Это был особый мир, гармоничный, тихий, прекрасно успокаивавший ее раздраженные бессонницей нервы. Пряный аромат сена и острый запах лошадиного пота, тихое фырканье и ровное дыхание коней, атмосфера покоя и расслабленности – все вместе взятое пробуждало в ее душе умиротворение и любовь.

Больных собак поместили в самой глубине конюшни, рядом с помещением главного конюха по имени Эван, который, помимо всего прочего, умел лечить заболевших животных. Он и Лана провели немало времени, ухаживая за собаками, смазывая раны и меняя на них повязки. Не раз Лана от усталости засыпала прямо здесь, возле собак, и каждый раз, просыпаясь, она находила себя заботливо укрытой одеялом. Дело рук Эвана.

Сегодня Эвана нигде не было видно. На конюшне вообще не было никого, за исключением бесплотного Гэвина, молодого сквайра, который погиб несколько столетий назад при пожаре в старой конюшни, спасая лошадей. Гэвин нравился Лане, ведь он, так же как и она, любил лошадей, причем любил беззаветно – больше, чем свою жизнь. Она по-дружески кивнула ему, а он бесшумно махнул ей рукой в ответ.

Тихо приоткрыв двери, она проскользнула в стойло. Увидев ее, Бруид радостно заскулил. Лана присела подле него на кучу сена. Сучка Сэди вскинула голову и бодро застучала хвостом о пол. Едва Лана раскрыла тряпку, в которую были завернуты мясные обрезки, собаки оживились еще больше.

– Ах, бедняжки, как вы проголодались, – ласково произнесла Лана, принимаясь их кормить.

Сэди ела не спеша и деликатно, прямо как леди, тогда как Бруид хватал куски из рук, сразу их проглатывая и не сводя с Ланы жадных глаз. Она почти закончила кормить собак, когда ворота конюшни со скрипом распахнулись и кто-то вошел внутрь. Лана посмотрела на вошедшего сквозь дверную щель, и ее сердце взволнованно забилось. Она узнала Галена Робба.

Симпатичный, даже очень симпатичный, светловолосый, высокий, стройный, настоящий мужчина, на широких плечах которого красовался плед клана Синклеров. Вылитый греческий бог! На него поглядывали все женщины в самом замке и его округе, а многие даже заглядывались.

Но как бы ни был красив Гален Робб, тот, из ее сновидений, был еще красивее.

Вместе с Роббом в конюшню вошел Тревор Клей, его приятель. Они вели за собой лошадей и о чем-то шумно беседовали.

– Мейси? – весело спросил Гален, принимаясь расседлывать коня. – Та, кто доит коров?

Тревор уперся руками в бедра и усмехнулся:

– Один к двум.

– За одну ночь? Спорим? – не без некоторой доли мужской самоуверенности произнес Гален. Тревор сразу сник.

– Не хочу. А как насчет Ирен? Дочки мясника?

– Хороша, что тут говорить, – подмигнул Гален. – У нее все на месте.

– Особенно сзади, – осклабился Тревор, совершая руками округлые движения.

Краска моментально залила лицо Ланы. Она догадалась, о чем именно говорили мужчины. Пока дело не дошло до откровенной похабщины, надо было как можно быстрее дать им знать, что они на конюшне не одни. Но не успела Лана встать, как следующий вопрос Тревора пригвоздил ее к месту.

– А как насчет Ланы Даунрей?

Гален как-то нехорошо поморщился, а по его губам пробежала презрительная улыбка. От ее вида у Ланы внутри все помертвело. В такие моменты лучше ничего не слышать и не видеть, но она была не в силах отвести глаз от лица Галена.

– Сестры жены хозяина?

Совершенно лишний и ненужный вопрос, по тону едва ли не созвучный той улыбке.

– Какая она хорошенькая!

Однако в словах Тревора прозвучала не столько похвала, сколько откровенная насмешка. По спине Ланы побежали мурашки.

– Да, согласен. – Гален взял щетку и начал чистить лошадь.

– Красивее, чем все остальные, вместе взятые, – продолжал Тревор.

– Да. – Гален опять поморщился. – Хозяин ей покровительствует.

Тревор усмехнулся и по-приятельски хлопнул Робба по плечу:

– Неужели тебя пугает именно это? Прежде при виде красивой девчонки ты вел себя куда смелее. Лучше честно скажи, что дело тут совсем не в этом!

– А в чем же? – нахмурился Гален.

– Да в том, что ты ее боишься.

Лана сжалась в комок. Речь опять зашла о том самом. Она знала, давно знала, что думают о ней люди, но привыкнуть к такому отношению было трудно.

– Что ты несешь? – огрызнулся Гален. – Ничего я не боюсь, а уж красивых девушек тем более.

– Вот и отлично. – Тревор, ехидно улыбаясь, потер ладони друг о друга. – Раз так, то почему бы тебе не соблазнить ее?

Гален побагровел. Бросив щетку на скамью, он сердито рявкнул:

– Соблазнить родственницу лэрда?! Ты что несешь?

– Ха, не виляй. Мы с тобой оба хорошо знаем, что вовсе не поэтому ты не хочешь соблазнить эту красивую… ведьму.

Ведьма. Вот оно.

Слово отдалось в ее сознании многократным эхом. Стало трудно дышать. Сколько раз ей приходилось слышать об этом! Люди чурались, избегали ее, и все из-за ее дара. Как же это было обидно!

– Перестань, Тревор.

– Да ладно. Ты же соблазнил почти всех девчонок в замке. Черт, по правде говоря, ты переплюнул самого Серебряного Лиса. Столько побед! И на одну больше, а? А она такой лакомый кусочек. Ангельское лицо, дивные формы. Признайся, что не хочешь…

– Перестань, кому говорю! – огрызнулся Гален.

Лане стало тепло и приятно. Гален как будто встал на ее защиту. Но его следующие слова смахнули надежду, как ветер смахивает пыльцу с цветка:

– Эта женщина немного не в себе. Она слегка чокнутая. Скажи, кто в здравом уме будет за ней ухаживать?! Ведь это всем известно. И мне, и тебе в том числе.

Да, вот правда и вылезла наружу.

В ее груди бушевали противоречивые чувства, ей хотелось то ли разозлиться, то ли расплакаться от отчаяния. Как бы там ни было, необходимо действовать, скрываться дальше никак нельзя. Промедление грозило еще большими осложнениями. Лана решительно встала, поправила платье, смахнув с него соломинки, и распахнула двери.

К чести Галена, он покраснел, а его губы задрожали. Потрясенный Тревор смотрел на нее, раскрыв рот от удивления.

Наступила крайне неприятная пауза. Особенно для мужчин.

Более того, благодаря своему ясновидению Лана легко могла, подлив масла в огонь, напугать их обоих до смерти. Галену она могла сообщить, как страдает его умершая мать, как она боится за него, и все из-за его непутевого образа жизни. Что касается Тревора, то тут все обстояло еще хуже. Дело в том, что он, весьма вероятно, во время последнего любовного свидания подхватил оспу. Но в самый последний момент что-то удержало ее от излишней откровенности.

Пристально посмотрев сперва на одного, потом на другого, она с трудом выдавила улыбку. Но эффект того стоил.

– Доброе утро. – Кивнув им обоим, она пошла прочь от них к открытым воротам, за которыми ярко светило солнце и виднелся кусочек чистого неба. Там, снаружи, все дышало светом, теплом и безмятежностью. Всем тем, к чему так жадно сейчас стремилась ее обиженная душа.

На пороге она вдруг обернулась, смерив их обоих надменным взглядом. Нельзя было так просто проигнорировать возведенную на нее напраслину. Гален и Тревор, словно остолбенев, застыли на месте.

– Тревор?

Тот вздрогнул и униженно согнулся:

– Да, госпожа?

– Крепко-накрепко запомните: я не ведьма. Я буду крайне признательна, если вы прекратите распускать обо мне подобные слухи.

Она вышла, предоставив им обоим полную свободу ругать себя за то, что так распустили свои длинные языки. Это была своего рода маленькая месть, большую она себе позволить не могла. Как ей ни хотелось отвести душу и высказать им все, что она о них думала – как они черствы, глупы, недалеки и грубы, – Лана давным-давно поняла, что с помощью упреков и яростных выпадов взывать к людскому благоразумию бесполезно, так ничего не добьешься и ничего не докажешь, такова уж, увы, человеческая природа.

Она не походила на остальных людей, это было очевидно. Если другие девушки могли кокетничать, смеяться, заигрывать с парнями, то она как ясновидящая резко выделялась на общем фоне. Девушки любили и были любимыми, тогда как ее боялись и невольно сторонились.

Другим девушкам нечего было опасаться, замирать от ужаса от мысли, что когда-нибудь наступит тот день и час, когда ее возлюбленный узнает всю правду. Когда по его глазам станет ясно, что ему все известно… И тогда он, сжавшись от страха, втянув голову в плечи, поспешно ретируется, посчитав это весьма благоразумным поступком.

Ну кто из мужчин согласится жить с такой женщиной, как она? Загадочной, обо всем знающей, – женщиной намного умнее мужа. Ей удалось сжиться с этой мыслью, но все равно было больно, и что-то в глубине души не хотело с этим мириться.

О, как ей иногда хотелось быть такой, как все!

Но она такой не была и никогда не будет.

Погруженная в свои мысли, почти ничего не замечая перед собой, Лана зашла в ближайший лес. Дойдя до знакомой полянки, где все дышало миром и тишиной, она присела на замшелое бревно. Каким наслаждением было сидеть одной в столь прекрасный солнечный день среди трав, скромных лесных цветов и еле слышно шелестящих зеленых листьев! Красота окружающего мира всегда исцеляла ее истерзанную душу.

Обидный, оскорбительный разговор, невольно подслушанный на конюшне, вместе с темным осадком, оставшимся после ночного сновидения, лишил ее душевного равновесия.

Зеленые кроны деревьев не слишком задерживали солнечные лучи, но ветерок смягчал жару, принося из леса прохладу. Птичий гомон, шорохи и звуки, издаваемые лесными обитателями, убаюкивали. Кругом текла вечно юная, радостная жизнь, она играла всеми возможными красками, звучала всеми звуками, и Лана начала ощущать себя частью иного мира – возвышенного и чистого.

Вдруг рядом с ней бесшумно села на бревно Лилиас. Из всех душ, с которыми она познакомилась по прибытии в замок Даннет, Лилиас нравилась ей больше всех. Она была такой приятной, спокойной и, судя и по ее лицу и по поведению, довольной своей судьбой. Хотя иногда за безмятежностью Лилиас проглядывала скрытая глубокая печаль, но она никогда не жаловалась. Лилиас вообще была немногословной, но если начинала говорить, то всегда с какой-нибудь целью.

Вокруг царила умиротворенная тишина, которую никому не хотелось нарушать. Музыка жужжащих шмелей и шелестящей листвы завораживала. Молчание нисколько не тяготило ни Лану, ни Лилиас, они понимали друг друга без слов.

Вдруг в их маленьком мирке что-то нарушилось, тревога и волнение охватили сперва Лилиас, а потом и Лану. Перед глазами Ланы возникло смутное, пугающее видение – это был обычный способ общения между духами, – и от того, что она увидела, по ее спине пробежал холод.

Ребенок. Над ним нависла опасность. Он тонет.

Сердце Ланы подпрыгнуло и забилось быстро-быстро, она тут же вскочила со своего места. Девушка бросилась в лес. Казалось, воздух насквозь пропитался тревогой, от которой нельзя было отмахнуться. Лилиас была права. Кто-то точно попал в беду. Раздался чей-то испуганный крик, и в тот же миг Лана, выбежав из леса, оказалась на берегу лесного озера и замерла, пораженная открывшимся зрелищем. Беспокойство и волнение тут же сменились злостью.

В воде барахталась девочка, а на берегу стояла группа мальчишек, которых испуг девочки явно забавлял. Но хуже и страшнее было то, что они намеренно не давали ей выбраться на берег. Как только ей удавалось за что-нибудь зацепиться, они спихивали ее обратно в воду. Крики напуганной до смерти девочки подхлестнули Лану.

Девочку звали Фиона. Она была сиротой и жила в замке Лохланнах вместе с другими такими же несчастными детьми, потерявшими родителей. На ее долю и так выпало много несчастий, унижений и страданий, и в дополнение ко всему – издевательская и смертельно опасная мальчишеская забава. Фиона барахталась из последних сил.

Как только Лана поняла, какую игру придумали жестокие мальчишки, злость уступила место ярости. Мальчишки откровенно издевались над маленькой Фионой, кто-то из них удерживал голову девочки под водой, позволяя ей иногда вынырнуть на поверхность, чтобы насладиться ее испуганными криками. Страх девочки казался им смешным. И они смеялись, да, да, они еще и смеялись!