А еще у нее до этого никогда не было романа с подобным творческим человеком, который мог, охваченный порывом вдохновения, вообще забыть о ее присутствии, а потом очнуться с отсутствующим выражением лица, начисто забыв о своей рассеянности или грубости.

«Я люблю тебя, конечно, я люблю тебя, — сказал ей как-то Рэндал. — Но неужели ты не понимаешь, что мне нужно писать? А это куда важнее какой-то вечеринки. Даже если нас пригласят на открытие рая на земле, я предпочту остаться дома и сяду за письменный стол».

И Люсиль, скорее благодаря таким вещам, чем вопреки им, с каждым проведенным вместе днем влюблялась в Рэндала все больше.

Раньше она сама диктовала мужчинам, что им следует делать, куда идти, как себя вести и когда можно заняться с ней любовью. Теперь же Рэндал решал все и требовал от нее подчинения. И, к собственному изумлению, Люсиль повиновалась ему.

Однажды вечером после ужина в ее доме на Беверли-Хиллз они вышли в сад. Рэндал наклонился, чтобы поцеловать Люсиль, и от соприкосновения их губ огонь страсти, вспыхнув, стал разгораться все сильнее и сильнее, поглощая их целиком, пока Люсиль не поняла, что крепко прижимается к Рэндалу, закрыв глаза и слыша собственное прерывистое дыхание.

Она была очень хороша в лунном свете. Когда Рэндал взглянул на трепещущую в его руках Люсиль, она едва слышно произнесла:

— Пойдем в дом! Я хочу тебя! О Рэндал, дорогой, я так тебя хочу!

Несколько секунд Рэндал молча смотрел на нее сверху вниз, а затем довольно грубым движением, ясно демонстрировавшим сжигавшее его желание, подхватил Люсиль на руки и отнес ее в тень магнолии.

Люсиль вскрикнула, пораженная его пылкостью, и все же этот совершенно новый опыт показался ей восхитительным. Она привыкла к шелковым простыням, к надушенным подушкам и кроватям под пышными атласными балдахинами и меньше всего ожидала, что вдруг поведет себя как провинциальная девчонка, занявшаяся с кавалером любовью в кустах по дороге с танцев.

И именно такие неожиданные поступки, пожалуй, привлекали Люсиль в Рэндале больше всего.

Однажды, уехав с Люсиль за город, он отказался возвращаться и отвезти подругу на очень важный прием, потому что закат был удивительно красив, а сама Люсиль — необыкновенно восхитительна.

В другой раз Рэндал почти силой увел ее с танцев, потому что, когда они, прильнув друг к другу, двигались в такт музыке, близость Люсиль так возбудила Рэндала, что он тут же захотел остаться с ней наедине.

И если бы не было других причин, Люсиль любила бы Рэндала уже за одно то, что он так отличался от остальных ее поклонников, ловивших каждый ее взгляд и благодарных за любой оказанный им знак внимания. Любовь к Рэндалу завладела всем существом Люсиль, но она не сразу поняла, что ее притягивают в нем не слова и даже не поступки, а нечто заключенное в нем самом.

Итак, Люсиль готова была стать женой Рэндала. Сейчас ей даже казалось странным, почему она не задумывалась об этом раньше. В конце концов, трудно было представить себе более подходящую партию. Рэндал успел сделать себе имя в театральных кругах и в мире кино. Он был молод, и карьера его только начиналась. Люсиль поможет ему достигнуть сияющих вершин, забраться выше, чем Рэндал мог представить себе в самых смелых мечтах. Она будет сниматься в его фильмах, пока не поймет в один прекрасный день, что ее время ушло, и тогда она станет его продюсером. Люсиль видела себя эдакой Мэри Пикфорд будущего — блестящей деловой женщиной, главой собственной компании, благодаря умелому руководству Люсиль приносящей сногсшибательный доход. Да, все так и будет. И теперь, приняв решение, Люсиль Лунд не боялась уже ничего — ее не расстроил даже первый обнаруженный у себя седой волос.

Люсиль сошла с трапа самолета в Кройдоне, взволнованная принятым решением, но с удивлением обнаружила, что Рэндал не приехал ее встречать. Пронизывающий холодный ветер уносил остатки радостного возбуждения.

Следующие несколько дней в Лондоне отличались от той картины, которую в своем воображении рисовала Люсиль. Во-первых, ей никак не удавалось остаться с Рэндалом наедине. Они были вместе почти целыми днями, но кругом все время были люди — на репетициях, обедах, ужинах, при обсуждении мизансцен, декораций, грима, костюмов и множества других вопросов, связанных с постановкой. И все они говорили, говорили, говорили, так что у Люсиль не было возможности перекинуться с Рэндалом хотя бы словечком наедине.

Она ожидала, что ночью Рэндал приедет к ней в гостиницу, но он не предложил этого, а унижать себя приглашением Люсиль не стала. Она все время повторяла себе, что у его неожиданной сдержанности должны быть какие-то причины. Наверное, Рэндал был потрясен аварией, в которой по его вине погиб человек. Рэндал называл этого Дарси Фореста своим другом. И еще Рэндал, вероятно, думал о Люсиль, о ее здоровье, о том, что она устала, погрузившись сразу после утомительного перелета через Атлантику в череду изнуряющих первых репетиций и проблем, связанных с постановкой. Люсиль придумывала Рэндалу всевозможные оправдания, но на самом деле она жестоко ревновала его к Джейн, и это приводило ее в бешенство.

Джейн вместе со своим отцом присутствовала на первой репетиции. Она была молчалива, и Люсиль не заметила, разговаривала ли Джейн с Рэндалом, но она была не так глупа, чтобы не видеть привлекательности Джейн или недооценивать соперницу.

Конечно, эта самоуверенная девица была далеко не так красива, как Люсиль, но той хватило честности признать, что парижские наряды Джейн превосходили те, что Люсиль привезла с собой из Америки. Люсиль также смогла оценить блестящее воспитание и безупречные манеры Джейн. Элегантная сдержанность и прирожденная непринужденная грация выдавали в Джейн незаурядную личность, даже когда она молча внимала собеседнику.

Словом, Люсиль возненавидела Джейн с первого взгляда, а когда их наконец представили друг другу, актриса держалась с тщательно продуманной доброжелательностью, хотя в душе ее бушевала самая настоящая ненависть.

Джейн вела себя иначе — она проявила к Люсиль глубочайшее равнодушие. Она видела, как Люсиль обвила руками шею Рэндала и подняла к его лицу свое хорошенькое личико с выражением собственницы. Она слышала, как Люсиль велит Рэндалу принести ее пальто оттуда, где она его бросила, а затем, когда Рэндал набросил пальто ей на плечи, благодарит его словами «спасибо, дорогой».

Выражение лица Джейн при этом нисколько не изменилось. Она словно не замечала, что Рэндал держится непривычно скованно. Но с этого момента ненависть Люсиль не оставалась безответной.

Джейн тоже решила играть роль женщины, которой принадлежит Рэндал. Она приходила на репетиции, настаивала на том, чтобы Рэндал обедал с ней и ее отцом. Если он хотел взять с собой Люсиль, это было его дело, но приглашение не предполагало отказа.

— Ты же должен где-то питаться, — говорила Джейн в ответ на возражения Рэндала. — И отцу многое надо с тобой обсудить.

Эти самые вещи, которые надо было обсудить, были предлогом для совместных обедов, ужинов и покушений на свободное время Рэндала в перерывах между репетициями. Люсиль знала от Эдварда Джепсона точную сумму, вложенную лордом Рокампстедом в постановку «Сегодня и завтра».

«Кто платит, тот и заказывает музыку», — не раз с улыбкой повторял Эдвард.

И Люсиль хорошо знала, что никто, каким бы важным и известным он ни был, не может позволить себе ссориться с человеком, рука которого намазывает маслом его бутерброд, с человеком, от которого зависели в том числе и гонорары Люсиль.

Если лорд Рокампстед хотел поговорить с Рэндалом или еще с кем-либо из членов труппы, они обязаны были его слушать. И Джейн воспользовалась этим обстоятельством как своим оружием.

Это была война не на жизнь, а на смерть, и обе женщины прекрасно понимали это, сидя напротив друг друга за столом в кафе «Плющ» или поглощая обильный ужин на Белгрэйв-сквер. Люсиль не знала, видит ли Рэндал, что происходит, или же пребывает в блаженном неведении. Во всяком случае, Люсиль ничего не собиралась ему говорить. Она слишком хорошо знала, как прореагировал бы Рэндал на ее откровения. Он посмеялся бы над Люсиль, выставив ее ревнивой дурочкой. Более того, признавшись, что она ревнует, Люсиль дала бы ему повод чувствовать себя еще более уверенным, а именно сейчас самоуверенность Рэндала была ей совсем не на руку.

Люсиль хотела, чтобы он испытывал сомнения на ее счет, удерживал бы ее, боясь потерять. За те годы, что они были вместе, Рэндал ни разу не заговорил о свадьбе, а Люсиль считала, что в этом, несомненно, была ее вина. Ее собственные мысли были далеки от подобной перспективы, Люсиль ни разу не задумалась о том, как побудить Рэндала сделать ей предложение.

В глубине души она всегда была уверена, что Рэндал не прочь на ней жениться. Люсиль была не настолько консервативна, чтобы считать брак непременным условием, сопровождающим плотские утехи. Один ее приятель-европеец сказал ей как-то: «Вы, американки, так провинциальны. Вы все хотите вступить в брак со своими любовниками».

Тогда Люсиль посмеялась над его словами, но потом поняла, что это так и есть. Она всегда испытывала чувство вины, ложась с мужчиной в постель без обручального кольца на пальце. И виновато в этом было то ли ее американское воспитание, то ли ее немецкое происхождение.

Отец ее был лютеранином, сыном лавочника из Гамбурга. Он перебрался в Америку, так как рассорился со своей семьей из-за своего брака. Его звали Ганс Шмидт, а первого ребенка — это была девочка, — родившегося через месяц после того, как ее родители ступили на землю свободы, окрестили Марией.

Мария Шмидт была прелестным ребенком с белокурыми волосами, унаследованными от отца, и большими голубыми глазами, также напоминавшими, по крайней мере по цвету, глаза Ганса.

На этом сходство с отцом заканчивалось. Фигурой и темпераментом Мария пошла в мать. Становясь старше, она интересовалась прошлым своей матери, но так и не успела узнать ее лучше, так как та умерла, когда Марии, позже взявшей имя Люсиль, исполнилось пятнадцать.

Мать Марии по имени Данута Шмидт была родом из Польши, но в жилах ее текла также русская, сербская и литовская кровь, и, как часто с нежностью подшучивал над ней муж, была немного дворняжкой. Данута была из крестьянской семьи, то есть у нее не было ни благородного происхождения, ни состояния, которые помогли бы семейству Шмидтов из Гамбурга смириться с выбором Ганса, но стоило посмотреть на эту девушку, как становилось ясно, что силы духа в одном ее мизинце было больше, чем в белокожих тушах всех этих светловолосых немцев.

Может, у Дануты и не было приданого, зато характер у нее, безусловно, был. Она не умела вести дом, но умела заставить мужчину сходить по ней с ума, едва взглянув на него и слегка пошевелив бедрами, словно собиралась танцевать. Люсиль запомнила свою мать горячей, похожей на цыганку и довольно деспотичной, причем трудно было понять, где пролегала граница между ее темпераментом и непреклонной властностью и не придумала ли и то и другое сама Люсиль, вспоминая свою мать.

Но в Люсиль, безусловно, взыграла кровь матери, когда она бросила хорошую и стабильную работу в магазине, найденную для нее отцом, и начала обивать пороги театральных агентств, пока не получила крошечную роль. Люсиль не любила вспоминать те годы, полные трудностей и борьбы за место под солнцем. Годы, когда она порой готова была признать поражение и вернуться домой. Она не сделала этого отчасти из гордости, отчасти потому, что отец ее женился второй раз, а Люсиль была слишком красива, чтобы мачеха стерпела ее присутствие в доме.

Но кое-какие строгие правила, внушенные в детстве отцом, засели в голове Люсиль. Она всегда испытывала легкие приступы раскаяния в воскресенье утром, просыпаясь под звон колоколов и зная, что останется в постели, в то время как должна бы в своей лучшей одежде идти сейчас в церковь.

Она часто ловила себя на том, что вспоминает наставления отца о честности и порядочности, когда впадала в раж, затевала скандал и не останавливалась до тех пор, пока из чьей-нибудь роли не вырезали несколько реплик и не отдавали эти реплики ей.

Ганс Шмидт, может, и не стал успешным человеком, но его дочь хорошо помнила его советы. Вот и теперь размышления Люсиль о святости брака привели ее к заключению, что будет очень правильно, если она выйдет замуж за Рэндала.

Несколько часов спустя, когда Рэндал поднялся перед обедом в ее номер, на лице Люсиль играла безмятежная, почти детская улыбка. После телефонного разговора она провела все время, готовясь к встрече с Рэндалом. Ей сделали массаж от макушки до пальцев ног. Массажистка трудилась над ее стройным телом до тех пор, пока оно не зазвенело от наполнившей его юной гибкости и упругости. Другая женщина накладывала маску на ее лицо, третья занималась маникюром и педикюром.