В кабинет неслышно вошла Хоппи и положила перед Рэндалом листок бумаги, на котором было напечатано: «Джейн хочет поговорить с вами. Она утверждает, что это важно».

Рэндал даже не поднял глаз.

— Скажите ей, пусть идет к черту! И, ради всего святого, оставьте меня в покое.

Хоппи покинула кабинет с совершенно невозмутимым видом. Она знала, каким бывал Рэндал, когда работал, но не поверила Сорелле, когда та сказала, что Рэндал переписывает пьесу. Она, как и сам Рэндал, считала, что пьеса не требует никаких поправок.

Хоппи поговорила с Джейн, передав смысл слов Рэндала в самых любезных выражениях и рассказав, в оправдание Рэндала, что он с головой ушел в работу.

— Скажите ему, чтобы позвонил мне, как только закончит, — потребовала Джейн. — Ведь когда-то же он отправится спать. А мой телефон стоит рядом с кроватью. Не думаю, что буду спать, но, если я засну, ничего страшного, если Рэндал меня разбудит.

— Но, может быть, будет очень поздно, — предупредила ее Хоппи.

— Не важно, — ответила Джейн.

— Я ухожу домой, — сказала на это Хоппи, — но я оставлю ему записку.

— И позаботьтесь о том, чтобы он ее получил, — добавила Джейн строго. — Мне надо поговорить с Рэндалом сегодня. Как я уже сказала, это очень важно.

— Я сделаю все от меня зависящее, вы ведь знаете.

Хоппи положила трубку и, повернувшись, увидела стоящую за ее спиной Сореллу.

— Как ты думаешь, — спросила она девочку, — сколько еще Рэндал просидит за работой?

Не то чтобы Хоппи ожидала услышать ответ от Сореллы. Она была обескуражена и встревожена неожиданным желанием Рэндала изменить пьесу после того, как начались репетиции.

— Думаю, долго, — серьезно ответила Сорелла. — Одну сцену надо переписать полностью.

— О господи! Он сам тебе сказал это? — воскликнула Хоппи. — Я уверена: это все несносная Люсиль Лунд, она всегда хочет, чтобы Рэндал что-то дописал или переписал. Это добавляет ей ощущения собственной значимости.

— На сей раз Люсиль не виновата, — сказала Сорелла.

— Я бы не была в этом так уверена, — сердито пробормотала Хоппи. — Чего я не могу понять, так это почему Рэндал должен изменять ради кого-то свою пьесу, кто бы это ни был. По-моему, там уже нечего улучшать. Это — лучшее, что написал Рэндал. Пока лучшее.

Сорелла ничего на это не сказала. Пожелав Хоппи спокойной ночи, она взяла стопку книг, которые собиралась отнести к себе в комнату.

— Тебе лучше ложиться спать, дитя, — сказала Хоппи. А затем, словно ее внимание только что переключилось на саму Сореллу, добавила: — Рэндал заметил твое новое платье и прическу?

— Да.

— Ему понравилось?

— Да. Думаю, да.

— Тогда все хорошо. — Хоппи вздохнула с облегчением. — А то с Рэндалом никогда не знаешь, чего ожидать. Он отдает распоряжение что-то сделать, а когда сделаешь, оказывается, что все сделано не так, как он хотел.

На усталом лице Хоппи отразилась тревога. Она вспомнила разом обо всех случаях, когда Рэндал был сердит или недоволен ею. Даже от воспоминаний ей стало не по себе.

Сорелла, повинуясь внезапному порыву, встала на цыпочки и поцеловала Хоппи в щеку.

— Вы устали, — сказала она. — Поезжайте домой и забудьте о Рэндале. С ним все в порядке. Он сделает пьесу еще лучше, гораздо лучше, чем она была раньше. И вам понравится, когда он закончит. Я это точно знаю.

Хоппи явно была удивлена этим неожиданным проявлением нежности. Она поцеловала Сореллу в ответ, и озабоченное выражение исчезло с ее лица.


Было уже три часа ночи, когда Рэндал наконец-то отложил ручку и размял уставшие пальцы, потирая их по очереди. Он смотрел на то, что написал, слова плясали у него перед глазами. Поднявшись на ноги, Рэндал пересек кабинет, чтобы налить себе содовой.

Дело было сделано, и он знал, что получилось хорошо. Очень хорошо.

Отпив содовой, Рэндал повернулся к камину и тут вдруг понял, что находится в комнате не один. Свет горел только на его письменном столе, и лампа для чтения была отрегулирована так, чтобы освещалась лишь его тетрадь.

Однако огонь в камине все еще догорал, и Рэндал увидел на кушетке перед камином скрюченную фигурку девочки и внимательно глядящие на него глаза.

— Сорелла! — воскликнул Рэндал. — Ты все еще здесь! Почему ты не в постели?

— Я ждала, пока вы закончите, — ответила Сорелла. — Я подумала, что вы проголодаетесь. На кухне есть кофе, и я могу приготовить вам яичницу, если хотите.

— Ничего на свете я не хочу сейчас так сильно. Пожалуй, пойду с тобой и помогу готовить.

— Да, пойдемте, — согласилась Сорелла. — На кухне гораздо теплее, чем здесь.

Это было так похоже на Сореллу, подумал Рэндал по дороге в кухню, не спросить его о пьесе. Он оценил ее чуткость. Только что закончив писать, он чувствовал себя опустошенным и не хотел обсуждать результат. Завтра или даже через час-другой все изменится, но в этот момент Рэндал готов был говорить обо всем на свете, только не о последней сцене.

Немногие женщины из его окружения были способны понять его, думал Рэндал, следуя за Сореллой по узкому коридору, ведущему в небольшую кухню с различными современными приспособлениями, электрической плитой и стальной раковиной. В кухне было тепло и уютно, так как был включен электрический обогреватель. Рэндал присел за стол, покрытый красной клетчатой скатертью, а Сорелла стала разливать кофе.

На ней все еще было зеленое платье, которое Рэндал увидел вчера вечером, но теперь Сорелла подвернула рукава, и Рэндал отметил про себя белизну ее рук и изящные узкие запястья.

— Ты вырастешь очень красивой женщиной, если будешь внимательна к себе, — неожиданно произнес Рэндал.

— Это было бы только справедливо! — с жаром воскликнула Сорелла. — Ведь я была таким невзрачным ребенком.

— Кто это сказал? — спросил Рэндал. — Или это ты так считала?

— Отец говорил мне, какая я уродина, не меньше десяти раз на дню. Да и сама я тоже не слепая и видела себя в зеркале. Рэндал, вы не представляете себе, что я чувствую, избавившись наконец от этих ужасных платьев в оборочках!

— Это единственное платье, которое ты купила себе сама? — спросил Рэндал.

— Нет. Я купила еще два. Их доставят завтра, — сказала Сорелла. — Я потратила кучу ваших денег. Вы не возражаете?

— Ты можешь купить себе хоть сотню платьев, если захочешь, — с неожиданной для самого себя щедростью заверил ее Рэндал. — Я чувствую себя виноватым, что не подумал раньше о том, что тебе необходим новый гардероб. Да и вообще пора подумать о твоем будущем. Мое единственное оправдание в том, что я был чудовищно занят с тех пор, как мы вернулись в Англию, но скоро нам придется решать этот вопрос.

— Почему? — спросила Сорелла.

— Ну, ты уже выросла, и должен же кто-то решить, чем ты будешь заниматься и как жить дальше.

— Это вы о том, какую работу я должна делать и где жить?

— Да. Обычно взрослые обсуждают такие вещи, когда подрастают дети. Разве нет?

Сорелла на секунду сжала губы, затем взяла с плиты сковороду и переложила яичницу на теплую тарелку.

— Скажу тебе без стеснения: я чертовски голоден. — Рэндал перевел разговор на другую тему. — Не знаю, кто варил этот кофе, но, клянусь, это лучше всего, что делалось до сих пор в этой квартире.

— Кофе сварила я, — улыбнулась Сорелла. — а когда-нибудь я приготовлю вам настоящий обед. Я наблюдала за поварами в разных отелях, где мы останавливались, и уверена, что могу готовить не хуже многих из них.

— Но я не собираюсь делать из тебя кухарку! — рассмеялся Рэндал.

— А почему бы мне и не стать вашей кухаркой? — возразила Сорелла. — У Хоппи проблемы со слугами. Им не нравится, что вы поздно ложитесь и можете приказать что-то изменить в любую минуту. Сегодня они думали, что вы ужинаете в городе, и были недовольны, когда вы вернулись, чтобы поработать, и потребовали еды. А если бы я была вашей кухаркой, мне было бы все равно, во сколько вы придете и попросите ужинать.

— По-моему, звучит заманчиво, — с полным ртом произнес Рэндал. — Но как насчет тебя? Ты ведь должна развлекаться, веселиться, ходить на танцы с кавалерами.

— И при этом быть не в состоянии заплатить за собственные туфли для танцев? — в голосе Сореллы звучал сарказм, которого Рэндал не слышал раньше.

Рэндал рассмеялся.

— Об этом я как-то не подумал. А какого рода работу ты бы хотела получить? Я спрашивал об этом твоего отца, но у него не было никаких идей. Он считал, что у тебя хорошо получается передергивать карты. Но необязательно выбирать тебе работу прямо сейчас. В ближайшие два-три года тебе надо закончить свое образование.

— Интересно, почему это? — сказала Сорелла. — И если вы думаете, что я отправлюсь в какой-нибудь пансион или что-нибудь в этом роде, то вы ошибаетесь.

— Я не думал о пансионе, — сказал на это Рэндал. — Но сейчас, когда ты сама о нем упомянула, полагаю, что это было бы правильным решением.

— Я не поеду ни в какой пансион.

— Почему?

— Потому что мне там не место. Вы представляете себе жизнь, которую я вела? И как я буду выглядеть рядом с девочками, которых любящие родители всю жизнь оберегали от жестокости мира? Нет, конечно же нет!

— Тогда что же нам с тобой делать? — спросил Рэндал.

Сорелла молчала. Она взяла с электрической решетки тост и положила его перед Рэндалом, который намазал тост толстым слоем масла.

— Итак? — Рэндал вопросительно посмотрел на молчавшую Сореллу.

— А можно мне остаться здесь, с вами? По крайней мере, пока вы не женитесь? — спросила Сорелла.

— Что ж, хоть какая-то идея, — ответил Рэндал. — Мне только хотелось бы прояснить кое-что. Я чувствую за тебя в некотором роде ответственность. Я хочу, чтобы ты знала: я всегда буду о тебе заботиться. Я никогда не прощу себе гибель твоего отца. Да, я не виноват в этом напрямую, и все же, возможно, если бы я более тщательно проверил аэроплан перед вылетом, этой катастрофы не произошло бы.

— Я думаю, отец был бы по-своему не против такого конца, — сказала Сорелла. — Он всегда боялся старости, боялся, что останется без денег и не сможет больше дурить людям головы. Особенно женщинам, которые давали ему все, что ему требовалось. Он часто говорил мне: «Раз уж все равно предстоит умереть, Сорелла, я хотел бы, чтобы это произошло быстро. Бомба или пуля — не самый плохой способ повстречаться со смертью».

— Лучше бы это была бомба или пуля, а не мой самолет! — воскликнул Рэндал. Положив нож, он внимательно посмотрел на девочку. — Скажи мне, — спросил Рэндал после паузы, — ты сожалеешь о том, что потеряла отца?

Сорелла посмотрела ему прямо в глаза.

— Нет, — ответила она. — Я не любила его. А когда он меня бил, даже ненавидела. И дело не в той жизни, которую мы вели, — я не знала никакой другой, и сравнить мне было не с чем. Мне было противно вымаливать еду на кухне и уговаривать прислугу в отелях дать мне кусок мыла, или разрешить мне принять ванну, или выпрашивать что-то, что отец никогда бы мне не купил. Но я бы не обращала на это внимания, если бы мой отец меня любил. Но он никогда меня не любил, он вообще никого не любил, кроме себя. А я была вроде тех детей, которых нищие берут напрокат в Ист-Энде, чтобы просить подаяние. Ребенок, вызывающий сочувствие, — легкий способ получить деньги.

Сорелла говорила все это с такой горечью, что Рэндалу оставалось только смотреть на нее в немом изумлении. Затем она вдруг рассмеялась.

— Я не слишком драматизирую? — спросила она. — Простите! Это действительно смешно, потому что было много и такого, что мне нравилось. Если бы я не следовала всюду за отцом, то не увидела бы Париж, Венецию, Рим. Во всех этих городах было столько интересного! В странах, где мы побывали, встречались удивительные вещи, просто потрясающие. А один раз, всего один раз мы отправились в деревню — в маленькую гостиницу в Йоркшире. Это было потрясающей красоты место со старой мельницей возле гостиницы. Мы пробыли там всего неделю, но для меня это был настоящий рай. Я ходила на окрестные болота и лежала там, растянувшись в вересковой пустоши, пока не становилось темно. Меня никогда не пугало одиночество. Мне казалось, что я ближе к Богу, когда я слушала, как поют в небе птицы, и смотрела, как куропатки прокладывают путь через вереск. Я была счастлива там, как никогда в жизни. Но вскоре нам пришлось вернуться в Лондон. Неожиданно объявился муж папиной приятельницы, застал их в постели, избил отца и пригрозил ему полицией. У папы три недели не проходили синяки и не заживал порез на губе. А это означало, что он не мог рассчитывать найти кого-нибудь, кто помог бы нам как-то прожить это время.

— Бедный ребенок! Сколько же всего тебе пришлось пережить!