Эмма Уайлдс

Влюбленный виконт

Холостяки с дурной репутацией — 2

Глава 1

Лондон, 1816 год

«Логово Сатаны»


Дело дошло до старомодной дуэли, дуэли без пистолетов и без шпаг. «Это моя вина, черт побери», — сказал самому себе Люк Доде, виконт Олти, потому что в последнее время он стал более беспечным и беспокойным, чем всегда, и в отношениях с женщинами, и в отношениях с картами. Его репутация, судя по всему, бежала впереди него.

И теперь ему придется расплачиваться за свой порочный образ жизни.

— Семь тысяч — это деньги для юнцов, а не для взрослых мужчин.

Для вызова это было сказано довольно тихо, но казалось, что его услышали все присутствующие.

Человек, сидящий напротив него, улыбнулся и продолжил:

— Давайте придумаем что-нибудь поинтереснее, милорд. Как вы считаете? Две карты идут в эту взятку… почему бы немного не повысить ставки? То есть, если у вас хватит храбрости, конечно. Мы играем на дом, но что вы скажете насчет дополнительного пари между мной и вами, Олти?

В роскошном мраморном камине пылал огонь, хотя никакой необходимости в нем не было, потому что в комнате и без того стояла духота. Толстые бархатные драпировки пропитались запахом одеколона, табака и разлитого бренди. Тишина сгущалась как туман, и единственным звуком был веселый треск поленьев на заднем плане. Даже лакеи в ливреях, разносившие напитки, прекратили свои непрестанные кружения с подносами и превратились в неподвижные фигуры, стоящие в отдалении с почти нелепым спокойствием, в то время как разворачивалась эта сцена.

«Проклятие, я ведь влип».

Можно ли найти благоразумный выход из этой неприглядной ситуации? Люк сомневался в этом. В последнее время он все больше скатывался на стезю распутства, и когда впоследствии он думал о произошедшем, оно представлялось ему естественным результатом его падения.

Стараясь казаться совершенно бесстрастным, Люк молча улыбнулся в знак небрежного согласия и любезно спросил приятным голосом:

— Насколько более интересным?

— Намного более интересным. Что скажете, милорд?

Эстефан, крупье, ждал, его длинные руки на рваном сукне стола замерли, перестав сдавать карты. Одетый в черное с ног до головы, Эстефан обычно представлял собой всего-навсего молчаливого наблюдателя, равнодушного, как труп и почти такого же оживленного, но вдруг показалось, что в его пустых черных глазах блеснул интерес. Его тонкие темные брови поднялись с вопросительным выражением.

Конечно, в «Логове Сатаны» не существовало никаких ограничений. Это заведение славилось ставкам и, которые заставили бы даже богатых людей потерять на время дар речи. В этом месте аристократия с беспутной легкостью смешивалась с торговым сословием. Чтобы проникнуть сюда, требовалось единственное — деньги. Люк действительно был богат, но в этой прокуренной комнате он был не один такой.

— Скажем так — мне интересно узнать, что вы считаете суммой, сэр.

Люк лениво поднял плечи. Где-то кто-то нервно рассмеялся.

Альберт Кейн, хорошо одетый мужчина средних лет, резко кивнул. Он был плотного телосложения, с пронзительными темными глазами на мясистом лице. Если не считать, что его и вообще-то красноватое лицо стало еще более красным, вид у него был вкрадчивый и самоуверенный. Он проговорил:

— Милорд, вы, конечно, виконт, но чтобы выбраться из грязи, нужно иметь голову на плечах. Все свои деньги я сделал сам, и если я решаю заключить пари на хорошую сумму, я это делаю. Что вы скажете о двадцати тысячах — на то, кому повезет больше?

Двадцать тысяч? На одну карту?

Люк не мог не восхититься храбростью этого человека. Сидевшие за игорным столом позади них перестали делать вид, что интересуются собственной игрой, и вся комната, казалось, разом наполнилась тихим шепотом.

«Уходи. Нет. Останься, Где твоя храбрость?»

Легчайшим наклоном головы он согласился на предложенные условия.

А когда слухи об этой игре разойдутся по лондонскому обществу, мрачно подумал он, поднимая руку нарочито медленным жестом и давая этим знак, что готов принять карту, он будет вычеркнут из половины списков беспокойных мамаш, которые прочесывают модную толпу в поисках подходящих женихов для своих юных дочек.

Хорошо. Ладно. Ярмарка невест его не интересует. Скандальный, титулованный и богатый — прекрасное сочетание. Если из этого уравнения убрать слово «богатый», вы внезапно окажетесь всего-навсего шалопаем и никчемным человеком. Из человека, который горит желанием вышвырнуть значительную часть своего земного имущества в азартной игре, никогда не выйдет хорошего мужа. Ему, Люку, по средствам такой проигрыш, но он должен признать, что экстравагантность этого поступка, равно как и его мотивировка, заставила его все же задуматься.

Нет, его не волновала мысль о том, что теперь немного меньше жеманных барышень будут махать веером в его сторону. Просто он… да, честно говоря, он обеспокоен тем, что скажут о нем его мать и сестры. А в таких вещах, думал он с сухим изумлением, беря карту, бросая на нее взгляд и кладя рубашкой вверх, не принято признаваться, находясь в самом мрачном игорном притоне Англии.

Кейн тоже взял карту, и все присутствующие с шипением втянули воздух, когда он сунул ее себе в руку, и это ношение прозвучало так, словно кто-то выл ил в огонь ведро воды. Улыбка его была загадочна, взгляд тверд.

Одна карта. Внешне спокойный, Люк взял последнюю карту у раздающего, и от усилий не показать свои эмоции, по коже его побежали огненные мурашки. Вторая карта настолько мало могла помочь ему, что оставался единственный выход — сохранить ее, и он едва удостоил ее взглядом, прежде чем сунуть себе в руку. Кейн покачал головой, отказываясь от последней карты.

Казалось, можно почти не сомневаться, что этот человек уверен в благословении случая.

Бренди было теплым и душистым, и Люк слегка покрутил бокал, прежде чем поднести к губам и залпом осушить. Его сильно поразило, что рука совершенно не дрогнула. Крупье сказал:

— Джентльмены, прошу вас выложить карты на стол. — Последовала внушительная пауза. — Ставка — двадцать тысяч фунтов.

Быстрым движением запястья Люк бросил взятку на стол. Кейн двигался медленнее, он осторожно положил карту так, чтобы собравшаяся толпа могла видеть.

Еще мгновение никто не шевелился.

— Вот так повезло!

Это восклицание раздалось за плечами Люка, нарушив густую тишину. Тогда на лице крупье показалось то, что должно было означать улыбку, но было лишь гротескной пародией на нее. Он проговорил серьезно:

— Выигрыш за виконтом.

Не обращая внимания на гром поздравлений, Люк поднялся из-за стола и слегка поклонился Кейну, лицо у которого стало каменным. Он откинулся на спинку своего кресла и наклонил голову.

— Деньги вам доставят завтра, если это вас устроит.

— Разумеется.

Люк направился с явно беззаботным видом туда, где на столе, покрытом красным бархатом, выстроились в ряд бутылки, часть которых охлаждалась в ведерках со льдом.

Он оставался крепко зажат внутри — и из-за напряженной игры, и из-за ее результатов.

Коль скоро наличие старательно культивируемой репутации одного из самых беспутных людей в Лондоне означает, что количество подобных вызовов будет возрастать, ему придется выложить еще больше наличных в том случае, если в следующий раз игра пойдет по-другому. Взяв графин, он плеснул вина в бокал и поднес его к губам.

— Милорд!

Он обернулся и увидел одного из ливрейных лакеев; лицо этого молодого человека, покрытое оспинами, было старательно напудрено, на руке он с непревзойденным совершенством удерживал в равновесии поднос.

— Да? — отозвался Люк.

— У меня для вас записка, ее принесли сюда минуту назад. Сообщение срочное — по крайней мере, так мне сказали.

Люк взял конверт и бросил взгляд на печать.

— Благодарю вас.

Через пару минут он вышел на улицу, где с черного неба сыпалась мелкая морось. Его кучер, сидевший сгорбившись под надвинутой шляпой и плащом, молча кивнул, когда ему сообщили адрес. Усевшись в карету, Люк отряхнул мокрые волосы и снова прочел записку. Быстро пробежав глазами по нацарапанным строчкам, он ощутил дрожь, которой не ощущал в игорном зале, когда сидел перед Кейном, поставив на кон небольшое состояние.

Должно быть, дело действительно срочное, потому что человек, принесший записку, даже не стал с ним разговаривать.

Зачем было Мэдлин писать ему, и, что еще непонятнее, зачем он понадобился ей немедленно?


Она попала в беду.

Мэдлин Мей, леди Бруэр, ходила по своей гостиной, не замечая ничего, что раньше доставляло ей удовольствие. Восточная ваза на маленьком столике у окна, которую ей подарили на свадьбу, светло-желтый атлас стен, портрет деда ее мужа, висевший над камином, дерзкая улыбка изображенного, мучительно знакомые темные волосы под шляпой с пером…

За окнами было темно. Она не ела весь день, и теперь в животе у нее урчало, и, наверное, это было хорошо. Рюмка портвейна, которую она осушила совершенно не по-дамски, вызвала у нее легкое головокружение, но у нее хотя бы перестали дрожать руки. Она с тоской посмотрела на графин, но решила, что вторая рюмка в любом случае никуда не годится, от нее пустому желудку станет только хуже. Вместо этого она отдернула тонкую кружевную занавеску и снова посмотрела на улицу. Там было пусто, безжизненно, не было слышно даже дребезжания проезжающих наемных экипажей.

Где, черт побери, этот проклятый, невыносимый человек?

«Не сходи с ума. Сохраняй спокойствие».

Наконец с грохотом проехала карета, но то была не его карета, и Мэдлин закусила нижнюю губу и принялась постукивать пальцами о подоконник. Часы, стоявшие в углу, смеялись над ней своим тиканьем.

— Чему я обязан честью вашего царственного вызова?

Услышав этот глубокий голос, раздавшийся в дверях, Мэдлин вздрогнула и задохнулась. Круто повернувшись, она увидела Люка Доде, опирающегося плечом о дверной косяк; эта небрежная поза не соответствовала внимательному взгляду его серых глаз. Как всегда, лорд Олти был излишне красив в черном, безупречно пошитом вечернем костюме, шейный платок, украшенный бриллиантовой булавкой, сверкал чистотой, темно-русые волосы были чуть длиннее, чем того требовала мода. Его точеное мужественное лицо оставалось в тени, потому что в гостиной горела всего одна лампа. Перчатки он держал в руке.

— Как вы вошли? — спросила Мэдлин. — Я не видела вашей кареты.

Выгнутые брови слегка приподнялись от раздражения, вызванного ее вопросом.

— Дорогая Мэдлин, тон вашей записки вынудил меня остановиться раньше, чем я подъехал к вашим дверям, особенно учитывая, который теперь час. Мне хочется думать, что я джентльмен в достаточной степени, чтобы считаться с вашей репутацией, поэтому я велел кучеру остановиться за квартал до вас и пошел пешком. Вход для слуг меня вполне устраивает, а замок оказался простым.

— Вы открыли замок отмычкой?

Он побренчал чем-то в кармане.

— Быть может.

Будь обстоятельства иными, она пришла бы в большую ярость из-за его наглости, но ведь она послала за ним и нуждалась в его помощи. Она займется плачевным состоянием безопасности ее дома в другой раз, если ей удастся провести остаток жизни не в Ньюгейтской тюрьме.

Не веря собственным ушам, она сказала, как будто любезность соответствовала нынешней ситуации:

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, милорд?

Люк прищурился.

— Вряд ли вы пригласили меня для того, чтобы угостить бокалом вина, а ваше лицо я вполне могу назвать бледным, или даже серым. Почему бы вам не сесть, не передохнуть и не объяснить мне, зачем вам понадобилась моя помощь? Я считал, что между нами нет никаких теплых отношений.

— Да, их нет.

Обычно ей удавалось держаться на людях с ледяной любезностью, но она ненавидела прославленного виконта Олти всеми фибрами своей души. Однако как бы ни было унизительно признаться в этом, он был единственным известным ей человеком, который может ей помочь, а она никогда еще не нуждалась в помощи сильнее, чем сейчас.

— Итак, я умираю от любопытства, зачем вы послали слугу бегать по всему Лондону и искать меня.

Наверное, он прав. У нее действительно кружится голова, и сесть — это неплохая идея. Унизительно будет, если она упадет перед ним в обморок, и этого ей совершенно не хотелось. Она предпочла усесться в изящное, обитое шелком кресло в стиле Людовика XIV и со злостью сказала себе, что плакать она не собирается. И особенно в присутствии Люка Доде.

Было очень трудно совладать с собой, но ей удалось сжать руки, а виконт опустился в противоположное кресло и устремил на нее вопрошающий взгляд: