Глава 4

С появлением каждого нового гостя хор негромких голосов становился громче, потом стихал и снова становился громче, и Элизабет Доде заметила, что особенно громким он стал, когда доложили о приходе ее брата. Что-то произошло, о чем она не знала, и что бы это ни было, оно явно заставило языки заработать. Спросить у матери — об этом не могло быть и речи. Если это было связано с какой-то женщиной, Элизабет полагалось делать вид, будто она не знает, что мужчины типа Люка развлекаются подобным образом.

К счастью, она прекрасно знала, как выяснить, что происходит.

Люк, облаченный в элегантный темный вечерний костюм, подошел к гостям, стоявшим с краю толпы. Высокий рост давал ему преимущество — он окинул взглядом все сборище. Он поздоровался с сестрой улыбкой, заметив, что она пьет шампанское, стоя в небольшой группе своих подруг, а потом в гостиную вошла красивая женщина с рыжевато-золотистыми волосами и смелым декольте, кокетливо взяла его под руку, и его внимание разделилось между нею и Элизабет.

Этот печально известный лорд Олти был опекуном Элизабет, и ей было известно, что свет бесконечно забавлялся, глядя, как он усердно руководит ее светской жизнью. Самой ей это казалось немного смешным, и она сомневалась, что Люку нравится возложенная на него роль дамы-компаньонки. Нельзя сказать, что он пренебрегал своей ролью виконта и, следовательно, главы семьи, но со времени его возвращения из Испании он был… каким-то отчужденным.

Он ничего не рассказывал, но случилось что-то такое, отчего он изменился. Может быть, то была сама война; это выходило за рамки опыта Элизабет, и она не могла этого понять, но причина коренилась именно там.

Это мало что объясняет, думала Элизабет, хотя какого поведения можно ожидать оттого, кто провел полдесятка лет далеко от дома, видел, как льется кровь, прошел через опасности и через все то, о чем вернувшиеся солдаты предпочитали не говорить в порядочном обществе?

Элизабет понимала, что фурор в обществе вызван не откровенным интересом леди Харт к Люку, поскольку эта леди гонялась за ним уже не одну неделю — открыто и беззастенчиво. В том, что кто-то флиртует с ее старшим братом-красавцем, не было ничего скандального. Женщины часто флиртовали с ним.

— Прошу прощения. — Она улыбнулась с безразличным видом, потому что несколько окружавших ее молодых леди были скорее знакомыми, чем близкими наперсницами. — Я обещала танец его милости.

Удачное расплывчатое выражение. Оно могло относиться почти к любому человеку в бальном зале, потому что среди гостей было много титулованных джентльменов. Элизабет отдала свой бокал проходившему мимо лакею с подносом в руках и пошла вокруг танцующих, рассматривая толпу гостей. Вот она заметила знакомый профиль: партнершей намеченной ею жертвы была молодая женщина, в которой она узнала дочь одного из самых влиятельных членов палаты лордов, и это могло служить объяснением, почему Майлз сейчас кружит ее по паркету. Музыка кончилась, и когда начался обмен любезностями и перемещения по залу, Майлз заметил Элизабет и поднял брови в молчаливом вопросе. Она подождала, когда он склонился над рукой этой — жеманной, по ее мнению, — молодой особы, а потом подошел к ней, стоявшей у двери, открытой на террасу.

— Что? — спросил он без всяких вступлений, поправляя манжеты в возбуждении, которое вызвало у нее раздражение, и, вероятно, с этой целью он и занялся в первую очередь своими манжетами. Он с детства делал все ей наперекор. — И прежде чем ты сообщишь мне, почему слоняешься здесь, пронзая меня этим твоим язвительным взглядом, который я очень хорошо знаю, могу ли я сказать, что мне нравится гораздо больше красновато-розовый цвет наряда, надетого на тебе сейчас, чем тот скучный розово-малиновый оттенок платья, которое было на тебе вчера вечером и в котором ты выглядела и желтоватой, и лет на десять старше?

Она посмотрела на двоюродного брата испепеляющим взглядом.

— Какой приятный, изящный комплимент. Просто можно в обморок упасть от благодарности.

Майлз, как всегда, остался равнодушен к ее сарказму.

— Я хотя бы не сказал, что ты уже не такая плоскогрудая, как раньше, фарфоровый цвет лица очень в моде теперь. Поздравляю.

Она возразила приторным голосом:

— В приступе великодушия я бы сказала, что твоя прическа с длинными волосами привлекает к себе внимание, и поэтому люди не замечают, какой у тебя длинный нос. Быть может, он израстется в конце концов. Я уже отчаялась это увидеть.

— Нос у меня вовсе не длинный.

У него хватило духа казаться обиженным, как будто не он начал этот спор.

— А я не плоскогрудая.

— Разве я не утверждал именно это только что?

— Все равно, тебе не следовало замечать такое.

— Все мужчины это делают, достигнув определенного возраста. — Он усмехнулся, явно не желая раскаиваться. — А мне еще приходится теперь очень часто бриться.

Когда он успел так вырасти? — раздраженно подумала Элизабет, потому что доставала ему только до подбородка, а были времена, когда она могла смотреть ему в глаза. Плечи у него тоже стали шире, а лицо, когда-то хорошенькое, почти как у девочки, необъяснимым образом приобрело мужественную угловатость и чистые линии, которые ее подруги находили привлекательными. Они даже шептались о нем.

Подумать только — шептаться о Майлзе.

Честно говоря, ее кузен быстро приобретал репутацию повесы, и никто не был больше удивлен, чем она, что этот нескладный надоедливый товарищ ее детства становился таким популярным в высшем свете.

Элизабет крепко взяла его за руку.

— Я хочу поговорить с тобой.

— Я вижу, — сухо сказал он, но не стал сопротивляться, когда она потащила его в угол к уже приведенному в беспорядок и почти опустошенному столику с канапе. — Что-то срочное?

— Что натворил Люк? — спросила она напрямик, когда они остались в относительном уединении, втиснувшись между столиками и растениями в кадках. — Я вижу, что-то произошло, но никто не хочет мне сказать, судя по всему.

Кузен смотрел на нее со своим обычным ленивым безразличием.

— Ты хочешь, чтобы я повторил всеобщие сплетни?

— Совершенно верно — если они касаются моего брата.

— Он вряд ли поблагодарит меня. — Майлз прислонился к стене и пожал плечами. — Понимаешь, Эл, в этом нет на самом деле ничего скандального, так что выбрось из головы. Может быть, это и опрометчиво, но ему по карману.

— Что по карману? — спросила она.

По правде говоря, Люк вызывал у нее беспокойство. Раньше в его облике иногда можно было увидеть радость жизни. Теперь он проводил долгие часы в задумчивости у себя в кабинете или уходил из дома. Хотя их мать не говорила об этом, но Элизабет знала, что и она тоже не одобряет его отсутствия по ночам и его развлечений.

— Люк снимет с меня голову, если я расскажу тебе. Понимаешь, существует джентльменский кодекс.

— Кодекс? — повторила она, фыркнув, что могло показаться неприличным для леди. — Разве не ты тот джентльмен, который засунул лягушку мне в постель?

— Мне было десять лет.

Но он рассмеялся.

На самом деле, решила Элизабет, когда он вот так смеется, то действительно выглядит красавцем. Очень хороши его темно-каштановые волосы и глаза, такие светло-карие, что кажутся почти золотистыми. Их уже нельзя назвать неопределенными, как она считала когда-то. Быть может, хихикающие юные простушки не так уж и глупы. Несмотря на его досадную склонность казаться нарочито бестолковым и неустанно дразнить ее, он обладает определенным шармом. В детстве это очень пригождалось им. Его умные объяснения не один раз спасали их от серьезных неприятностей.

Она сказала язвительно:

— Люк может снять голову и с меня за то, что я сую нос в его деланно я все равно спрашиваю. Так скажи мне, что он такое сделал? Что ему по карману, но чего ему не следовало делать?

— Поставил двадцать тысяч в пари на одну взятку из двух карт.

Элизабет заморгала.

— Двадцать тысяч?!

Огромная сумма. Она не была посвящена в денежные дела брата, но это не имело значения. Двадцать тысяч — значительная сумма.

Майлз бросил на нее презрительный взгляд.

— Это так.

— Боже мой. — Элизабет некоторое время смотрела на толпу гостей, переваривая полученные сведения. — Это не похоже на Люка, — сказала она в конце концов. — Он, быть может, ведет себя так, будто не склонен обременять себя ответственностью и чувством долга, но я точно знаю, что это не так. Посмотри, он сопровождает меня повсюду, а ведь я знаю, что он с удовольствием занимался бы чем- то другим. Я не понимаю его поступков.

— Я тоже.

К ее удивлению, Майлз, обладая большей информацией, чем она, не держался с досадным высокомерием, как это обычно бывало. Раньше он тайно злорадствовал по этой причине. Это началось, когда ей было около пяти лет, а ему — восемь. Но теперь он хмурился и потирал подбородок:

— Что-то здесь не так. Он какой-то хмурый и отчужденный.

Отчужденный. Опять это слово, которое повторил уже Майлз.

Она могла подсчитать на пальцах одной руки те случаи, когда они в чем-то соглашались за последнее время, и пожалела, что на этот раз они согласились в оценке душевного состояния ее брата.

— Ты тоже это заметил?

— Время от времени, — протянул он сухим тоном, — вопреки твоему пренебрежительному мнению о моем характере мне все же удается отвлечь внимание от моих собственных дел. Да, я заметил. Он о чем-то думает, хотя очень старается сделать вид, что наслаждается обычными занятиями, доступными богатому аристократу. Могу предположить, что у него не было намерений заключать это пари. Все считал и, что он получит удовольствие от такого невероятного пари, поэтому оно и имело место.

Это суждение было настолько проницательным, что Элизабет испугалась.

— Ты думал об этом. И если посмотреть таким образом, этот поступок хотя бы обретает какой-то смысл.

— Вот это-то и страшно. — Кузен Элизабет скривил губы, и его густые ресницы слегка опустились над необыкновенными глазами цвета янтаря. — Последний раз, когда наши мысли шли в одном направлении, мы с тобой решили взять совершенно новый фаэтон вашего отца и покататься за городом. Если я верно помню последствия этого деяния, я не мог сидеть три дня, после того как нас поймали. Мой отец страшно рассердился на меня.

Она всегда чувствовала себя немного виноватой из-за того, что его выпороли за ту несерьезную выходку, тогда как ее всего лишь заперли в комнате.

— Напрасно ты заявил, что идея принадлежала исключительно тебе. Мы с тобой знали, что виноваты мы оба.

— В то время я так представлял себе рыцарство. — Он пожал плечами. — Теперь я стал старше и мудрее, как говорит пословица, так что ответом на твой вопрос будет твердое «нет».

Снова заиграла музыка, наполнив зал мелодией новейшего популярного вальса.

— Я ни о чем не спрашивала, — пробормотала она, старательно поправляя перчатку.

Майлз гибким движением отодвинулся от стены.

— Ты просто хотела предложить мне разузнать, что тревожит Люка.

Она действительно этого хотела, будь он неладен.

— Вовсе нет, — сухо сказала Элизабет.

— Лгунья. — Улыбка мелькнула на его лице и тут же исчезла. Он покачал головой. — Просто женщины не понимают мужчин.

— А зачем нам это нужно? — пробормотала она. — Впрочем, не мог бы ты сказать точнее, чего именно я не поняла в данном случае?

— Я не собираюсь совать нос в чужие дела. Прости, Эл. Если бы ему хотелось поговорить об этом, он сам завел бы разговор. В сущности, это не мое дело и не твое, если с ним что-то не так.

— Прости, что я тревожусь о своем брате.

Он знал эту упрямую складку ее губ. Майлз Хоторн мысленно выбранился и поборол желание схватить Элизабет за узкие плечи, вытащить через французское окно на террасу и объяснить в самых простых выражениях, какие только возможны, как мало нравится среднему мужчине, когда женщина вмешивается в его дела и пытается навести порядок в его жизни.

Или вытащить ее отсюда и сделать что-то совершенно другое. В голову ему пришел пылкий поцелуй. Честно говоря, такое ему приходило в голову очень часто, когда он оказывался рядом с Элизабет.

Если бы они на самом деле были двоюродными братом и сестрой, этого никогда бы не произошло, но в действительности они не были родственниками, и он знал об этом с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы понять все сложности, заключающиеся в этом положении. Его овдовевшая мать вышла замуж за кузена отца Элизабет всего через несколько месяцев после того, как родился Майлз и они переехали в имение Доде. У них с Элизабет не было ни капли общей крови. Он заметил, что эта осведомленность нарушает порядок его жизни.