Эллен Фьестад - Вместе мы удержим небо

Ellen Fjestad

Sammen skal vi holde himmelen

© Schibsted Forlag AS, 2012

© А. Ливанова, перевод на русский язык, 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

* * *

Мы знали, на что мы идем. Мы собрали всю доступную информацию. Разузнали обо всех осложнениях, которые могут возникнуть.

Обо всех побочных действиях.

О болях, о потере ориентации.

И о том, что мы никогда не сможем никому рассказать об этом.

От нас ничего не скрыли.

Но даже теперь, когда я знаю, чем все закончилось, я ни о чем не жалею.

Я не могу жалеть ни о чем.

Ведь мы сами выбрали этот путь.

Мы знали, на что мы идем.

Мы собрали всю доступную информацию.

Разузнали обо всех осложнениях, которые могут возникнуть.

Обо всех, кроме этого.

Гард вскакивает на мотоцикл и мчится в черную дождливую ночь. У него нет определенной цели, поэтому он выбирает дорогу, которой он никогда раньше не ездил. Сквозь ткань рубашки он ощущает, как лежащее в нагрудном кармашке письмо прилипает к вспотевшей коже. Он знает, что благодаря этому он в силах совершить все, что захочет. Абсолютно все.

Он зачитал это письмо почти до дыр. Бесконечно разворачивая и вновь складывая его. Кажется, что этот листок формата A4, развернутый и сложенный вчетверо так много раз, скоро уже распадется крест-накрест и рассыплется в прах.

Все рассыплется в прах.

Гард чувствует, как его сердце стучит по бумаге, и с каждым ударом сухие волоконца все слабее держатся друг за друга. И по мере того как рассыпается письмо, сердце Гарда стучит все сильнее. Оно бьется о бумагу, о куртку и даже о тьму вокруг. Легкий поворот правой рукой, и скорость тут же возрастает. Вибрация двигателя распространяется по всему телу, согревая его; только на свой мотоцикл Гард и может положиться. На мотоцикл, который доставит его туда, куда ему надо.

А вот куда ему надо?

Гард гонит мотоцикл во всю мощь. Классно мчаться вот так среди ночи, когда на дороге никого нет. Наконец-то весь мир принадлежит ему. Он получил права прошлой осенью, как только достиг нужного возраста. Гард резко наклоняется в сторону, поворачивая направо, и чувствует, как тело и мотоцикл сливаются в единое целое. Дождь просачивается, хлюпая, в зазор между перчатками и рукавами куртки. Дождь поздней осенью – опасная вещь. Упав на мерзлую ноябрьскую землю, капли могут замерзнуть. Образовать ледяную корочку между поверхностью покрышек и грубым асфальтом. Такой вот дождь с нижним охлаждением. Гарду не хочется думать об этом. Вместо этого он думает о дарующем ощущение свободы запахе бензина и жженой резины.

Эта поездка необходима ему, чтобы дать выход всей той энергии, что всегда накапливается в нем после работы вечером в субботу. Энергия копится и копится, сколько бы ему ни приходилось ходить по залу, носить поднос за подносом с бутылками пива, грязными или почти чистыми стаканами, докрикиваться до посетителей сквозь плотную стену звука, ритмично вбиваемую между ним и ими, между ним и его коллегами. Между всеми, кому пришла в голову бредовая мысль забиться в это тесное, душное заведение, оснащенное огромными колонками и прожекторами с лиловым и зеленым светом и заполненное тяжелым сухим дымом, который нагнетается генераторами под ноги танцующих.

Ему просто необходимо вырваться на шоссе. Вот там-то можно как следует поддать газу. Зигзагами промчаться между трейлерами. Ворваться под яркий свет фар, заставив вздрогнуть зажиревшие тела шоферюг, рассевшихся за рулем со стаканчиком кофе в руке и вглядывающихся во тьму – не выскочил бы на дорогу лось. Им тоже больше нравится ездить ночью. Так что в такое время здесь только они – и он. Мотоцикл, трейлеры, темнота и твердый асфальт. Только так ему удается забыться. Чем выше скорость, тем быстрее исчезают мысли. Если его мозг не будет заполнен ими, а станет полым, как птичьи косточки, то и сам он тоже сможет летать. Он легонько поворачивает руль правой рукой на себя; мотоцикл – это ракета, мчащаяся сквозь дождь, сквозь пространство и время, прочь от этой планеты.

В суставах рук у него – динамит, а во взгляде – сера.

И вдруг он замечает кого-то. Прямо посреди дороги. Там, где никогда никого не было. Худенькое существо в черном пальто, с огромными наушниками на голове. Девчонка с лицом будто у ландыша. Гард вцепляется в руль и ударяет по тормозам, жмет на них что есть сил и ухитряется сбросить скорость, но этого не достаточно. Визг тормозов пронизывает пространство впереди него и рассекает его надвое.

Луке не сидится в тесной студенческой каморке. До выставки осталась неделя. Но вряд ли у нее что-нибудь получится. Всю ночь Лука пролежала без сна, глядя в потолок. Еще одна ночь… Она прекрасно представляет, какими должны быть картины. Вот только не знает, как этого добиться.

Дома она не просыпалась по ночам, даже если в хлеву блеяли козы, а с отвесных горных круч с грохотом сходили лавины. Но теперь, когда она переехала в город, ее может разбудить даже то, что не имеет звука. Тени. Мысли соседа. Безмолвные холсты, не тронутые краской.

Стены комнатенки возвышаются над ней, как каменная кладка каземата. Три метра на четыре. Две книжные полки, диван, на котором она спит. Письменный стол и платяной шкаф. И это все. Она поворачивается на бок и ударяется головой о стенку. Все, прочь отсюда. Она сбрасывает одеяло, натягивает на себя одежду и открывает окно. Только бы не встретить никого в коридоре. Кто-то бредет в сторону туалета. Кто-то в нижнем белье ступает босиком по холодному и грязному полу. Кто-то, кого она не знает, но с кем вынуждена делить ванную и кухню, половую тряпку и чайные чашки.

Закрывая за собой дверь комнаты, она видит красные цифры на радиобудильнике. Они показывают 04:48. Спускаясь с третьего этажа, она крепко держится руками в перчатках за водосточную трубу. Еще десять секунд, и черные сапожки с громким стуком касаются земли.

Лука пришла к этому решению весной.

План 1: Уехать, да подальше.

План 2: Писать картины, писать и писать. (И рисовать.)

План 3: Третьего плана у нее нет.

Небо над ней разверзлось дождем. Капли тяжело барабанят о землю. Они как прозрачные прыгуны-бейсджамперы, только без парашюта. Она чувствует, как к бедрам липнет жесткая джинсовая ткань, липнет так, что не отодрать, от этого ее шаги тяжелеют, и это чудесно, она заставляет ноги двигаться вперед, все дальше и дальше в ночь. В черной тьме не различить лица, все похожи друг на друга, все равны, и никого ни за что не укоряют. Тушь стекает с ресниц вниз по лицу, как краска с кисти, которой Луке больше не удается писать картины.

Лука сворачивает за угол; здесь она открыта ветру, который отбрасывает ее на шаг назад, прежде чем ей снова удается обрести равновесие. Ледяной ветер обтачивает мочки ушей. Палестинский платок свободно намотан вокруг шеи, ветер легко пробирается к самому горлу, проникает в вырез рубашки, холодит кожу и покрывает тоненькое тело Луки мурашками. Он задирает полы пальто, они с громким хлопаньем полощутся в потоках воздуха. Лука поднимает воротник и плотно затягивает пояс вокруг талии.

Темные волосы облепили голову, словно шлем; намокшие и отяжелевшие, они свисают ниже талии. Музыка, звучащая в наушниках, влечет ее все дальше по пустынной улице. Когда в голове звучит музыка, ты как будто превращаешься в персонажа фильма. Все окружающее отступает далеко-далеко, оказывается будто по другую сторону стеклянной стены. Мир окрашен низким уханьем ударных и звоном бас-гитары. В липкую грязь у обочины затоптаны гниющие осенние листья, идти по ним скользко, они со всех сторон облепляют обувь. Но грязью Луку не напугаешь. Ни землей, ни коровьим навозом. Ни запахами скотного двора или подгнившего сена. Хотя в городе какая-то особенная грязь. Луке никак не удается придумать для нее определение. Невидимая какая-то.

Ей необходимо быть здесь. Ей необходимо учиться в этой школе. Все говорили, что она слишком рано уезжает из дома. Что хотя бы среднюю школу нужно окончить дома. Что тут преподают математику и немецкий. И зачем ей этот немецкий?

А она все-таки сделала это. Уехала. Упаковала все в два тяжеленных рюкзака и села в автобус. Уехала, не зная здесь ни одной души. Лука размышляет обо всем том, что оказалось совсем не таким, как она думала. О друзьях, которых она рассчитывала обрести здесь. О картинах, которые она собиралась написать. Когда она стоит перед холстом, у нее ничего не получается. За последние три месяца она написала всего две картины. Красочный слой становится все толще и толще, цвета меняются, но все это не то. А теперь остается всего неделя. Одна неделя до выставки, на которую может прийти кто угодно. Мама собиралась приехать.

На первой же неделе занятий каждому из них отвели свое рабочее место. Лука делит мастерскую еще с двумя девочками. Это совсем крохотная комнатка. К счастью, Лука довольно скоро обнаружила здесь кое-что интересное. Прямо за окном мастерской проходит водосточная труба. Прежде чем уйти из школы, Лука всегда приоткрывает окно. Совсем чуточку, чтобы казалось, что оно закрыто. Сторож ни разу не заметил этого. Вообще никто не заметил. Больше всего она любит оставаться одна во всей школе. Чтобы никто не приставал с разговорами. Ночью создается особое напряжение сил. Появляются силы работать. Особенно в такие ночи, какие бывают в это время года. Во время первых заморозков.

Лука резко поворачивает налево и широким шагом идет вперед, в голове ее звучит музыка, и она всматривается во что-то далеко-далеко впереди. Не слыша грохотания синего, с металлическим отблеском мотоцикла, на бешеной скорости вырывающегося из-за поворота у нее за спиной, она ставит ногу в черном сапожке на проезжую часть.

Потом она еще не раз задумается о том, что же оказалось большим шоком. Когда их взгляды встретились в первый раз или когда секундой позже тело Гарда взлетело в воздух и врезалось прямо в нее.

Мотоцикл въезжает в бордюр, отделяющий тротуар от проезжей части, и сбивается с курса. Ноги Гарда теряют опору, руки срываются с руля, спина выгибается назад. Гард сброшен с мотоцикла, мотоцикл исчезает из-под него. И это единственная вещь, которой он умел управлять. А теперь у него нет и этого. Только благодаря счастливой случайности в девушку врезается не стокилограммовый мотоцикл, состоящий из железа и металла, а весящее восемьдесят килограммов тело парня из плоти и крови. И вот теперь все как в кино, как в замедленной съемке: в ту кратчайшую секунду, когда Гард слетает с сиденья мотоцикла и врезается в Луку, он чувствует, как страх ударяет в него, словно цементная стена, одним махом вышибает из него воздух. Он не успевает ни о чем подумать, просто вдруг весь воздух куда-то девается. На тысячную долю секунды их взгляды встречаются. Синие, с металлическим блеском глаза Гарда и почти черные глаза девушки. Их лица совсем, совсем близко друг от друга.

И сразу после этого – черный хаос, боль и асфальт. Метрах в пятидесяти от них лежит замерший кверху колесами мотоцикл: они продолжают крутиться в воздухе. Сбитая девушка корчится на земле с закрытыми глазами. Гард ничего не понимает, ничего не осознает: что же случилось? Погрузившись в свои мысли, он мчался по шоссе и неотрывно смотрел на трейлер, гигантский трейлер из тяжелой стали, со слепящими фарами, несущийся ему навстречу на скорости сто километров в час. К этому-то он был готов. А тут вдруг какая-то девушка.

Гард пытается встать, у него не получается, сильно кружится голова. Ему удается повернуть голову, и он видит ту, что секундой раньше оказалась на дороге; она лежит не шевелясь. Гард хочет что-то сказать, спросить, что с ней, он открывает рот, пытается найти слова, но ничего не получается. Воздух пропал, звуки пропали, его язык – черная ссохшаяся улитка. Дождь прекратился, вода струится по асфальту в ближайший сточный люк.

Девушка в черном пальто лежит, не шевелясь, ее глаза закрыты. Будто ничего и не случилось. Единственное, что нарушает мирную картину, – это тоненькая струйка крови, сочащейся из пореза на лбу. Будто так и надо. Чтобы она лежала без движения на черном асфальте, а тоненькая темная струйка красной крови стекала у нее по щеке. Гард подползает к девушке вплотную. Приподнимается на локтях. Склоняется над ней, над ее волосами. Глубоко вдыхает ее запах. Запах нежной кожи у нее на шее. От девушки пахнет тающим льдом и лунным светом.