– Можешь толковать это как тебе угодно.

– Ты же не знал, сумею ли я остановить нож.

– Не знал.

– Он же мог воткнуться мне прямо в грудь.

– Мог.

– Ну, ладно. После чеснока разберемся с имбирем. Треска подождет.

Она смотрит на то, что у нее в руке. Никак не сообразит, что же нужно с этим делать. Гард закатывает глаза к небу и забирает чеснок у нее из рук. Кладет его на бамбуковую доску.

– Ты бы, наверное, умерла с голоду рядом с переполненной хлебницей.

Гард разделяет головку на дольки, кладет их на доску, сверху прижимает плоско положенным на них лезвием ножа и как следует надавливает. Луке слышно, как трескаются, лопаясь, раздавленные дольки чеснока.

– Смотри, шкурка лопнула, теперь ее легко снять. Кроме того, масло выдавливается и скапливается крохотными пузырьками внутри долек. Тогда вкус проявится сильнее. Вот так.

Он показывает ей очищенную дольку чеснока.

– Теперь можешь порубить его помельче. Действуй.

Лука берет нож, кривя лицо в гримасу.

– Так что, чтобы вкусно готовить, нужно набраться терпения. Не так, что ли?

Лука поднимает глаза на Гарда.

– Я думаю, так, – улыбается он. – Так что, наверное, тебе есть над чем поработать в плане развития личности.

Проходя мимо нее, он пихает ее бедром в бок. Она в ответ корчит ему рожу. Измельчает чеснок, споласкивает нож и бросает пластиковую сеточку в мусор.

– Эй! Не туда, мешок для пластиковых отходов у меня здесь.

Гард протягивает Луке мешок, строго глядя на нее.

– Ты же, кажется, была так озабочена охраной окружающей среды?

– Ты просто зайчик.

– Какой еще зайчик?

– Ты такой наивняк. Такой вот наивный зайчик.

– При чем тут наивность? Просто каждый из нас может что-то делать. А не сидеть на попе и ждать, пока все провалится в тартарары. Мы должны действовать.

«Господи, я сейчас говорю словами Луки», – думает Гард.

– Неплохая мысль.

– То есть?

– Просто этого слишком мало, – говорит Лука. – Нужно основные усилия сосредоточить на более важных вещах. Ученые должны искать возобновляемые источники энергии. Нужно изменить структуру общества. Каменный век закончился не потому, что больше не осталось камней. Просто они нашли кое-что получше. Вот и мы должны сделать то же самое. У нас же все есть под самым носом.

Говоря, она все сильнее размахивает руками. Не может стоять спокойно.

– Наверняка можно придумать что-то получше, чем эта дурацкая нефть. Ты видел логотип «Статойла», а? Такой розовый цветок. Цветочек розовый! Не смешите меня! А теперь они додумались запустить по телику рекламу, рассчитанную на детей. Они там показывают, будто бурение скважин – это такая захватывающая охота за сокровищами, в финале которой сверхгерои спасут мир, найдя нефть. Это же полный бред. Они хотят обмануть детей! Это даже хуже, чем реклама табака. Почему государство не вмешивается? А потому что государство само наживается на этой нефти.

– А разве не благодаря этой нефти ты можешь бесплатно учиться в своей художественной школе? – Гард едва успевает вставить слово.

– Да. Так и есть. Но я же не могу из-за этого бросить школу. Выбор состоит не в том, чтобы либо добывать нефть, либо превратиться в страну с неразвитой экономикой. Можно же зарабатывать деньги другим способом. У нас есть все условия для того, чтобы строить ветряные электростанции. Использовать энергию волн. Земное тепло. Развивать технологии, позволяющие применять солнечные панели. Тепловые насосы.

– Что еще за тепловые насосы?

– Да такие, вроде холодильников, только наоборот.

– A-а… – кивает Гард. – Ни фига не понял.

– Эту проблему невозможно решить каждому по отдельности. Не должно быть такого, чтобы тебя мучила совесть из-за того, что ты забыл ополоснуть картонку из-под молока, прежде чем отправить ее на переработку. Если мы действительно хотим чего-то добиться, то нужно произвести решительные изменения в политическом плане. Все прочее – мелочовка. Мы зациклены на вторичной переработке и думаем, что добились многого в этом деле. И очень собой довольны. Считаем, что теперь-то все в порядке.

Лука ненадолго замолкает, но только для того, чтобы набрать побольше воздуха в легкие.

– Вообще есть такое мнение, что мы слишком поздно спохватились, и теперь уже что бы мы ни делали, это как мертвому припарки.

Гард злится. Стоит тут и вещает! Мол, раздельное хранение отходов ничего не дает. Может, думает, что она умнее всех?

– Ах, так? И что же это такое умное и полезное ты делаешь, что спасет мир?

– Я рисую.

– Ах, рисуешь?

– Да! Я рисую, ты создаешь музыку. Нам есть что сказать. Что мы должны сказать! Я слышала ваши тексты. Или ты не думаешь о том, что вы делаете что-то важное? Ты просто развлекаешься таким образом?

– Да. Собственно говоря, развлекаюсь. Пока у меня есть хороший барабан, мне хорошо.

– Но так ведь и должно быть. Ведь это твоя работа. Если барабаны будут звучать хорошо, то людям понравится твоя музыка, они захотят послушать вас еще. А потом обратят внимание и на тексты тоже. «Городская колыбельная», например. Классный хит. Я балдею от барабанов в этой композиции. Они меня просто затягивают; когда я слышу эти барабаны, я забываю обо всем на свете.

Гард чувствует, что краснеет. И что его кинуло в жар. Он и не знал, что Лука слушает демодиск, который он ей дал. Он надеется, что она не заметит, как он покраснел. А то еще снова назовет его зайчиком. Тьфу. Лука продолжает, не замечая, что происходит вокруг нее:

– В Норвегии мы, может, и сумеем добиться полной вторичной переработки отходов, использования энергосберегающих лампочек и электромобилей. Нам ведь не приходится каждый день вести борьбу за выживание. Мы же здесь просто смехотворно богаты. Мы можем себе позволить задумываться о таких вещах. Это у нас вроде такого хобби, для очистки совести. Но наша страна – одна из самых маленьких в мире. И все переработанные нами отходы – это ничто, капля в море.

Лука надевает передник, протянутый ей Гардом.

– Наша страна одна из тех, что добывают больше всего нефти в целом мире. Просто невероятно стыдно слушать, как мы постоянно сами о себе говорим как о высокосознательном народе, понимающем важность охраны окружающей среды. Если мы действительно хотим сделать что-то полезное, то нужно приложить огромные усилия в тех областях, где это на самом деле что-то даст. Нефть открывает перед нами большие возможности. Если только ее не использовать. Нужно развивать альтернативные источники энергии. А не складывать в отдельный мешочек каждый жалкий кусочек пластика, что попадется нам в руки на кухне. Поэтому я и говорю, что ты зайчик. Но толку от этого никакого.

– От того, что я зайчик?

Лука показывает ему язык.

Гард снова поворачивается к грязной посуде и рывком сдергивает с плеча полотенце.

– Дай-ка я пока что-нибудь полезное сделаю.

Слова, фонтаном бьющие у нее изо рта, ударяются о него, как о стену. Она все говорит и говорит, не останавливаясь, бесконечно, о чем она там? Он улавливает отдельные слова, вроде выбросов CO2, ответственности правительства; он видит, как шевелятся ее мягкие губы; она одета в длинную черную майку без рукавов и короткие черные шорты. Она сидит на стуле, поставив его задом наперед, пропустив спинку стула между ногами. Единственное, что ему видно, это нежную кожу с внутренней стороны бедра на одной ноге. Ему хочется дотронуться до нее, ощутить ее запах. Ощутить ее вкус. Слушать ее. Господи, ему хочется услышать, как она кончает, а не слушать бесконечно, как она талдычит про политику. И зачем она так распинается перед ним об этом?

Лука встает, подходит к окну, жестикулируя; слова цепляются одно за другое, образуя вокруг него пчелиный рой. Гард смотрит на ее стройную спину. Она смотрит в окно на город. В теплом вечернем свете, бьющем прямо в комнату, ее тело приобрело золотистый отсвет. Она на минуту задерживает дыхание, потягивается, обеими руками собирает длинные черные волосы в хвост, скручивает их в пучок и скрепляет на затылке карандашом. Ее затылок выглядит одновременно и нежным, и сильным. Гард изучает округлую линию в том месте, где шея переходит в плечо. Его взгляд опускается ниже. Маечка заканчивается примерно посередине попы, над черными шортами. Она всегда носит черное. И все равно такое впечатление, что от нее исходит свет. Она будто слишком хороша для того, чтобы быть настоящей. Все, что она делает, то, как она живет, – все это всерьез. Все это достойные дела. Она живет в соответствии со своими убеждениями. Поступает так, как считает правильным. Не то что он. Сегодня он думает так, завтра по-другому. У него нет никаких идеалов, никакой цели. Пусто.

Он ни разу не осмелился притронуться к ней. Обнять ее покрепче. Погладить пальцами. Такое впечатление, что она может исчезнуть. Рассыпаться в прах, превратиться в пыль и унестись с ветром. Это из-за того, что тогда случилось. В ту ночь, когда он сбил ее. Когда он попробовал на вкус кровь, которая стекала по ее щеке. Только когда внезапно наступает тишина, он вдруг замечает, что находится тут, в этой комнате. На подоконнике жужжит муха. Лука обернулась и пристально разглядывает его. Ее руки решительно скрещены на груди. Маечка мягко обрисовывает ее округлые груди. Абсолютно совершенные. Она смотрит на него потемневшими глазами.

– Что ты сказала? – говорит Гард.

– Я спросила: а ты как думаешь?

Он стоит и смотрит на нее. Что он должен ответить? Даже если бы он слышал ее вопрос, у него все равно не нашлось бы своего мнения.

– А почему ты спрашиваешь?

– Я хочу понять, как это – быть тобой. Каково это – видеть мир твоими глазами.

– Чего? Моими глазами? Это еще зачем?

– Потому что это интересно. Ты интересный человек. Я хотела бы тебя хорошо узнать. По-настоящему. Моя картина – об этом. О том, чтобы научиться видеть мир глазами других людей.

Ему ничего не приходит в голову.

– Ну так что ты об этом думаешь?

Он смотрит на ее грудь.

– Я думаю, что она очень красивая.

Он закидывает кухонное полотенце на плечо и стоит, запустив большие пальцы рук за пояс брюк и глядя на нее.

– Тьфу, чушь какая! – выплевывает она слова изо рта.

Он разводит руками, поворачивается к плите и включает чайник. Стоит, прижав кнопку указательным пальцем, кнопка светится оранжевым цветом; он смотрит на оранжевую кнопку, потом слышит, что Лука пересекает комнату и резким движением разворачивает газету. Потом наступает долгая тишина. Гард начинает напевать про себя, чтобы привлечь ее внимание. Никакого результата. Он нарезает апельсин, имбирный корень, овощи. Укладывает все это в форму вместе с рыбным филе и ставит в духовку.

– А про тебя когда-нибудь писали в газете? – спрашивает он. Главным образом для того, чтобы не молчать.

– Н-нет… кажется, нет. Если не считать того, что, когда мне исполнилось десять лет, моя тетя поместила в газете поздравление, это было ужасно.

– С фотографией?

– У меня передний зуб торчал прямо вперед. Я была похожа на кролика. Народ любил подойти и сказать: «А у тебя зуб изо рта торчит». И показать на него. Чуть ли не в рот мне совали пальцы. Взрослые. Дети. Все.

– А ты что?

– А я обычно отвечала, что так бывает со всеми, кого папаша заставляет всю ночь сосать свою письку.

– Ты правда так и говорила? – Глаза Гарда раскрылись широко-широко.

Лука заходится смехом. Представляет себе реакцию тех, кому она сказала бы это.

– Хотела бы я. Тогда, может, они бы в следующий раз думали, прежде чем ляпнуть какую-нибудь глупость.

– Господи. Ну и язычок у тебя.

Лука ухмыляется.

– Нет, а с зубом-то что потом стало?

Лука пожимает плечами.

Гард обхватывает обеими руками ее лицо и нажимает на щеки, вынуждая открыть рот. Ему открывается ряд безупречных белых зубов.

– Что, брекеты ставили?

– Ага. И еще такой обруч вокруг головы на ночь. Я два года спала только на спине. Не могла спать ни на боку, ни на животе. Ни одной единой ночи. А когда я завтракала, зубы так ходуном и ходили. Я два года питалась одной овсянкой.

– Лучше бы в газете об этом написали.

– А про тебя писали в газете?

– Э-э-э… Было что-то про наши концерты. Не про меня конкретно. Ударника-то никогда особенно не видно. Но меня это нисколечки не колышет.

– А ты мог бы сделать что-нибудь такое, о чем бы написали в газете? Не ради своей фотографии, но чтобы люди прочитали о чем-нибудь важном? – спрашивает Лука.

Гард пожимает плечами. Лука не сдается:

– В газетах пишут о всякой ерунде, не помешало бы, чтобы они иногда и о важных вещах писали. Например, о той двойной морали, что процветает в нашей стране. Производим оружие и торгуем нефтью, а делаем вид, что мы самые передовые на планете, когда дело касается поддержания мира и охраны окружающей среды, ну как так можно? Уже тошнит от этого. Меня просто бесят люди, которые говорят одно, а делают совершенно другое.