— Его нет для такого человека, как Кантон. И судя по тому, что я слышал, он просто святой по сравнению с Лобо.

Уиллоу крепко сцепила ладони.

— Поверьте, Уиллоу, дело того не стоит. Джейк не мог знать, что все так далеко зайдет, и что Ньютон и Морроу пошлют за людьми вроде этих.

— Но ранчо мое, — возразила Уиллоу. — Раньше у меня ничего не было по-настоящему моего, и детям там нравится.

— А если бы несколько дней назад не появился этот человек, Салли Сью не было бы в живых, и Чэда тоже. На Брэди вы совершенно не можете положиться. Вам со всем этим не управиться.

Уиллоу подумала о доме, который она успела полюбить, о животных, с которыми играли дети. Они все просто ожили на ранчо, в особенности Чэд. Они любили ранчо не меньше, чем она. Но дело было не только в этом, Джейк оставил ей ранчо, чтобы сохранить мир, если она не оправдает его доверия, то не заслуживает и денег от продажи ранчо.

— Возможно, я могла бы кого-то нанять… — Она подумала о незнакомце с песочными волосами.

— На какие деньги, Уиллоу?

— За жилье и содержание. Мальчики могут перебраться в гостиную. А если пройдет дождь, я смогу что-то выручить от огорода.

— Он засыхает, Уиллоу. А как насчет Алекса? Он не собирается отступаться.

Но Уиллоу не слушала. Зерно только что возникшей идеи уже дало ростки. Должна была быть причина для того, чтобы их незнакомец появился именно тогда, когда был нужен.

Они добрались до ранчо, и Салливэн с облегчением — после событий последних нескольких дней — увидел, что дом еще стоит.

— Если что-то понадобится, вы пошлете за мной?

— Конечно, — ответила она, — и спасибо вам.

— Подумайте о том, что я сказал.

— Нет, — отказалась она с озорной улыбкой.

— Черт побери, Уиллоу.

— С нами будет все в порядке, вот увидите, — успокоила она.

Он как будто читал ее мысли.

— Вы не можете всегда полагаться на ангела-хранителя.

Она перестала улыбаться.

— Я знаю. Но, не знаю почему, я знаю тоже… просто знаю, что все будет хорошо. Даже Брэди.

— Хотел бы я разделить этот оптимизм, но после сегодняшнего вечера…

Она с теплым чувством тронула его руку и быстро сменила предмет разговора.

— Знаете, Мариса в вас влюблена.

Он отрицательно покачал головой.

— Теперь вы закрываете глаза на факты.

Его глаза затуманились:

— Вы уходите от разговора.

— Верно, но все равно я права. Спокойной ночи, — торопливо добавила она и быстро спустилась с тележки.

Сейчас она больше не хотела ничего слушать. Она хотела подумать. Без помехи.

— Уиллоу…

Не обращая внимания на протестующий возглас, она дошла до двери, оглянулась, помахав рукой, и исчезла за дверью. Она стояла, прижавшись спиной к двери, пока не убедилась, что тележка уехала.

В доме было тихо, хотя на кухонном столе горела керосиновая лампа. По-видимому, все спали. Она подумала о Брэди, вернулся он или нет, она не посмотрела за загородку, был ли там Юпитер. Снова открыла дверь и прошла к загородке. Юпитера не было.

— О, Брэди, — прошептала она, — только бы с ним ничего не случилось.

Она вернулась к дому, шаги ее утратили обычную легкость. Рука на дверной ручке слегка дрожала. Правильно ли она поступает? Или она подвергает опасности все, что ей дорого?

Она подумала об убитом в отеле, о профессионале по имени Кантон и о еще не появившемся, но таившем угрозу Лобо. Затем эту тень сменила другая, тень человека на фоне солнца, человека с глазами как драгоценные камни. Уиллоу распрямилась и вошла в дом. Раньше она никогда не отступала. И теперь не отступит.

* * *

Глаза старой индианки были полны ненависти, рот кривился жестокой улыбкой, когда она обвязывала веревку вокруг шеи мальчика. Эту веревку Лобо носил следующие шесть лет.

Джесс Мартин. Когда-то его так звали. Странно, но он почти забыл это имя.

Когда его взяли в плен, армейские офицеры спрашивали его фамилию, но он им так и не сказал. Пусть допрашивавшие его считают, что он забыл. Джесси — так звал его брат — умер много лет тому назад. Лобо не хотел его воскрешать.

Он был Лобо, воин апачей, белый отщепенец. Волк со всеми чертами волка, кроме одной. Он не собирался заводить подругу на всю жизнь. Ему никто не был нужен.

Тогда, много лет назад, он испытал облегчение, когда воины апачей достигли своей деревни. Его ноги болели, ступни были покрыты ранами и волдырями, горло пересохло, желудок съежился от недоедания.

Он испытывал облегчение до тех пор, пока его не втолкнули в хижину старухи и не дали понять, что теперь он принадлежит ей, до тех пор, пока она не завязала веревку ему вокруг шеи и не потянула, показывая, как легко она может задушить его, если он хоть в чем-то ослушается.

Этим вечером, не дав ничего поесть, его связали и как сторожевого пса привязали к шесту рядом с ее хижиной. И таким стало имя, данное ему его новыми хозяевами: Мальчик Пес.

С ним обращались хуже, чем с собакой. Муж и сын женщины были убиты белыми солдатами, и она ненавидела белых изо всех сил, оставшихся в ее старом теле.

Ошейник был умело завязан. Это была скользящая петля, которую можно было затянуть, но нельзя ослабить. Она прикреплялась к шестифутовому отрезку веревки, который днем часто был в руках старухи, а на ночь привязывался к шесту. Он работал в поле с женщинами и делал другую женскую работу: потрошил дичь, красил шкуры, выполнял любое унизительное дело, какое только старуха могла придумать. Ему давали есть ровно столько, чтобы он не умер, и никогда достаточно для того, чтобы утихомирить постоянную боль в животе.

Но особо унизительна была веревка. Через несколько месяцев они уже не связывали его на ночь по рукам и ногам, просто привязывали веревку к столбу. Они знали, что он мог отвязать ее и сбежать, но часть унижения была в их уверенности, что он не станет этого делать. Он видел, что сделали с рабыней, мексиканкой, которая пыталась бежать. Такую смерть он наблюдал несколько раз в последующие годы, достаточно, чтобы потом его уже не тошнило. Первый раз ему было только восемь лет, и у него не хватило смелости решиться на невозможное. Потребовалось немного времени на понимание того, что иногда требовалось больше смелости на то, чтобы остаться в живых.

Кошмары не оставляли его. В конце концов Лобо перестал пытаться заснуть. Кисти и предплечье зверски болели. Возможно, эта боль, которую когда-то он так хорошо знал, вернула те воспоминания, те образы, которые он много лет назад изгнал из своих мыслей.

Лобо поднялся и прошел к реке. Он ненавидел апачей, но все же стал одним из них. Он стал так же жесток, как любой из них, и он чуть не умер вместе с ними. И умер бы, если бы не молодой армейский лейтенант, заметивший его светлые волосы и глаза в то утро, когда солдаты сожгли их деревню.

Он лежал на земле, сраженный двумя пулями. Правое плечо онемело. К нему приблизились трое солдат, и он услышал звук взводимого курка. Он беспомощно, но с вызовом глянул в глаза своему палачу, слыша плач и вопли женщин и детей, последние горловые подбадривающие крики воинов.

— Белый, черт побери, — сказал один из солдат.

— Ну и что? — произнес человек, старательно целившийся в сердце Лобо. — Теперь он дикарь.

— Вам известен приказ. Мы должны выручать пленников.

— По мне он никакой не пленный.

Он понимал английские слова только при большом старании. Последние шестнадцать лет он слышал слова на английском только от пленников, и никто из них не жил долго. Но язык вражды понятен всем. Он ощущал ненависть, висевшую в воздухе.

— Что здесь происходит? — послышался новый голос, привыкший отдавать команды, и Лобо перевел взгляд на вновь подошедшего. За спиной одетого в синее офицера заря только-только протягивала нерешительные лучи света над Аризонской грядой гор. Лобо везде кругом чуял смерть, но он также увидел жизнь, и внезапно ему не захотелось ее терять. Все же он сохранял отсутствующий взгляд и безразличное выражение лица. Он не собирался просить. Он никогда не просил. И никогда не станет.

— Это белый, сэр, — сказал солдат, удержавший другого от выстрела.

— Лейтенант, он бился на их стороне, — возразил человек со взведенным револьвером. Офицер посмотрел на Лобо.

— Ты говоришь по-английски?

Взгляд Лобо опять охватил восход солнца. Та часть его, которая стала индейцем, не хотела отвечать. Другая часть хотела жить.

Он избрал компромисс. Он кивнул головой, одно едва заметное движение.

Офицер был в нерешительности. Лобо знал, что он думает. Белые солдаты всегда убивали раненых индейцев. А он, одетый в одежду апачей, с жестким и безразличным, выработанным жизнью выражением лица, наверное, казался неотличимым от других апачей. С удивлением Лобо услышал слова офицера.

— Свяжите его хорошенько и посадите в фургон. — И так вот Лобо попал во враждебный мир белых, так же как много лет назад он попал во враждебный мир краснокожих. И он не принадлежал ни тому, ни другому.

Раньше у него ни к кому не возникало привязанности. И теперь ему все равно, убеждал он себя. И все же он не мог забыть эти нежные руки на своих ожогах, и впервые почувствовал сожаление, что выбрал такую жизнь, что такая жизнь выбрала его.

* * *

В понедельник Лобо заехал в Ньютон. Проезжая около маленького белого здания с колоколом, он понял, что это, должно быть, школа, стиснул зубы, оставил школу позади и нашел магазин.

На нем была коричневая рубашка и поношенные джинсы. Не зная, собственно, зачем он это делает, он аккуратно отстегнул ремень с кобурой и сунул их в седельный мешок.

Руки его еще болели и были забинтованы. Он решил заехать к доктору взять немного мази, потом купить перчатки и новую рубашку. Если он собирался уезжать, перчатки были необходимы.

Он нашел кабинет доктора, но на стук никто не ответил, так что он отправился к магазину.

У прилавка стояло несколько мужчин, и по услышанным обрывкам разговора он быстро понял, что они покупают патроны.

— Жаль, вас там не было. Никогда не видел такой быстроты. Йетс даже не успел вытащить револьвер.

— Говорите, его зовут Кантон?

— Угу. Его нанял старик Гэр. Вот не думал, что Гэр будет нанимать профи.

— Ну, Ньютон первый начал, когда послал за этим индейским предателем.

— Пропади они оба пропадом. Это был довольно милый городишко. Теперь я не разрешу Кэрри ездить в город.

Один из мужчин обернулся и увидел Лобо. Остальные заметили изменившееся выражение его лица и один за другим обернулись и уставились на незнакомца, опуская глаза на его талию. Когда они увидели, что револьвера у пояса не было, раздался общий вздох облегчения. Враждебные взгляды стали дружескими или по крайней мере нейтральными.

Хозяин магазина подошел к нему.

— Чем могу помочь, мистер?

— Мне нужен доктор.

— Он уехал принимать роды, — сказал хозяин, — и неизвестно, когда вернется.

Лобо не обращал внимания на бросаемые на него взгляды.

— Может, тогда у вас есть какая-нибудь мазь от ожогов?

Шесть пар глаз уставились на его руки.

— Эй, не вы ли тот парень, что помог Уиллоу Тэйлор, а? — спросил один.

Новости разносились быстро в Ньютоне. Они все знали о пожаре, все подробности, и доктор Баркли осточертел им с постройкой сарая в следующую субботу.

Черт, подумал Лобо, пожалев, что он заехал в город.

— Обжегся о кофейник, — солгал он. — Так как насчет мази? И еще перчатки и рубашку.

Интерес к нему сразу угас. Этот незнакомец, если не считать холодного взгляда, выглядел как любой бродячий ковбой в поисках работы. Даже револьвера у него не было.

Покупка не заняла много времени. Лобо осторожно отсчитал монеты, как человек, у которого их совсем немного. Он забрал покупки и, сделав несколько шагов, остановился и повернулся.

— Слышал, вы упомянули Кантона. Марш Кантон?

Один из мужчин с новым интересом посмотрел на него.

— А вы его знаете? — осторожно поинтересовался он.

— Слышал. Что он здесь делает?

— Убил человека в субботу вечером. Я слышал, он приехал управиться с другим стрелком, Лобо. Вы его знаете?

— Рассказывали.

— Ну, пусть он старается вовсю. Никого не видал вроде этого Кантона. — Голос был преисполнен восхищения, смешанного со страхом. — Вот уж точно, было бы на что посмотреть. На этих двоих.

— Остановились в городе, мистер? — спросил другой. Лобо неопределенно пожал плечами.

— Где теперь Кантон?

— Должно быть, у Гэра Морроу.

Лобо кивнул и вышел.

— Не слишком разговорчив, верно? — услышал он за собой возбужденный голос.

— Интересно, зачем бы ему узнавать про Кантона? Ты не думаешь…

— Ну уж нет. И револьвер не носит. И еще, я слыхал, Лобо наполовину индеец. Уж в этом точно нет индейской крови.

Садясь на лошадь, Лобо скривил губы в полуухмылке. И у слухов бывает хорошая сторона. Но какого черта здесь надо Кантону?