Глава 15

Хоть в остальном я здорово облажалась, к пяти утра мы поспели к месту. Пока Данил возился со своими камерами, я занялась обустройством нашего быта. Установила небольшую палатку, выбрала место для очага. С собой у нас было много продуктов — поход на дальние рубежи предполагал, что мы останемся там дня на три-четыре, в зависимости от того, как пойдет его работа. Но я все испортила. А в столпах Данил обещал справиться быстро. Здесь он собирался снимать орланов, и я не могла не думать о том, что это, наверное, довольно скучное занятие, после всего, чем он занимался последние годы. Часами сидеть в засаде в ожидании хорошего кадра — совсем не то, что вести съемку в горячих точках, где события развиваются с бешеной скоростью.

— Их можно обнаружить вот там… — Я подошла к Данилу и указала ему на большой каменистый выступ, по ту сторону горной речушки. — Они два года подряд здесь гнездовались. Может быть, тебе улыбнется удача.

Соловьев поднес камеру к лицу, покрутил объектив. В его выгоревших на безжалостном африканском солнце волосах играл ветер. Загоревшие едва не дочерна пальцы прокручивали объектив, очевидно, добиваясь идеальной точности фокусировки. Со своими камерами он обращался так бережно, так нежно… а вот с женщинами особенно не церемонился.

Осознав, какое направление приняли мои мысли, я едва не застонала в голос. Да уж… Стараясь не думать об отце-изменнике, я невольно вернулась мыслями к тому, что случилось между нами с Данилом, хотя еще недавно обещала себе об этом не вспоминать. Рассердившись на себя, я оставила Соловьева в покое и вернулась к машине, чтобы забрать оставшиеся вещи.

Глаза слипались. И дело было вовсе не в бессонной ночи. Скорее даже двух… Меня доконало другое. Слишком много эмоций мне довелось испытать, слишком многое пережить.

Пока Данил обходил окрестности, выискивая наиболее удачные для съемки места, я разожгла костер и поставила на огонь сковороду. Есть не хотелось, но я и не для себя старалась. Работа Данила требовала определённой выносливости. Завтрак бы ему определенно не помешал.

— Пахнет вкусно.

Я обернулась. Соловьев вышел из зарослей бесшумно, ступая как кот. Постепенно к нему возвращалась легкость, которую я отметила в его походке еще пять лет назад. Он словно становился собой, прежним. Прямо на моих глазах. И я не знала, почему это так сильно меня волновало. Ну, не думала же я, что он снова меня возненавидит?

— Обычная яичница с тушенкой.

— Тушенкой в наше время называли субстанцию непонятной консистенции. А здесь прямо мясо.

— Это наша, домашняя. Отец из индейки делает.

— Послушай…

— Я не хочу говорить об этом, ладно? — оборвала я Соловьева. Я и так уже успела пожалеть о том, что ему рассказала. Обычно я не откровенничала с незнакомыми мне людьми. Просто… он подвернулся в тот момент, когда держать всё в себе стало просто невыносимо. — Лучше расскажи, почему ты взялся за эту съемку. Это ведь совсем не то, чем ты занимался раньше. Не так ли?

— Да, совсем не то.

Данил уселся за раскладной стол, на который я бахнула скворчащую сковородку, и взялся за вилку. Он был немногословен, но я не собиралась сдаваться. Не то, чтобы меня так уж интересовала его жизнь. Скорее я просто хотела переключиться со своих проблем на его.

— Разве для этого проекта не нашлось другого фотографа? Того, кто специализируется на съемках живой природы?

Данил пожал плечами и весело хмыкнул:

— Боишься, что я все испорчу?

— Ну, опыта у тебя в этом отношении маловато, — сварливо заметила я.

— Это говорит лишь о том, что ты ничего обо мне не знаешь. Я, конечно, не из тех фотографов, которые живут при природных парках…

— А что, и такие есть?

— Есть, конечно. На западе съемки дикой природы, как правило, так и происходят.

— Почему?

— Да потому, что зверье там снимать — одно удовольствие. Они привыкшие к людям.

— А ты?

— А я снимал действительно дикую природу. По всему миру. В промежутках между работой. Сначала просто для себя. Интересно было. А потом… Потом у меня даже выставка была. В Лондоне.

Данил одновременно говорил и ел с аппетитом, которому можно было разве что позавидовать. Жадно, но аккуратно. Бросая на меня странные взгляды из-под выгоревших ресниц. На огне зашипел кофе, я подскочила к костру, сняла турку и, быстро составив ее на стол, стала дуть на обожжённые пальцы.

— Черт!

— Совсем спятила — голыми руками… с огня! — ругался Данил. Отбросив вилку, тот перехватил мою руку и принялся внимательно ее разглядывать. А меня прошиб ток.

— Да все нормально, даже волдыря нет, — попыталась я освободиться, да не тут-то было.

— Одни проблемы с тобой, Астафьева, — улыбнулся Соловьев, поднимая на меня взгляд.

— Хорошо, хоть не Стоцкая, — отчего-то охрипла я.

— Да… Хорошо.

Губы Данила коснулись моей ослабевшей руки. Скользнули от запястья и выше, обхватили пальцы и осторожно втянули в рот. По краю сознания мелькнула мысль, что я собиралась это все прекратить, но тут же исчезла, заплутав в провалах его потемневших глаз. Желание ударило под колени. И я уже не могла списать его на действие бабушкиного зелья. Я пошатнулась. Чтобы не упасть, ухватилась свободной рукой за плечо Данила, невольно прижалась к его лицу животом. А Соловьев этим тут же воспользовался. Потерся щекой о ставшую такой чувствительной кожу. Царапая ее, обжигая дыханием.

— Ох… — выдохнули одновременно, схлестнулись взглядами. Я не выдержала первая… Слишком било это все по моим до звона натянутым нервам.

— Пойду… пойду, принесу… эту, как её?

В горле пересохло, и каждое произнесенное слово царапало его изнутри. Пейзаж перед глазами расплывался, словно я смотрела на мир через залитое дождем стекло.

— Ага… Только не забудь, на чем мы остановились.

— Разве тебе не нужно работать?

— Еще как. Но это дневная съемка, — пошевелил бровями Соловьев. Я хмыкнула, намекая на то, что мечтать не вредно, и пошла к машине. Жаль, что во мне не было и капли уверенности в том, что когда на озеро опустится ночь, от моей решимости хоть что-то останется. Я чувствовала себя такой потерянной… Все смешалось. И когда я сказала Данилу, что мой мир разрушился — я не врала. И не драматизировала в попытке урвать хоть немного жалости. Она мне была не нужна. Просто… появление Пашки стало для меня полнейшей неожиданностью. У меня был брат. А отец, которого я боготворила, в надежности и принципиальности которого никогда не сомневалась, оказался обычным предателем.

И самым страшным в этом всем было горькое чувство разочарованности всем и вся, которое не покидало меня в последнее время. Впервые за всю мою жизнь у меня опустились руки. Уж лучше бы злость. Но и ее не было…

Я забралась в кабину и по рации связалась с амбулаторией. Убедилась, что с отцом все хорошо, перекинулась парой слов с матерью. Не знаю, как папа жил с тем, что сделал. Лично я теперь чувствовала себя ужасно.

Чертыхаясь, я попыталась связаться с бабкой.

— Привет, ба. Мы добрались.

— А звонишь чего?

И правда. Как будто ей для того, чтобы быть спокойной, нужен был мой отчет… Я нерешительно пожевала губу, но все же призналась:

— Думаю, что нам не надо было вот так его отпускать. Теперь неспокойно на сердце.

— Родная кровь взыграла?

Видит бог, я обожала бабу Капу. Но порой совершенно её не понимала. Вот и сейчас, казалось бы, чему радоваться?

— Причем здесь это? Он ребенок совсем. А мы его в ночь отпустили.

— Да ты не переживай. С ним все хорошо. Добрался малец до дома.

— Это тебе звезды подсказывают? — на всякий случай уточнила я.

— Нет, это мне Пашка сказал. Я у него номерочек-то выудила.

— Зачем? — напряглась я, испытывая одновременно облегчение и непонятную, колющую душу тревогу.

— А ты подумай, глупая. Мать у него плоха. И Пашку она к нам неспроста прислала.

От шума помех, которые то и дело прерывали наш с бабкой разговор, у меня разболелась голова. Я поморщилась и растерла виски.

— На что ты намекаешь?

— На что, на что… — пробубнила бабка. — Помрет его мамка, а он на кого останется? Ну, не сиротой же, при живом-то отце!

Вот… Эта мысль и мне не надавала покоя. Как и мысль о том, что отец предал не только мать. Но и своего же сына, которого… не признал? Удивительно, но от этого мне становилось еще паскуднее. Ладно — загулял. Это с натяжкой можно было понять. Но то, что он отказался нести ответственность за свой поступок, просто убивало. Предательство — это одно. Трусость — совсем другое.

— И что ты предлагаешь? Нам с тобой его усыновить?

— Почему сразу нам?

— Отец-то не шибко о своем сыночке пекся. С чего ты решила, что он станет это делать теперь?

— А ты не хами, Яська! И на отца родного напраслину не нагоняй. Валька знать не знал о сыне.

— Это таки тебе звезды подсказывают? — съязвила я.

— Яська! Выпорю!

— Ну, а какой реакции ты от меня ждешь, ба? Я не знаю, как быть. Что делать? Как матери обо всем рассказать…

— Мать твоя — умная женщина.

— А здесь не в уме дело! Ты сама подумай, что говоришь! Предлагаешь ей воспитывать ребенка отцовской любовницы! Считаешь, что это нормально?! Честно? Справедливо? По отношению к ней… — я снова сорвалась на крик. Что за день такой? Все кричу, и кричу… А небо все сильнее хмурится. Еще немного, и я сама поверю в связь собственного настроения и погоды, которую мне приписывают.

— А ты не меня не ори! Мала еще.

Я с шумом выдохнула, не желая продолжать спор. В конце концов, разговор по рации, который могли услышать все желающие — не самый лучший способ выяснения отношений. Я скомканно попрощалась с бабкой и отключилась.

Дождь начался, когда я была уже на полпути к нашему лагерю. Мелкий и частый, он был по-осеннему холодным. Я ускорилась. Над поляной, где мы расположились, ветки кедров и лиственницы почти смыкались, но и они не защищали от дождя до конца. Добравшись до места, осмотрелась, но Данила не обнаружила. Не было видно и его камер. Я поежилась, раскрыла створки палатки, в надежде забраться внутрь. Но дорогу мне перегородили длинные ноги Данила. Оказывается, он вернулся даже раньше меня.

— Подвинься! — насупилась я, втискивая свою тушку в тесное пространство укрытия. Странно, я совсем не подумала о том, как мы будем здесь умещаться вдвоем с Соловьевым. И дело было даже не в тесноте. Здесь бы даже отец поместился. Но одно дело, когда в соседях два мужика, и совсем другое — заведенные до предела мужчина и женщина.

— Ну? — вскинул бровь Данил, когда я устроилась. — И как надолго зарядил этот дождь?

— А мне откуда знать? — сощурилась я.

Данил тихонько рассмеялся и, резко меняя тему, спросил:

— Где ты была так долго?

— В машине! Я же говорила. Связалась с амбулаторией, узнать, как там отец. Потом позвонила бабке. Если тебе интересно — со Светкой твоей все в порядке.

— Я позже с ней сам свяжусь.

— Как знаешь.

Стараясь не касаться Данила, я вытянулась поверх спальника. Мне и без этого ужасно хотелось спать, а под монотонные успокаивающие звуки дождя — и подавно. Зря я беспокоилась, что не смогу уснуть рядом с Соловьевым. Усталость брала свое.

— Знаешь, почему на дождь так хорошо спится? — тихонько спросил он, обжигая дыханием мое ухо.

— Потому что его шум убаюкивает, — недовольно пробурчала я.

— Нет… Это в нас заложено генетически. Хищники не охотятся в непогоду, а потому в кои-то веки можно расслабиться, и не о чем не беспокоиться.

— Прекрасно. Теперь я могу поспать?

— Не-а… — Данил приподнялся надо мной, опираясь на предплечье. Потерся нос о мою скулу, не обращая никакого внимания на мои вялые попытки сопротивления.

— Это еще почему?

— Ну, ты же умная девочка… Подумай, — хрипло рассмеялся он, покусывая мои выступающие ключицы.

Я то ли выдохнула, то ли всхлипнула. Всем телом к нему подалась. Потому что, ну, ей богу, о чем здесь было думать? Всё ведь ясно, как белый день. Я пригрела хищника у себя на груди, думала, что приручила, что справлюсь… А на деле просто сдалась в его власть.

Глава 16