– Как это? – опешила баба Сара и отшатнулась даже от удивления.

– Все равно ты, бабка, – шлюха, а твоя Му Прощелкина – шельма и пройдоха!

– Так, ну мы ушли! – оповестила баба Зоя присутствующих, решив, что ничего интересного она тут больше не услышит, накинула на полные плечи свои ситцевую пелерину и, взяв меня за руку, вывела на улицу.

До троллейбуса мы шли пешком, потом доехали на метро до станции «Краснопресненская». Все это время бабушка держала в руке блокнот с решенными дома примерами и то и дело выкрикивала:

– Восемь тысяч пятьсот тридцать два умножь на пятьсот шестьдесят три! Сколько будет?

– Четыре миллиона восемьсот три тысячи пятьсот шестнадцать! – щелкала я. Так продолжалось до тех пор, пока она не купила билеты и мы не вошли с ней в зоопарк. Только тогда она оставила меня в покое, прошептав:

– Нет, все-таки в этом году девочку определенно нужно отдать в школу.

Я ходила, раскрыв рот, любуясь заморскими птицами. Кроме воробьев, ворон, синиц, снегирей да сорок, живьем я не видела больше ни одной птицы в своей жизни, хотя сердце мне подсказывало, что на свете их существует огромное множество – от малюсеньких (размером с бабочку) до огромных (ростом с меня, а то и выше). Из всего многообразия пернатых, представленного в парке, меня особенно поразил кудрявый пеликан с огромным клацающим клювом и вздыбленным хохолком, который очень напоминал кактус, который стоял на подоконнике у дяди Ленчика. Увидев пятнистого гепарда с маленькими ушами и широким низким лбом, а потом гордую львицу с узкими глазами, расплющенным носом и львенком под боком, я заверещала от восторга, и в ту же секунду кудрявый пеликан с огромным клювом был мною забыт. Смотрели на медведей – белых и бурых. Последние мне показались отчего-то добрее. Сходили к обезьянам – я даже не обратила внимания на застоявшуюся вонь от клеток и все пыталась скормить банан огромному павиану-сфинксу, несмотря на то, что бабушка гундела мне в ухо:

– Это запрещено! Дуня, нельзя кормить животных из рук! Нас сейчас оштрафуют!

И она поторопилась оторвать меня от клетки и уволочь в террариум, где я отметила среди всех земноводных среднеазиатскую кобру со зловеще раздуваемым ею капюшоном. Побывали мы у европейской рыси, потоптались у семьи индийских слонов, которые бесцельно блуждали в своем бассейне по колено в воде... Как вдруг вдалеке я увидела толпу зевак и ринулась туда, в надежде увидеть какое-нибудь совсем уж необыкновенное животное. Баба Зоя бежала за мной.

– Дуня, постой! Дуня, подожди! – кричала она, придерживая пелерину на плечах, боясь ее потерять.

Я уже пробиралась к вожделенному вольеру с диковинным ее обитателем, расталкивая локтями многочисленные юбки и ноги, облаченные в брюки.

Наконец я добралась до второго ряда, подпрыгнула, пытаясь рассмотреть, кто же все-таки здесь живет, но так и не увидела – в первом ряду стояли, выстроенные словно по линейке, ученики пятого класса «Б» с учительницей в строгом синем, как школьная форма, костюме. Ребята выглядели довольными и счастливыми, что было понятно – вместо того чтобы сидеть на уроке, они глазели на чудо-зверя. Но что это был за зверь? «Может, у него хвост, как у павлина, а вместо носа – хобот слона? Или он ходит на трех лапах? Или... Или...» – гадала я. Мне не терпелось взглянуть на того, кто был скрыт плотной стеной коричнево-синих спин. Меня все больше разбирало от любопытства – пятиклассники покатывались со смеху, тыкали в воздух пальцами, указывая в сторону невиданного зверя, дергали друг друга за рукава.

– Дайте мне посмотреть! Дайте! – пищала я, пытаясь протолкнуться вперед.

Минут через пять я все же умудрилась протиснуться в первый ряд, но стоило только мне там оказаться, как классная дама в строгом синем костюме зычно воскликнула:

– Пятый «Б», идемте смотреть на обезьян!

И сине-коричневые спины мгновенно исчезли, будто их тут и вовсе не было. Толпа народа, которая представляла для меня неприступную стену, тоже как-то незаметно, сама собой рассосалась, и я оказалась одна-одинешенька перед металлическим ограждением, за которым посреди бассейна на гигантском камне полулежал-полусидел четырехметровый, огромный, медно-бурый, изнывающий от собственного веса и скуки бегемот с широкой мордой, несоразмерно маленькими по сравнению с его тушей ушками и глазками, которые, не отрываясь, смотрели на меня. Наверное, он воспринимал меня как светло-голубое пятнышко. Я покрутилась перед ним, хвастаясь нарядным новым платьем, за которое бабушка № 1 переплатила соседке-спекулянтке пятерку, сделала реверанс и попыталась познакомиться, представившись Дуней Пипелкиной. И тут произошло самое страшное – то, чего я никак не ожидала, пробираясь сквозь плотные ряды зевак – то, что перевернуло всю мою последующую жизнь.

Гиппопотам вдруг начал медленно разворачиваться на толстых коротеньких ножках и, повернувшись ко мне задом, открыл длинную пулеметную очередь из застоявшихся в его кишечнике шоколадного цвета зловонных пробок. Затем из утробы его вырвалась струя, которая как из брандспойта ударила по металлическим реям ограждения и окатила меня с ног до головы. Чтобы не упасть от столь сильного напора, я мертвой хваткой вцепилась в металлическую перекладину, терпеливо снося своеобразное приветствие сего парнокопытного млекопитающего, хотя, наверное, умнее было бы бежать оттуда без оглядки в тот момент, когда начался артобстрел зловонными «пульками» шоколадного цвета. Но я уже потеряла к тому времени всю сообразительность, которой обладала до встречи с гиппопотамом. Странное ощущение я испытала в ту минуту – мне вдруг показалось, что все умные мысли и гениальные способности вылетели из меня через мои же уши в парк и, помаячив над клетками и вольерами, взмыли под облака и бесследно исчезли в небе.

– Что это? – выкатив глаза от недоумения и удивления, прогремела бабушка. – Что это?! – И она посмотрела на бегемота, потом на меня, потом снова перевела взгляд на бегемота и воскликнула: – Как же это тебя угораздило?! Как же мы до дома доберемся? Тебя ведь в метро не пустят! Где я тебя отмою от этого дерьма вонючего! – Баба Зоя с надеждой взглянула на бассейн за оградой, куда нехотя сползал с камня виновник произошедшего, но чертыхнулась и, закутав меня в свою ситцевую пелерину, велела идти за ней.

Обратно мы добирались на такси, и лысый водитель, всю дорогу шмыгая носом, нюхал воздух, недоуменно повторяя:

– Чем это так воняет в салоне? Прямо запах такой, как будто обделался кто-то!

– И правда, чем-то таким неприятным попахивает, – поддакивала бабушка, а я откровенно призналась:

– Это бегемот обкакался. Это он!

Лишь к вечеру, вернее, ровно в 19.00, когда баба Зоя, подхватив меня под мышки, поставила на табурет, обнаружилось, что способности мои были утрачены окончательно и бесповоротно.

Я окинула взглядом зрителей – все было, как обычно: Зинка, долго ругаясь, с трудом протиснулась между бабкой Шурой, которая и сегодня была в зимнем пальто с выщипанным воротником, и тетей Катей, которая, как всегда, грызла семечки и далеко плевалась шелухой.

Дядя Вася-инвалид громыхал по лестнице костылем.

Баба Фрося перевесилась по пояс через подоконник.

Люба, затаив дыхание, встал за моей спиной.

Сара, возвращаясь откуда-то, замерла, скинув с плеча мешки, вся обратилась в слух.

Бабушка № 1 уже уселась рядом – мало ли что, может, придется исполнить роль суфлера...

Одним словом, все были в сборе, общим числом – двадцать пять человек.

– Дуня Пипелкина. «Болодино», – громко объявила я, и бойко прочитав:

– Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана? —

замолкла. Дальше я не могла припомнить ни одного слова – хоть тресни. Я напрочь забыла и про «богатырей», и про «нынешнее племя». Баба Зоя в ужасе и страшном смущении сначала шептала, а потом кричала во всеуслышание:

– Ведь были ж схватки боевые, – билась она, но все без толку – я стояла на табуретке и, не понимая, что от меня хотят все эти двадцать пять человек, хлопала глазами. Совсем выбившись из сил, бабушка сказала зрителям, что спектакль отменяется по причине того, что исполнительница главной роли пережила сегодня днем серьезнейший шок (какого характера был шок, она уточнять не стала), а на вопрос, состоится ли завтрашнее представление, ответила довольно неопределенно – ни «да», ни «нет» – мол, там видно будет.

Но ни на следующий день, ни через день спектакль не состоялся. Я вообще утратила способность запоминать стихи, впрочем, и все остальные проявления моей гениальности, на которую возлагались большие надежды членов всей семьи, после встречи с бегемотом в зоопарке были утеряны. Тем же вечером, когда был отменен спектакль, баба Зоя, решив проэкзаменовать меня, попросила умножить восемь тысяч пятьсот тридцать два на пятьсот шестьдесят три. Я, ничего не понимая, часто заморгала и попросила в ответ карамельку.

– А сколько будет пятью пять? – с нескрываемым волнением спросила она – я снова попросила конфету. – Ну, а дважды два-то сколько получится?

– Дай хоть баланку! – отчаялась я, а бабушка № 1 в этот день окончательно оставила мысль об определении меня в школу в трехлетнем возрасте.

– Два умножь на два! Пошевели мозгами! – в отчаянии воскликнула она, а я удивленно посмотрела на нее, думая: «И чего она от меня хочет? Я ведь искусственница! Неполноценный ребенок, оторванный пяти недель от роду от материнской груди!»

На следующее утро я проснулась обыкновенной трехлетней девочкой со среднестатистическими способностями и наотрез отказалась понимать, какую пользу для здоровья может принести человеку отвратительное месиво в тарелке, называемое овсяной кашей, напоминающее лужу мутного, желеобразного, чуть желтоватого клея, который пролился на пол из кособокой кастрюли в тот день, когда баба Фрося чудом не задавила меня своим телом, пытаясь согреть.

– Фу! – выкрикнула я и вскочила из-за стола.

* * *

«Фу!» – подумала я, когда Аза поставила передо мной тарелку с овсянкой. Третье утро подряд – овсянка, овсянка, овсянка. С детства ее ненавижу!

– Ешь, ешь! Это самая полезная каша! – повторила она слова бабы Зои и снова блеснула восточной мудростью: – Завтрак свой попробуй, обед отведай, ужин отложи – проживешь сто лет.

– Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу, – выпалила я русский аналог, а над головой пронеслась гигантская стальная птица. Варфик захохотал, с отвращением запихивая медузообразную жижу в рот.

– Вот именно, – серьезно сказала Аза и опять резанула: – Сперва еда, потом слова!

Наконец с овсянкой было покончено, и Варфик шепнул мне:

– Сейчас веду тебя на море просто так, а потом – только если в «подкидного» выиграешь! – на что я фыркнула и кинулась за полотенцем.

Значит, Варфик не забыл про уговор, про игру в «дурака» на поцелуи. А он, надо сказать, всегда выигрывает. С Нуром они резались в карты все выходные напролет на щелбаны, и мой «жених» уехал вчера вечером в город с пурпурным лбом – отрабатывать практику на металлообрабатывающем заводе имени лейтенанта Шмидта.

– Я сам выбрал металлообрабатывающий завод! – не без гордости заявил он после того, как Мира с Маратом отчалили с дачи в субботу утром.

– Да тебя просто больше никуда не взяли! – издевался над шурином Варфик.

– Почему это не взяли! Мне предлагали пойти попрактиковаться на нефтеперерабатывающий завод имени Караева, на завод высоковольтной аппаратуры...

– Чего ж не пошел? Побоялся, что током шибанет?

– Дур-рак ты, Варфик! – горячо воскликнул Нур и тут же снова заговорил, боясь очередных выяснений отношений с шурином, которые обычно заканчивались мордобоем. – Наших девчонок из класса на текстильную и тонкосуконную фабрику послали. Дуня! А ты практику проходила в этом году?

– Проходила. Две первых недели июня.

– А где?

– На пылесосном заводе! – вызывающе проговорила я, почувствовав, что Нурик мне не поверил – ему казалось, что, кроме его класса, в стране больше никто не трудится на производственной ниве.

– И что ты там делала? – не унимался он.

– Сидела четыре часа за столом и изготавливала наиважнейшую деталь «Хозяюшки» самой последней модели.

– Какую? – докапывался «жених». Честно говоря, как называлась та узловая деталь, от которой зависела последующая работа последней модели пылесоса «Хозяюшка», я не знала, и поэтому ответила, не кривя душой, как было на самом деле:

– Такую. Из огромной коробки, которая стояла под столом, я брала малюсенькую пружинку, из большущей жестяной банки доставала микроскопический металлический крючочек и, цепляя его за пружинку, присоединяла к такой штуковине, к такой штуковине... – замялась я, не зная, как назвалась эта самая главная во всей конструкции часть. – Одним словом, к штуковине, которая похожа на обыкновенную канцелярскую скрепку, только с двумя крошечными усиками. – Я заметила, что Варфик с Нуром давятся от смеха и, обидевшись, вспылила: – Ничего смешного в этом не вижу! Между прочим, мне доверили самую ответственную работу! Можно сказать, ювелирную! Я по шестьсот таких механизмов за смену делала! – И тут меня в жар бросило – я вдруг представила, сколько «Хозяюшек» сломается при первой же уборке, вспомнив, как, пытаясь выполнить дневную норму, не прикрепив как следует пружинку к крючочку, а крючочек – к скрепке с усиками, я швыряла «самую главную деталь» наисложнейшей конструкции в огромный короб.