Анна Богданова - Внебрачный контракт

– Расисты! Я никогда не женюсь на вашей образине!

За дверью перешли с русского на современный ассирийский язык, и понять, о чем говорилось далее, я уже никак не могла, к тому же над домом снова с ревом пролетел самолет. Но мне было достаточно и того, что я услышала.

Варфоломей вышел из спальни родителей с красным лицом, но не от стыда или угрызений совести, а от злости и несправедливости. Аза гневно сверкнула на меня глазами, а Арсен ушел, не сказав мне ни слова, к тому самому соседу с кривыми омегообразными ногами и длинным, похожим на огромный пеликаний клюв, носом, который жил в доме напротив и который был слишком озабочен неадекватным поведением морских собак в море, утверждая, что они, вконец ополоумев, выпрыгивают из воды, на людей набрасываются и кусаются, яко шакалы.

Варфик схватил меня за руку и отвел в сторону.

– Возьми, возьми обратно кольцо! Я не смогу носить его! Слышишь? Оно не для меня предназначено – твои родители правы!

– В чем? В чем они правы? – злобно спросил он и посмотрел на меня так, как в тот самый день, когда я впервые увидела его с утюгом в руке. – В том, что я вместо Марата должен теперь жениться на бородатом страшилище Хатшепсут только потому, что они, видите ли, договорились и она из нашего рода, а следовательно, лишь она одна достойна меня?! Что за чушь?! Не бывать этому! Поняла?! – И он сильно дернул меня за руку. – А перстень этот никогда не снимай с руки. Пусть он напоминает тебе обо мне и о нашей любви. – Он замолчал на минуту, пристально вгляделся в меня и сказал твердо: – Мы все равно будем вместе. Ты веришь мне?

– Да, – коротко ответила я – в ту минуту я действительно в этом не сомневалась, да и вообще верила каждому его слову.

– Дурак дурака находит, – прошипела Аза, проходя мимо нас с тазом отжатого белья.

– Постойте! – не помня себя, воскликнула я и метнулась вслед за ней. – Вот. Возьмите! – Я стянула с пальца кольцо и протянула ей. – Это ваше! Варфик не должен был дарить его мне. Возьмите!

– Прекрати! – крикнул Варфоломей.

– Он прав, – спокойно сказала Аза, ставя таз на стол. – Ему уже восемнадцать, он совершеннолетний, перстень принадлежит ему, и он вправе распоряжаться им. Увы, ветры дуют не так, как хотят корабли.

– Возьмите! – настаивала я, понимая, что не имею никакого права присваивать себе бесценное кольцо.

– Нет-нет, носи его. Отрезанную голову назад не приставишь. И запомни, Дуняша: все, что отдашь, при тебе и останется. – И Аза сжала мой кулак, где сиял кроваво-красный рубин, загорелой рукой своей, подхватила таз и отправилась развешивать белье.

Через полчаса у калитки появились Марат, который приехал за мной вместо Нура, и Арсен, который, наверное, ни к какому соседу с омегообразными ногами и длинным, похожим на огромный пеликаний клюв, носом из дома напротив, не ходил, а поджидал из города все равно кого – лишь бы меня поскорее этот кто-то увез отсюда.

– Ну что, Дуняша, отшлифовала свой баттерфляй? – весело спросил Марат.

– В общем-то, да, – промямлила я.

– Тогда тащи свои вещи – поедем к Нурику, он совсем тебя заждался!

– А почему он не приехал? – поинтересовалась Аза под рев самолета.

– У него какие-то проблемы на практике. Обещал все уладить и к обеду будет дома, как штык!

«Вот счастье-то! Остаток сегодняшнего дня и все завтрашнее утро, пока я не сяду в самолет, придется отвечать на его глупые вопросы!» – с тоской подумала я.

Марату даже не предложено было перекусить, рассиживаться никто не намеревался, все, кроме Варфика, хотели немедленно избавиться от меня, увидев вдалеке мою спину. Аза с Арсеном даже повеселели, разулыбались вдруг.

– До свидания, Дуняша! – воскликнула Аза и, обняв за плечи, крепко прижала меня к груди. – Желаю тебе удачно выйти замуж – чтобы брови красить, а не заплаты шить! Пусть у тебя будет молодой муж и драная рубашка, чем нарядная рубашка да старый муж! – метнула она на прощание очередной восточной поговоркой. – Мягкой тебе посадки, Дуняша! – пожелала она напоследок и, кажется, совершенно искренне. Я тоже вежливо попрощалась со всеми и вышла за калитку в сопровождении Варфика и Марата.

– Ну, прощайтесь, – смущенно проговорил старший брат, отойдя в сторонку и держа в руке мою допотопную красную сумку. Не успели мы с Варфиком благочестиво пожать друг другу руки, как подошел автобус, с треском открылись двери «гармошкой», и Марат затолкал меня внутрь вместе с сумкой из кожзаменителя.

– Пиши-и-и!.. – донеслось до моих ушей, а потом рокот самолета и рев автобуса заглушили последующие слова, если, конечно, они вообще вырвались из сахарных уст моего любимого.

Мы с Маратом всю дорогу ехали молча. Кольцо я убрала от посторонних взглядов и лишних расспросов туда же, где лежала сдача в семь рублей от покупки дезодоранта у нечестного лавочника – то есть на дно сумки, рядом с кошельком в плавательной резиновой шапочке, которая мне так и нее пригодилась, впрочем, как и гвоздичный одеколон от комаров... Лишь когда дверь-гармошка раскрылась на нашей остановке, лишь когда Марат подхватил сумку и мы зашагали по дороге к дому Соммера и Раисы, он вдруг с непередаваемой печалью, грустью, даже (мне, по крайней мере, так показалось) с сожалением, сознанием того, что уже ничего не изменить теперь, проговорил:

– Эх! Дуняша, Дуняша! – И обнял вдруг меня за плечи. Потом как-то незаметно рука его скользнула по спине и оказалась у меня на талии. Мне показалось, что еще мгновение – и он бросит сумку на раскаленный асфальт и поцелует меня прямо в губы. Точно такое же чувство я ощутила в первый день моего приезда, после ужина, когда мы остались с Маратом наедине в гостиной – он схватил меня за руку, а я разбила вдребезги гору посуды от неожиданности. – Иногда мне хочется, чтобы некоторые люди исчезли, – страстно заговорил он, глядя мне в лицо. – Нет, я не хочу, чтобы они умерли все разом, а просто – чтобы пропали куда-нибудь... Затерялись в другом измерении, в параллельном мире. И особенно в последнее время это желание возникает во мне все чаще и чаще. Как я увидел тебя в аэропорту... Да, да, – подтвердил он свои слова. – Чтобы Мирка куда-нибудь пропала с дураком Нуром, Раиса – тоже, а главное... Главное, чтоб Варфик сквозь землю провалился! И чтобы ты его никогда не видела, не знала!..

– Да что ты! Что ты такое говоришь?! – испугалась я.

– Правду, – серьезно сказал он и вдруг весело воскликнул, указывая сумкой на девушку, идущую впереди: – Видишь?

– Что?

– Девица в белых колготах вышагивает!

– Вижу, – растерялась я.

– Знаешь, почему?

– Почему? – непонимающим тоном спросила я.

– Ну смотри, какое пекло на улице, а она в синтетических колготках! Разве не странно?

– Пожалуй, странно, – согласилась я.

– Потому что у нее ноги волосатые! Да, да! А ей, бедняжке, родители их брить запрещают!

Я засмеялась и уже не ощутила того неприятного чувства, которое испытала пару минут назад.

В доме Нура мне никто особо не обрадовался – Раиса разбиралась на полке в шкафу, вытряхнув на широкую кровать разноцветные тряпки.

– Здравствуй, Дунночка, – только и сказала она и тут же заулыбалась своей обыкновенной обиженной улыбкой.

– Накупалась? – громко спросил бывший жених и прошипел мне в ухо, извернувшись, подобно ужу: – Нацеловалась?

– Тебе-то что! Завидно? – Я посмотрела на него со всем презрением, на которое была способна в свои шестнадцать лет.

Вдруг Раиса принялась запихивать обратно все тряпки в шкаф комом – наверное, еще в большем беспорядке, чем они лежали до ее «разборки». Улыбка неожиданно слетела с ее лица, и она сказала:

– Нуренок, собирайся, поедем с тобой на базар, купим Дунночке фруктов в Москву – персиков, винограда, гранатов. Ну, живо, живо! – скомандовала она, видимо, решив, что не все потеряно – дело-то еще, вполне возможно, благоприятно разрешится – выгорит дело-то! И горячо желаемый брак между цыпленком Нуром и мной состоится! – А ты, девочка, отдохни, поспи часок-другой. Маратик, ты поедешь с нами?

– Мне же на работу нужно! – выкатив от удивления глаза, воскликнул Маратик и, попрощавшись со мной, ушел.

На следующий день ровно в десять утра Нур с гордостью нес в руке мою многострадальную, но прекрасно сохранившуюся красную сумку, а Раиса – ящичек с фруктами. Вчера с сыном они неплохо затарились на рынке перед закрытием, накупив почти даром мятого винограда с черешней и персиков с бочками – так что до полуночи Раиса варила варенье, прыгая возле плиты над тазами и снимая деревянной ложкой пенки в фарфоровую пиалу. Как обычно, ей удалось привлечь к этому занятию всех – Миру, меня, Нура; даже Соммер, сидя молча почти до рассвета, выдергивал со всей ему присущей степенностью и обстоятельностью веточки из черешни, а потом (это был второй и основной этап его работы) вытаскивал шпилькой косточки.

– Дунночка! Мы не будем сдавать фрукты, возьми их в салон.

– Но куда я их там дену?

– Поставишь между ногами, – настаивала Раиса, а я представила, что, помимо чужих коленок в своей спине, я еще буду терпеть весь полет этот ящик между ногами.

– Нет, давайте лучше сдадим.

– Фрукты помнутся в багажном отделении. Возьми их с собой, Дунночка, – пристала Раиса. Но в это время мы очень удачно оказались в очереди сдачи багажа.

– Тут и народу мало, лучше сдать. – Я ни за что не хотела ей уступать – Раиса замолкла, и губы ее сложились в улыбке, обнажив два заячьих передних зуба.

Я прощалась с Нуром, прощалась с Раисой, благодарила их за гостеприимство и вообще за все. Раиса так и не вымолвила ни одного слова – она лишь улыбалась.

Поднявшись по трапу самолета и сев в кресло, я сразу же уставилась в иллюминатор (благо мое место находилось «у окошка»!). Стальная птица тронулась, помчалась по асфальту, поднялась. «Эх! Жаль, иллюминаторы не открываются!» – подумала я и в этот момент увидела, как кто-то внизу размахивает белой тряпкой. Сверху казалось, что муравей вскарабкался на самую вершину муравейника и машет огромным для него (человеческим) носовым платком. По телу моему забегали мурашки, я, наверное, покраснела от смешанного чувства (непонятно откуда появившегося) стыда (наверное, побоялась, что кто-нибудь еще увидит белый флаг), радости и любви. Сердце забилось часто-часто, потом совсем, кажется, остановилось, и всю дорогу я, держа на коленях раскрытый на тридцать пятой странице один из самых удачных романов Жорж Санд, вспоминала свою поездку с самого начала – день за днем, день за днем...

– Раиса очень обиделась на тебя, потому что ты не взяла фрукты в салон и сдала их в багаж, – говорила мне мама уже в такси.

Пока я пролетала над Каспийским морем, Раиса с пеной у рта жаловалась на меня мамаше. Вот в кого, оказывается, Нур такой ябеда!

– С ней вообще невозможно жить, Матрена Ивановна! Чуть что – у нее истерика случается! Все ей не так да не эдак!

– Опять ябедничаешь! – разоблачительно воскликнула я, подкравшись к Гене Дубову – моему законному мужу, у которого, помимо множества других недостатков, особенно сильно выражено было наушничество. Хотя... И другие отвратительные качества в нем были развиты в полной мере, только я этого сначала вовсе не замечала, а когда постепенно примечать начала, то думала, что мне все это только кажется по большой мнительности; ну, а когда поняла, с каким негодяем и подлецом я живу, слишком многое было к тому времени потеряно безвозвратно, и некоторые отрицательные черты в моем характере появились, которых до знакомства с Геннадием Дубовым не наблюдалось. Точнее будет сказать, что восемь лет совместной жизни с ним даром мне не прошли – наружу вылезала деформация личности, выраженная в самых что ни на есть диких метаморфозах, начавшихся с той поры, как Вадик Петухов признался мне в любви, послав записку с последней парты, и того волшебного месяца, проведенного у моря на Апшеронском полуострове.

Тут непременно надо заметить, что до встречи с Геннадием Дубовым у меня были мужчины – не один и не два, а значительно больше, и со всеми с ними я имела самые что ни на есть близкие отношения. Влюбляясь во всех мужчин своих страстно и пылко, я не могла довольствоваться до двадцати двух лет лишь платоническим чувством. Это и понятно. Но непонятно одно: как при всем этом я умудрилась достаться дураку-Дубову девственницей! Именно! И никаких уловок с моей стороны или со стороны моих предыдущих воздыхателей не было! Происходило все, как у всех нормальных людей противоположных полов, одурманенных чувством влюбленности и страсти.

Впервые я решила расстаться со своей невинностью в девятнадцать лет, и у меня на то было две причины. Во-первых, моя подруга Людка уже давно твердила мне, что в моем возрасте просто неприлично быть девственницей, стыдно даже:

– Могут подумать, что ты до таких почтенных лет дожила и никому не нужна была! – говорила она.