— Правда? Боже, я и не догадывалась, что вы так хорошо информированы, — едко сказала Кресси. — Только жаль, ваши связи не помогут нам узнать, где находится моя сестра. — Кресси стукнула себя по лбу. — Прошу прощения, мои слова неуместны.

— Ты не сочиняешь, будто у тебя болит голова? Этот человек не допускает вольностей по отношению к тебе? Крессида, я ведь тебя предостерегала.

— Да, Белла, вы предостерегали, но позвольте уверить, что вам нечего беспокоиться по этому поводу. Совсем не стоит.

Белла поджала губы, расслышав, как дрогнул голос падчерицы.

— Кажется, поездка в Лондон подвернулась в самый раз. Короткая разлука позволит все трезво взвесить.

— Думаю, мне пора. — Кресси встала. У нее ноги точно свинцом налились. — Наверное, все же будет лучше, если я отправлюсь прямо сейчас. Дни становятся длиннее. До наступления темноты успею проделать полпути.

Белла встала.

— Возьмешь с собой двух помощников конюха в качества верховых сопровождающих экипаж, а также конюха. И конечно, свою горничную. Майерс всем распорядится. Я тут же вызову его к себе.


Не прошло и часа, как Кресси уже сидела в экипаже Армстронгов для путешествий, который направлялся в Лондон. Она не зашла к Джованни, не говорила с ним и даже не предупредила о своем неожиданном отъезде. У нее не хватило времени, и, наверное, это к лучшему. Когда Кресси вернется, а время и расстояние внесет определенную ясность в сегодняшних откровениях, она, возможно, разочаруется в своей любви к нему. Тогда можно возобновить позирование, ибо Кресси решила позволить Джованни закончить свой портрет. Иначе все действительно будет потеряно.


Джованни стоял перед двумя портретами Кресси. Тезис и антитезис. Кресси, какой ее видели все, и Кресси, какой она была в действительности. Первая представала изящной классической красавицей. Леди Крессида оказалась полностью лишенной любой из своих действительных черт. С другой стороны, портрет мистера Брауна, альтер эго Кресси, получился не столь утонченной работой. В этом варианте бросался в глаза сильный интеллект Кресси, ее озорное чувство юмора и намек на чувственность. Этот вариант показывал непокорную Кресси, он был предназначен сбить зрителя с толку, но, глядя на него сейчас, Джованни пришел к выводу, что это совсем не та Кресси, которую ему хотелось изобразить.

В этом портрете чего-то не хватало. Искусство — правда, вот что Джованни хотел отразить, но получилась лишь часть правды. Это была картина, которая раскрывала, как и он, полуправду, утаивая действительность. Правда не одностороннее, а двустороннее явление. В картине должна отражаться не только истинная модель, но и истина художника. Черта, которой здесь недоставало, была свойственна не ему, а Кресси. Это бесспорно. Джованни бросился на голые половицы перед портретами и простонал, прижался к стене и стал биться головой об нее. Если бы Джованни мог биться с такой силой, чтобы забыть все, тогда он был бы счастлив.

Он мысленно выругался. Кого он пытался одурачить! Он никогда не обретет счастья. Ни в работе, ни в жизни. Чего-то не хватало, недоставало. Источником этой пустоты был недостающий элемент на картине. Кресси.

Джованни снова выругался, на этот раз на гортанном диалекте рыбаков, среди которых он вырос. Он любил Кресси. Именно эта правда не нашла отражения в портрете мистера Брауна. Джованни не отразил своей любви к ней, и на портрете это стало заметно. Он считал, что пустоту в его сердце ничто не сможет заполнить, но теперь она заполнилась до отказа. Джованни любил ее. Кресси заполнила эту пустоту.

Джованни потянул к себе рисовальную доску и начал лихорадочно делать наброски. Рисунки сами собой обретали формы. Кресси смеялась. Кресси отчаянно пыталась сдержать слезы. Кресси сияла от гордости, замечая маленькие успехи своих братьев. Кресси хмуро склонилась над какой-то книгой по математике. Доведенная до экстаза его прикосновением, Кресси закрыла глаза, откинула голову, изогнула спину. Джованни хотел воплотить в одном портрете черты всех набросков, из которых была соткана Кресси, женщина, которую он любил и безвозвратно потерял из-за множества красавиц, не удостоившихся его любви и исчезнувших до ее появления.

Если бы только Джованни мог стереть с себя этот позор. Если бы только он мог вычеркнуть прошлое из своей жизни. Пока его рука стремительно рисовала на новом листе бумаги, Джованни вспомнил кое-что из сказанного Кресси. Что-то о прошлом, которое сотворило ее такой, как она есть. «Причиной тому мое прошлое, — говорила Кресси, описывая какой-то банальный случай, который тогда вдруг вспомнила. — Если бы что-то изменить в моем прошлом, сейчас я была бы совсем другой».

А он расстался бы со своим прошлым, если мог бы? Джованни вспомнил одно летнее утро, море, напоминавшее цвет глаз Кресси. Ему тогда было четыре, может быть, пять лет. Он помнил люциана, рыбу, розовую, как коралл. Рыба тяжелым камнем повисла на крючке его удочки. Он помнил, что решил обязательно втащить эту рыбу в лодку без помощи отца. Джованни встал, чтобы было легче держать удочку, и упал в воду головой вперед. Мальчик помнил, как вода сомкнулась над головой, затем его подхватили крепкие руки, и он почувствовал себя в безопасности. Его спас папа. На следующий день начались уроки по плаванию. Джованни помнил, что мама гордо улыбалась, наблюдая, как он впервые плывет к берегу, а папа, дав торжественную клятву не помогать, находится рядом в лодке.

Об этом много говорили, но все же это правда. Точно шлюз прорвало, воспоминания хлынули на него, сохранив яркие первоначальные краски, теплые, словно тосканское солнце, незначительные, давно забытые эпизоды. Тогда он был счастлив. Тогда его любили. Все это произошло потому, что вынужденная разлука причинила ему невыносимую боль. А не случилось ли это потому, что его приемным родителям стало слишком больно и они перестали искать связи с ним? Теперь уже слишком поздно искать правду. Воспоминания об этом предстали перед его взором в мрачных красно-коричневых тонах. Тогда Джованни морем вернулся в эту деревню и в том же году навсегда покинул Италию. Его приемные родителя уже умерли. Папа исчез во время бури. Маму унес давно запущенный рак.

У него кончилась бумага для рисования. Свет уже угасал, когда в дверь тихо постучали. Джованни вскочил и начал приглаживать волосы. Кресси. Он твердил себе, что надежды больше нет. «Все так глупо, глупо, глупо», — твердил он себе, поворачивая доску с откровенными рисунками к стене. Кресси не должна увидеть их. В них нечто такое, что она не должна видеть. Наверное, пришла сообщить, что больше не станет позировать ему. На нее так похоже разом оборвать все отношения между ними. Кресси любила последовательно выстраивать факты. Но пока он спешил к двери и повернул ключ в замочной скважине, сердце забилось быстрее.

— Гарри сказал мне, что я найду вас здесь. — Лицо Беллы раскраснелось от усилий. — Я должна поговорить с вами, синьор ди Маттео.


Белла проплыла мимо него и застыла перед двумя портретами. Пока она смотрела сначала на один, затем на другой портрет, на ее лице странным образом повторились те же комичные выражения, какие несколько часов назад играли на лице самого Джованни.

— Мой муж знает об этом? Не могу поверить, что он и в самом деле заказывал эти… эти изображения дочери.

— Тут нет никакого заказа. Я пишу для собственного удовольствия.

— Синьор ди Маттео, думаю, вы получили большое удовольствие, пока писали их. — Белла кивнула. — Объясните, если вам угодно, что означает вот это? — спросила она, показывая на незавершенный портрет.

Конечно, она ничего не ведала о мистере Брауне, а Джованни и не думал просвещать ее.

— Мне в голову пришла мысль, что будет забавно написать Кресси… леди Крессиду в мужской одежде, — ответил Джованни, пожимая плечами. — Особенно если учесть ее интерес к математике, — изворотливо добавил он.

— Если говорить без обиняков, это полуобнаженный мужчина. Синьор, мне хотелось бы надеяться, что хотя бы некоторые элементы этого портрета возникли в вашем живом воображении и не отражают действительности.

— Как вам угодно, леди Армстронг. Я допустил некоторые художественные вольности. — Он прибег к одной из тех полуправд, которыми столь ловко пользовался, если верить Кресси. Но в данной ситуации у него не было иного выбора.

Это произвело желаемый эффект. Белла искривила губы, но не стала возражать ему.

— Что вы намерены делать с этими полотнами? Первое, уверяю вас, производит весьма приятное впечатление. Стоит вам показать его лорду Армстронгу, и он, не сомневаюсь, с радостью найдет ему место в коллекции семейных портретов. Но другое… В нем заметно нечто похотливое. Действительность ли это или плод воображения, я не могу позволить, чтобы вы сделали из моей падчерицы посмешище.

Джованни не собирался выставлять эту картину напоказ, что бы ни говорила Кресси. Но Джованни не мог допустить, чтобы леди Армстронг диктовала ему условия.

— Таково было решение леди Крессиды, — холодно ответил он. — Я писал эту картину для нее. Она имеет право распорядиться ею по своему усмотрению. Я оставлю последнее слово за ней.

— Это будет не так просто сделать.

— Неужели? Почему же?

— Потому, что она уехала.

— Уехала? — глупо повторил Джованни.

— В Лондон. Крессиду вызвали туда по срочному делу, которое касается ее семьи.

Кресси уехала, не сообщив ему об этом. Выразила свои чувства к нему как нельзя определенно.

— Полагаю, вы имеете в виду Корделию, — глухо сказал Джованни.

— Извольте спросить, что вам известно об этом? — Белла прищурила глаза.

— Что? Ничего, кроме того, что Кресси… леди Крессида опасалась, как бы ее сестра не сделала опрометчивый шаг.

— Жаль, Крессида не опередила события, что могло бы избавить нас от щекотливой ситуации. Синьор, надеюсь на ваше благоразумие. На вас можно положиться?

— Полностью, миледи.

— Синьор ди Маттео, перехожу к цели моего визита и скажу, почему я проделала весь этот путь наверх. Крессида задержится в Лондоне не меньше недели. Пока я смотрела неопытным взором на портрет своих сыновей, мне показалось, он близится к завершению. Вы обяжете меня, если приложите всяческие усилия, чтобы закончить его до ее возвращения.

— Вы желаете, чтобы меня здесь не было?

— Почему вы, итальянцы, все так драматизируете? — смеясь, спросила Белла. — Я не желаю выбрасывать вас из моего дома, лишь хочу, чтобы вы выполнили свой заказ как можно быстрее.

— До возвращения Кресси.

— Совершенно верно, до возвращения Кресси. — Ее светлость улыбнулась, услышав обмолвку Джованни. Но улыбка исчезла с ее лица, когда та направилась к выходу. — Синьор, давайте называть вещи своими именами. Чего бы Кресси ни желала, она не знает ни людей, ни жизнь. А я умудрена опытом и не без основания подозреваю, что вы допускаете вольности. К такому выводу придет любой, кто увидит эти картины. Стоит любому увидеть, как Кресси смотрит на вас, услышать, как произносит ваше имя, чтобы понять: она катится в бездну. Я не ее мать, но я и не злая мачеха, как меня называют она и ее сестры. Синьор ди Маттео, мне бы не хотелось, чтобы Крессида стала несчастнее, чем сейчас, а если вы здесь задержитесь, скорее всего, случится именно это. Мы поняли друг друга?

— Вполне, леди Армстронг. — Джованни холодно кивнул. На этот раз он сказал чистую правду. — Могу вас утешить. У меня нет ни малейшего желания обидеть Кресси.

— Синьор, меня это не утешает, ибо вы уже отчасти обидели ее.

Не дожидаясь ответа, Белла покинула комнату не менее стремительно, чем пришла. Джованни испытывал боль в сердце, был подавлен лавиной горьких откровений, выпавших сегодня на его долю. Он зажег две масляные лампы и поставил их на стол рядом с мольбертами. Сняв одно полотно, поставил вместо него рисовальную доску и стал разглядывать наброски. Потом он натянет новое полотно. Завтра начнет писать третью картину. Если работать днем и ночью, он успеет закончить ее и уехать до возвращения Кресси. Это будет триптих. Леди Крессида, мистер Браун и Кресси. Он назовет его «Три лика леди Крессиды». Получится нечто вроде ковчега, хранившего ее лики. Эта идея так воодушевила Джованни, что он еле поборол желание немедленно приступить к ее осуществлению.


В последующие дни Джованни работал не жалея себя. Для завершения портрета мальчиков требовалось нанести лишь заключительные штрихи и покрыть картину лаком. За время отсутствия Кресси мальчики пребывали в подавленном настроении. Каждое утро Джованни ходил с ними ловить рыбу, лазать по деревьям, запускать воздушных змеев. Теперь змеем уже обзавелся каждый мальчик.

Бывали мгновения, обычно перед самым рассветом, когда Джованни, стоя перед третьей частью триптиха, испытывал резь в глазах от света ламп и бессонных ночей. Он задавался вопросом, удалось бы им создать будущее вместе. По мере того как картина обретала ясные очертания, Джованни, взвесив все аргументы, укреплялся во мнении, что такое вряд ли возможно. Он стал перечислять аргументы, пытаясь рассеять самую неразумную надежду, пока та еще не успела укорениться в его сознании и не стала постоянным источником страданий.