Анна Кэмпбелл - Во имя любви

– Ты уверена? – Пен еще ни разу не слышала, чтобы голос Кэма звучал так глухо. Даже в те наполненные обжигающей страстью минуты на «Пустельге».

И в тот же миг Кэмден поцеловал ее с такой жадностью, словно страдал от неутолимого голода. Пен ответила на поцелуй с такой же страстью, хотя прекрасно знала: он хотел, чтобы она стала его любовницей, а не женой. Он желал ее, но никогда не полюбит.

Да, Пен прекрасно все это знала, но в эти мгновения она уже не помнила, почему подобные вещи так для нее важны. Теперь значение приобрели лишь наполненные безумным отчаянием прикосновения и такие крепкие объятия – словно она была единственной женщиной на всем белом свете.

И теперь стало ясно: она, Пен, обречена. Обречена на обжигающие ласки, на горячечные стоны и поцелуи, от которых так сладко кружилась голова.

Кэмден целовал ее совсем так же, как тогда на «Пустельге», и после тех исполненных жара мгновений на яхте порыв безудержной страсти должен был ощущаться как нечто знакомое. Но, как ни странно, этого не случилось, и Пен чувствовала себя так, словно ее никогда прежде не целовали.

Тут Кэм опустил ее на кровать и навис над ней, пытаясь освободиться от халата. Она лишь мельком увидела его мускулистое поджарое тело, а потом ее взор закрыла обнаженная мужская грудь.

Ошеломленная доселе ей неведомым всепоглощающим возбуждением, Пен охнула, ощутив на себе тяжесть мужского тела. Она машинально раздвинула ноги, чтобы обхватить его бедра. Пен хотела приподняться, когда почувствовала настойчивое давление на живот – в нее упиралось что-то огромное и требовательное.

Внезапно Кэм вновь ее поцеловал, а затем, рванув тонкую ткань сорочки, стал покрывать поцелуями ее шею и плечи, увлекая в мощный водоворот страсти. И теперь Пен уже ни о чем не думала – не хотела думать, хотела лишь ощущать.

Сердце же ее колотилось так гулко, что она почти не слышала треска ткани, когда муж сорвал с нее сорочку.

– О, Кэм!.. – Не в силах сдержаться, Пен попыталась прикрыть руками грудь и лоно. Ей казалось, что все происходило слишком быстро.

– Дай мне на тебя посмотреть, – простонал Кэмден, скользя по телу жены горящим взглядом зеленых глаз. – Я так долго мечтал об этом…

Пенелопа знала, что его мечты исполнены страстного обладания, – но не более. И все же она не могла отказать ему в этой похожей на мольбу просьбе. Дрожа всем телом, она убрала руки и вцепилась пальцами в смятые простыни.

– Ты такая красивая… – пробормотал Кэм, склоняясь к ее груди.

Когда же он втянул губами один из сосков, Пен вскрикнула, не в силах выдержать опалившего ее кожу жара. Причем возбуждение становились все более невыносимым…

Дрожащими руками Пенелопа схватила мужа за плечи, вонзив ногти в крепкие мышцы. Однажды она уже балансировала на краю пропасти, но сейчас отвечала на ласки мужа гораздо смелее. А Кэм все это время шептал слова, которые она так часто слышала в своих снах и мечтах.

– Ты такая красивая… Ты словно огонь в моих руках… Я так долго тебя хотел… Я хочу тебя, хочу, хочу…

И тут Пенелопа, тихо застонав, подалась вверх – навстречу возбужденной мужской плоти. Пен знала: сейчас произойдет то самое, о чем она мечтала десятки, сотни и тысячи раз. И в ее воображении… О, чего он только с ней не проделывал!

Чуть приподнявшись, Пен укусила мужа за плечо – пусть и он хоть немного почувствует эту болезненную радость. Кэмден содрогнулся от столь грубой ласки и укусил Пен за сосок с такой силой, что она задрожала подобно костям в стаканчике игрока.

Как и в поцелуях на борту «Пустельги», в этой близости совсем не было нежности. Но Пенелопе и не нужна была нежность. Ведь иначе ее ранимая одинокая душа оказалась бы почти обнаженной.

Тут Кэмден вдруг поднял голову и устремил на Пен пристальный взгляд. Зрачки его внезапно расширились, отчего глаза стали почти такими же темными, как и ее собственные. На какое-то мгновение окутывавший Пен горячечный туман рассеялся, и она посмотрела в лицо любимого, точно зная, что сохранит этот момент в памяти до конца своих дней. Она прекрасно видела и чувствовала его обжигающий взгляд, – но увидела и еще кое-что… И это что-то пронзило ее подобно удару меча. Несмотря на возбуждение, в глубине блестящих глаз Кэмдена была отстраненность. Очевидно, Кэм хотел, чтобы она, Пен, безоговорочно подчинилась его воле, – а если и чувствовал что-то, кроме физической потребности, то чувство это навсегда осталось запертым за семью печатями.

Когда же Кэмден, немного приподнявшись, погрузился в нее, с губ Пенелопы сорвались прерывистые рыдания, полные муки, а затем – хриплый крик, прорезавший тишину спальни. Кэмден же, резко подавшись вперед, внезапно ощутил… какую-то преграду. И в тот же миг, ошеломленный, замер. В душе его недоверие боролось с чувством вины.

Да-да, недоверие. И вина. А также – наслаждение. Причем из трех этих ощущений последнее оказалось самым сильным.

– Пен, ты… – Герцог умолк в нерешительности и с неловкой нежностью откинул со лба жены влажный темный локон. – Ох, Пен, прости…

– Продолжай, – пробормотала Пенелопа каким-то странным голосом, которого Кэмден не узнал. – Продолжай, ради всего святого. – Из ее груди вырывались короткие прерывистые вздохи.

«Черт, черт, черт, проклятье!» – мысленно воскликнул Кэмден.

– Я причиню тебе боль, – произнес он с сожалением.

– Мне уже больно, – Пен изо всех сил вонзила ногти в его плечи. Что ж, он тоже заслуживал боли.

Герцог же невольно вздохнул. О, как трагично, как фатально и преступно он заблуждался! Ну почему он поверил отвратительным сплетням?! Уж кому, как не ему знать, какими отвратительно неправдоподобными они могут быть. И теперь он чувствовал себя последним негодяем. Увы, то, что он так часто говорил Пен… Его слова были достойны самого строгого порицания. А виной всему – его высокомерие, предвзятость, глупость и эгоистичная похоть. Не говоря уже о разрывавшей душу ревности к воображаемым любовникам Пенелопы.

Но он хотел ее столь сильно, что не обращал внимания на явные проявления неопытности. На застенчивость во время путешествия. На странную реакцию после предложения стать его любовницей. На невероятную нервозность во время сегодняшнего венчания. А понимание, увы, пришло слишком поздно…

Кэмден был твердо уверен в том, что у Пен было великое множество любовников. Хотя Пен, которую он прежде знал, всегда отличалась крайней разборчивостью. Черт возьми, она была настолько разборчива, что девять лет назад отказалась выйти за него замуж!

Необходимость закончить начатое заставляла кровь бешено пульсировать. Сердце же отчаянно билось в груди, а разум подсказывал, что он, Кэм, теперь уже никогда не сможет загладить свою вину. И Кэмден медлил в нерешительности, вдыхая чудесный аромат, исходивший от разгоряченной Пен.

Потрескивание поленьев в камине перекликалось с наполненными мукой вздохами жены. А где-то за окном закричала ночная птица. Минута проходила за минутой, и вот Пенелопа наконец-то чуть расслабилась. Да, она уже не была так напряжена, и Кэмден, собравшись с духом, снова заглянул ей в глаза. О, проклятье! Он по-прежнему причинял ей боль! И чувство вины вновь пронзало его сердце.

А Пен сейчас смотрела на балдахин, расшитый золотыми единорогами – символом семьи Ротермер. Капли слез вытекали из уголков ее глаз и исчезали в черных волосах, рассыпавшихся по подушке подобно перепутанным шелковым нитям. По сравнению с побледневшими щеками губы Пенелопы казались ошеломляюще алыми от его неистовых поцелуев.

– Ради всего святого, давай уже закончим это, – проговорила она со вздохом. – Я хочу, чтобы все побыстрее закончилось.

– Дорогая моя… – Кэмден осекся, сообразив, что после столь безжалостного обращения с женой он не имел права на проявление нежности. Его губы коснулись ее губ в попытке утешить. И он ощутил на своих губах горьковатый привкус слез.

Господи, какая же он свинья! Отвращение к самому себе грозило пересилить желание, и Кэмден осторожно подался назад. Затем, чуть помедлив, он вновь подался вперед – очень осторожно. Пенелопа же что-то пробормотала себе под нос – и вдруг взглянула на него с удивлением; было очевидно, что боль внезапно стихла. И теперь она уже не морщилась и не стонала от боли. О, храбрая Пенелопа!

Кэмден снова начал двигаться, и Пен опять застонала, но теперь уже в ее стонах слышалась не боль, а что-то совсем другое…

Кэм же двигался все быстрее и быстрее, отчаянно желая доставить жене хоть какое-то удовольствие, желая хоть как-то замолить свои грехи. И в какой-то момент, протяжно застонав, он в последний раз с силой подался вперед и излил семя в лоно жены.

Тело Кэмдена словно пригвоздило Пенелопу к матрасу. Первый шок прошел, однако каждый вздох напоминал ей о том, что он не был нежен. Пен до сих пор не могла поверить, что безумный накал страсти привел к такой неловкости. «Но как же так?» – думала она, пытаясь найти хоть какой-то смысл в том, что произошло. Она всегда представляла себе Кэма в качестве любовника, дарившего наслаждение… И ужасно боялась, что наслаждения этого будет слишком много. Однако прелюдия к соитию оказалась чем-то… весьма необычным. А оказаться в объятиях Кэма теперь было гораздо приятнее, чем тогда, на яхте. Ничего более замечательного Пен еще ни разу не испытывала.

И если эта прелюдия была столь захватывающей, то сам акт единения двух людей оказался и вовсе… чем-то неземным. А потом Кэм вошел в нее, но это совершенно не принесло ей радости. И еще ей показалось ужасно несправедливым одно обстоятельство… Когда неприятные ощущения, наконец, уступили место желанию получить удовольствие, Кэмден резко положил конец всему действу.

Пен заставила себя посмотреть на мужа и тут же пожалела об этом. Непереносимая боль поселилась теперь в ее душе, потому что Кэм выглядел совершенно опустошенным, а в его зеленых глазах читалось отвращение к себе.

– Пен, мне так жаль, – прошептал он срывающимся голосом, а потом поцеловал жену в лоб с такой горестной нежностью, что ее сердце едва не разорвалось. Нежность Кэма причиняла еще больше боли, ибо от его нежности Пен никак не могла защититься.

Тут Кэмден отстранился, и ее охватила очередная волна боли. Глупо, но она начала скучать по нему в тот же самый момент, когда он с горестным стоном упал рядом с ней.

– Это моя обязанность, – отрешенно произнесла Пен. Теперь, когда физическая боль почти совсем утихла, она в полной мере ощутила тягостную неопределенность. Как если бы Кэм поднял ее высоко в воздух и никак не мог решить, бросить ли с силой на землю или же отнести в безопасное место.

– Все должно было произойти иначе, – пробормотал он с явным сожалением в голосе. – Я вел себя как неуклюжий болван.

– Ничего, переживу, – ответила Пен.

– Но я не хочу снисхождения. Я этого попросту не перенесу. – Кэм немного помолчал, потом с дрожью в голосе спросил: – Почему, черт возьми, ты не сказала, что девственна?

Пен в изумлении посмотрела на мужа.

– А что заставило тебя думать иначе? – Ее охватило чувство стыда. – Все дело в том, что я позволила себе лишнего на яхте, да?

Кэм болезненно поморщился.

– Нет, Пен, нет!

А она смотрела в лицо мужа, пытаясь понять, за кого же он ее все это время принимал. Когда же на нее снизошло понимание, к горлу подступила тошнота. Отводя взгляд, она пробормотала:

– Не хочу говорить об этом сейчас.

– У нас еще будет время поговорить, – тихо произнес Кэм.

– Да, конечно. Но не сейчас. – Несмотря на унижение и невероятную усталость, в душе Пен шевельнулся гнев при воспоминании о предложении Кэма стать его любовницей. Очевидно, последние несколько недель он был твердо убежден, что путешествовал с женщиной, способной составить конкуренцию библейской распутнице самой Иезавель.

Хотя удовольствие, полученное от поцелуев и ласк Кэма, не могло сравниться ни с каким другим, само соитие вызвало у Пен крайнее неприятие. И она очень жалела о том, что почти ничего не знала об интимных отношениях мужчины и женщины. После весьма пикантных бесед в салонах на континенте Пен считала себя достаточно осведомленной в такого рода делах, однако оказалось, что лукавые и остроумные замечания ее раскованных знакомых не имели ничего общего с реальностью.

Пенелопа снова подняла глаза к балдахину у нее над головой. Теперь она не сможет смотреть на украшавших герб Ротермеров единорогов без воспоминания о том, как Кэмден взял ее впервые. Но Пен уже обрекла себя на титул герцогини Ротермер, так что единороги снова и снова будут напоминать ей о пережитом кошмаре.

– Кэм, тебе лучше уйти к себе. – Теперь, лежа рядом с мужем полностью обнаженная, Пенелопа ощущала себя ритуальной жертвой.