Она быстро повернулась и повела своих подопечных в бальный зал.


На следующее утро в клубе «Уайте» молодой франт, благородный Питер Медли, говорил, обращаясь к приятелю:

— А самой девушки я не видел.

— Я видел, — ответил его друг Джастин. — Ничего особенного. Никакой живости в отличие от сестры. А ты не слышал, что потом учинили братья Фоукс? Говорят, Алекс буквально сбил с ног полицейского, и они избили троих стражников прежде, чем их отволокли в участок.

Питер посмотрел на него с подозрением: с каких это пор Джастин так близко знаком с будущим графом Шеффилд и Даунз, чтобы называть его Алексом?

— Где ты это слышал? — спросил он.

— От старины Бекли. — Джастин кивнул в сторону.

Сомнений не было: Бекворту Сессили явно не терпелось поделиться горячими новостями; его окружала небольшая группа мужчин, слушавших с откровенным удовольствием, но с примесью осуждения.

Итак, надеждам Аделаиды на бал, даваемый принцем, не суждено было сбыться. Через четыре дня уже все знали, что Вудли Фоукс приказал сыновьям сесть на корабли, отплывавшие в Европу и на Восток. Как и предполагал достопочтенный Сильвестр, «наследник» (Александр) отплывал в Италию, а «запасной» (как в шутку называли Патрика) отправлялся в более экзотическое и даже опасное путешествие в Индию. Их возвращение ожидалось не ранее чем через пару лет.


Прошел год, Шарлотта теперь лишь изредка вспоминала мужчину, встретившегося ей на балу. Когда она думала о пережитом, то считала это событие счастливым случаем, превратившим ее за один вечер в женщину и научившим ее понимать, чего она хочет. Если бы не этот случай, презрительно думала Шарлотта, ее загнали бы, как овцу, в чьи-нибудь объятия уже к концу ее первого сезона. К этому времени она, вероятно, уже была бы беременна, ее муж играл бы на скачках в Аскоте, а она сидела бы одна дома.

Шарлотта отступила от мольберта, разглядывая свою последнюю картину — рыжевато-коричневую тигровую лилию. Линии стебля были несовершенны, но цвет — великолепен. «Такая жизнь, — подумала она, — намного лучше».

Глава 3

Лондон, Англия

Май 1801 года

Когда весной Шарлотте исполнилось двадцать лет, ее семья потеряла надежду выдать дочь замуж. Шарлотта неплохо провела три сезона после дебюта, если принять во внимание, что она редко посещала балы и ее приходилось уговаривать поехать на прием в саду, чаепитие и катание в парке — нормальное времяпрепровождение для молодых леди благородного происхождения.

Но когда она все же приезжала на бал, ее не обходили вниманием. Спустя год после ее дебюта вокруг Шарлотты собрался кружок джентльменов, восхищавшихся ее умом. Если они и восторгались ее внешностью, то очень скоро научились это скрывать: даже самый невинный комплимент — скажем, сравнение глаз леди Шарлотты со звездами — встречал спокойный, но ледяной отпор.

— Не понимаю, — уныло жаловался другу граф Слэслоу в «Олмэксе», стоя в углу и наблюдая за Шарлоттой, грациозно кружащейся в танце. — Я даже не очень-то думал о ней вначале, но она…

— Знаю, — ответил Дэвид Марлоу, обреченный принять духовный сан, поскольку был всего лишь младшим сыном сквайра. — Знаю, она не обращала внимания на твои комплименты; разжигала твое любопытство, и теперь ты попался. Женщины! — с сарказмом воскликнул Дэвид. Ясно, что маленькая кокетка играла с Брэддоном как кошка с мышью.

Никто бы искренне не мог отказать Брэддону во внимании. В этом году он оказался самой лучшей партией на ярмарке женихов, если не считать сказочно богатого, но ужасно старого герцога Сискинда. А Сискинд, это было известно всем, искал всего лишь няньку для своих восьмерых детей.

Вот он, Брэддон, мрачный и молчаливый, словно вытащенная на берег рыба, а эта Шарлотта отказала ему во втором танце — вот так обстояли дела. В этот момент она делала уже второй круг по залу, танцуя со старым сплетником Сильвестром Бредбеком. И заливалась смехом, слушая его рассказы.

— Почему бы тебе не посвятить ей поэму или что-нибудь в этом роде? — предложил Дэвид, стремясь помочь другу.

— Я писал, — печально ответил Брэддон. — И неплохая, должен сказать, получилась поэма: большую часть я списал с одной из старинных книг из моей библиотеки. Ты же знаешь, какая у меня библиотека.

Дэвид знал. Но не потому, конечно, что читал эти книги. Просто он часто играл в пикет в прокуренной библиотеке орехового дерева в доме Брэддона.

— Поэма была неплоха, — упрямо повторил Брэддон. — Я писал, что на каждую прядь ее волос нанизаны жемчужины… что-то в этом роде. И что ее глаза — это солнца, а зубы — хрусталь.

— Жемчужины… нанизанные на каждый волос? — с сомнением повторил Дэвид. — Не знаю, Брэддон. А что сказала она?

— Она смеялась. — Граф скрестил руки на груди. — Она просто рассмеялась, затем поблагодарила, а потом нечаянно села на мою поэму! — Он с возмущением посмотрел на расхохотавшегося Дэвида.

— Уилкинс ее всю переписал, заметь, на пергамент, приложил цветок и перевязал лентой. А она встала, чтобы с кем-то поздороваться, а затем опять села — и прямо на поэму, всю измяла, и не было заметно, что ее это огорчило.

Дэвид посмотрел на Шарлотту с возросшим любопытством. Девушка, смявшая литературные труды (не важно, насколько удачные) графа Слэслоу действительно не походила на молодую леди, типичную для «Олмэкса».

— Дело вот в чем, — понизив голос, продолжал Брэддон. — Знаешь ли, я могу представить, что живу с ней. Я должен жениться — то есть мама наседает на меня, как та фурия из греческой драмы, помнишь этих фурий? Ну, у нее, конечно, нет змей вместо волос, но, поверь, очень похожа. Она набрасывается на меня каждое утро! — Брэддон содрогнулся. — И моя сестра Мардж — тоже. Ты думаешь, ей хватает для счастья четырех собственных отпрысков? Нет! Она все время пристает ко мне, чтобы я обзавелся семьей! — свирепо закончил он.

Дэвид сравнил неприятное положение, когда тебя заставляют жениться, с положением младшего сына, за которого из-за отсутствия доходов никто не захочет выйти замуж. Однако он был свободен. В «Олмэксе» он оказался лишь потому, что пришел навестить старого друга, и это не на него были устремлены жадные взгляды молодых женщин.

А Шарлотта? Она по-своему хороша собой. Несмотря на довольно простое платье, нетрудно заметить, что у нее красивая грудь. В черных волосах отражался свет канделябров.

— Полагаю, тебе следует жениться, — убежденно произнес он. — Посмотри вокруг. Все эти девушки похожи одна на другую. Ну а если эта умеет смеяться и ездить на лошади… а она умеет, не правда ли? — озабоченно спросил Дэвид: лошади были для Брэддона смыслом жизни.

— Она ездит божественно, — сказал Брэддон.

Дэвид снова взглянул на друга: Брэддон и в самом деле был сражен.

— Тогда что же ты не делаешь предложение?

— Ты так думаешь? — с тревогой спросил граф Слэслоу.

— Убежден, — отвечал верный друг. — Ты мог бы спросить ее отца прямо сейчас, по-моему, он играет в карты.

— О нет, — сказал Брэддон, снова усевшись в угол. — Мама прожужжала мне все уши, объясняя, как это делается: я иду утром и посылаю визитную карточку; затем я встречаюсь с ее папой; после этого встречаюсь с ней, и самое большее, что я могу сделать, чтобы не отпугнуть, — это поцеловать ее в лоб.

Они немного помолчали.

Дэвид почувствовал жалость к старой графине. Новый граф обладал мозгами твердыми как камень. Дэвид прекрасно помнил, как во время их пребывания в Итоне он пытался вбить в голову Брэддона шесть исторических дат — самых основных вроде даты битвы при Гастингсе. Если повторять что-то по восемь раз, то это останется в голове на несколько часов — вполне достаточно для сдачи экзамена. И тем не менее всегда есть риск. Однако просить руки девушки несколько проще.

Так Шарлотта завоевала самого завидного жениха. И так же быстро отказала ему. Когда отец вызвал ее для встречи с Брэддоном наедине, Шарлотта ответила молодому человеку безоговорочным отказом, мягко объяснив, что он ей страшно нравится, но не будет ли он более счастлив с мисс Барбарой Льюнстон? Барбара и он, кажется, так подходят друг другу, особенно потому, что она, как и он, очень любит лошадей.

Мать Шарлотты слегла на целых три дня и потом еще две недели не разговаривала с дочерью. Брэддон ушел мрачный, но не убежденный и, когда он в следующий раз увидел в «Олмэксе» мисс Льюистон, с отвращением отвернулся.

К 1801 году Шарлотта уже получила серьезные предложения от восьми джентльменов, и было известно, что лишь двоих интересовало ее приданое. Остальные шесть добивались ее руки из-за зеленых глаз и милой, но равнодушной улыбки.

Нет, Шарлотта никогда не выйдет замуж, признали ее родители, как-то вечером лежа в своей герцогской постели.

— Это все живопись, — сказала герцогиня. — О, Марсель, она засохнет как старая дева… Я так несчастна, — вырвалось у нее, и по щекам покатились слезы.

— Ну, — неуверенно начал герцог, — Виолетта вышла замуж довольно поздно, зачем же отказываться от надежды для Шарлотты?

Марсель был крупным спокойным человеком, получившим французское имя от романтичной матери. В последнее время оно причиняло ему некоторые неудобства — особенно в 1797 году, когда республиканская армия угрожала Англии вторжением.

— Я думаю, — предложил он, укладывая голову жены на свое плечо, — нам следует немного ослабить вожжи. Что из того, что она не хочет ездить в гости? Пусть рисует картины. — Он собирался добавить, что ему надоели споры о балах, но сдержался.

Герцогиня потерлась головой о плечо мужа. Он был добродушным человеком, но не имел никакого представления о неприятностях, которые ожидали женщину, так и не вышедшую замуж: унижения и оскорбления уже проявлялись в отношении к Шарлотте.

— Но тогда… где она будет жить? — в отчаянии спросила Аделаида. — Хорэс наследует этот дом и дом в деревне; он захочет завести семью, и, кто знает, согласится ли он на то, чтобы незамужняя сестра жила вместе с ним — особенно такая, известная своим неподобающим леди интересом к живописи?

— Вот что я тебе скажу, — рассудительно заметил ее супруг. — Две наши девочки устроены. Муж Уинни никогда не будет нуждаться в деньгах, и замужество Виолетты тоже оказалось весьма удачным. Я переведу на Шарлотту корнуэльское имение — ты знаешь, то самое, которое я получил в наследство от тети Беатрисы. Это не нарушает законов наследования, а имение приносит неплохую прибыль. Имея землю и приданое, Шарлотта будет жить припеваючи.

Аделаида задумалась. Их старшая дочь Уинифред вышла замуж за Остина Сэдлфорда, безумно богатого американца, и благополучно отбыла в Бостон; Виолетта вышла замуж за маркиза Бласса, и, действительно, ни одна из них не нуждалась в деньгах. А Хорэс наследует всю собственность герцога; он не будет претендовать на корнуэльское наследство.

Как всегда, она смотрела на вещи под несколько иным углом зрения, чем ее муж: он думал по простоте душевной, что, имея корнуэльскую ренту, Шарлотта сможет жить в достатке и купить, если пожелает, дом в Лондоне. Но Аделаида тотчас сообразила, что корнуэльское имение, небольшой замок елизаветинской эпохи и земля, превратит Шарлотту из хорошо обеспеченной дочери герцога в очень богатую наследницу. А это, мудро рассуждала она, подогреет интерес к ее дочери и положит конец сплетням о Шарлотте как о старой деве. Такая богатая наследница просто не подходит под это определение!

Кто знает, может быть, подвернется подходящий человек для Шарлотты, и не будет иметь значения, богат он или нет.

— Марсель, ты чудо, — с благодарностью сказала Аделаида и, словно кошечка с шелковой шерсткой, потерлась волосами о плечо мужа.


Сезон 1801 года начался для Шарлотты несколько по-иному. Не обращая внимания на ее протесты, отец переписал на ее имя весьма обширные земли в Корнуолле.

— Тебе было бы легче привыкнуть к ответственности, пока я могу помочь советом, — сказал он, подписывая одним росчерком пера последний документ.

Поверенный герцога, худой, сморщенный мистер Дженнингз из «Дженнингз и Конделл», внутренне содрогнулся: Дженнингз и Конделл не одобряли, когда женщины подумали во владение какую-либо недвижимость, и мистер Дженнингз предвидел бесконечные проблемы после кончины герцога Калверстилла.

Со своей стороны Шарлотта очень быстро поняла, что собственный дом обеспечит ей счастливую жизнь. Она стала владелицей надела земли в Корнуолле; как говорилось в докладе управляющего, двадцать три человека жили и работали на земле недалеко от ее дома; на полях паслось около трехсот овец. Она по нескольку раз перечитывала газетные сообщения — ее интересовали газеты, чего ранее не замечалось. Когда в Котсуолдсе рабочие разломали ткацкие станки, она вздрогнула: что, если мятеж распространится и на Корнуолл?

Шарлотта дала себе слово, что при первой же возможности поедет в Корнуолл. Она представляла, в какой ужас придет ее мать, если она заявит об этом сейчас (дорога, грязь), но, может быть, осенью… конечно же, в сопровождении кого-нибудь.