– Мадам, – тихо произнесла Фьора, – умоляю ваше высочество простить мне мое неведение. Что же до гнева короля, нашего государя, то, поверьте, я страшусь его так же, как и все, но мне нужно сообщить ему о делах, настолько важных…

– Что вы готовы пренебречь гневом всего света и даже его величества? Не скажете ли вы мне, кто вы? Вряд ли я с вами уже встречалась, иначе я бы запомнила вас, ведь вы необыкновенно красивы. Вы, наверное, иностранка?

– Я из Флоренции, мадам. Меня зовут Фьора Бельтрами и…

– Ах! Я знаю, кто вы! Мне о вас говорили! – воскликнула Жанна с очаровательной улыбкой, осветившей ее некрасивое лицо, отчего она на мгновение перестала быть дурнушкой. – Король, мой отец, очень ценит и вас, и вашу дружбу. Но… вы в трауре?

– Да. Я скорблю о моем супруге, графе Филиппе де Селонже, казненном два месяца тому назад в Дижоне за участие в мятеже. Он был… близким другом покойного герцога Карла.

– О! Простите, если я причинила вам боль, вы, должно быть, очень несчастны. Так это вы живете в поместье Рабодьер?

– Да. И я хотела бы, с позволения его величества, вернуть ему этот замок. У меня родился сын и…

– Ничего не объясняйте, – остановила ее Жанна. – Думаю, что я все поняла. К сожалению, я не пользуюсь большим влиянием на отца и не сумею вам чем-либо помочь. Все, что я могу вам предложить, это совет, если вы, конечно, захотите принять его.

– Я буду вам признательна, мадам.

– Не перечьте сейчас моему отцу! После этого трудного похода за присоединение северных земель он стал еще более вспыльчивым, чем раньше. Вы же видите, он не может усидеть на месте и нескольких часов. Подождите, пока он успокоится и снова обретет присущие ему ясность ума… и особенно мудрость. Через несколько дней уже все станет на свои места, и вы сможете поговорить с ним. Но, заклинаю вас, будьте осторожны.

– Почему?

– Потому что ваша просьба, без сомнения, оскорбит его. Ему случалось уже отбирать свои дары у тех, кто его обманул, но, по-моему, никогда еще и никто не возвращал ему его подарок по собственной воле. Он может не оценить этого. Не форсируйте события и воспользуйтесь этой вынужденной отсрочкой, чтобы еще раз взвесить свое решение, – с серьезным видом посоветовала Жанна.

– Я уже много размышляла над этим, мадам.

– В таком случае остается уповать на бога, пусть он надоумит вас. Я же буду молиться за вас.

Не дожидаясь, когда Фьора поблагодарит ее, маленькая принцесса повернулась и уже стала удаляться странной неровной походкой, отчего у ее собеседницы сжалось сердце, но вдруг остановилась:

– Я рассчитывала возвратиться в Де-Линьер завтра, но, если вы пообещаете мне не ускорять событий, я задержусь здесь еще на несколько дней.

– Ваше высочество, вы хотите мне помочь?

– Я уже говорила вам, что у меня не так много влияния, но я хотела бы предложить это немногое к вашим услугам. Возвращайтесь к себе и ничего не предпринимайте, пока я не пришлю за вами. Вы обещаете?

– Обещаю… но я не знаю, как мне вас… – Фьора была тронута до глубины души и не находила слов для благодарности.

– Нет! Не благодарите меня. Напротив, это я должна благодарить вас.

Было совершенно очевидно, что Фьора ничего не поняла, и поэтому Жанна тут же добавила со своей чарующей улыбкой, которая заставляла забывать о ее некрасивой внешности:

– Благодаря вам я поняла, что можно быть прекрасной, как день, и одновременно глубоко несчастной. Когда мне захочется плакать, я буду вспоминать вас!

Принцесса быстро дотронулась своей маленькой и хрупкой, как птичья лапка, ручкой до руки Фьоры, которая, склонившись в глубоком реверансе, почти коснулась коленями пола, затем, взяв за руку мадам де Линьер, она направилась к внутреннему двору. Стражники в дверях приветствовали ее, как подобало по этикету. Фьора видела, что Жанна направилась в церковь Пресвятой Девы Клерийской.

– Всегда представлял себе принцессу, – сказал Флоран, провожая ее взглядом, – этакой красивой, высокой дамой, роскошно одетой, разукрашенной драгоценностями. Кто бы мог подумать, что у короля родится такая уродливая дочь.

– Придержите свой язык! – резко сказала Фьора. – Вы сами не знаете, что говорите! Уродливая? Это с таким-то светлым взглядом и с такой чудесной улыбкой, нежнее которой не сыскать в целом свете? Нет, я уверена, господь всевидящий совсем иного мнения! Мы возвращаемся домой!

Леонарда и Перонелла удивились скорому возвращению своей госпожи. Когда они узнали, что Фьоре не удалось встретиться с королем, им стоило величайшего труда скрыть свою радость. Конечно, несколько дней – это не бог весть что, но все-таки отсрочка. Как хорошо, что она встретилась с молодой герцогиней Орлеанской! Фьора дала слово не возобновлять своих попыток увидеться с королем, пока та не даст ей знак. Леонарда воспрянула духом.

– Что-то мне подсказывает, что мы еще долго будем жить в этом уютном доме, – поведала она Перонелле. – Я очень надеюсь, что наш государь сумеет убедить Фьору не уезжать, и мы проведем здесь вместе еще много восхитительных лет и зим.

– Вы думаете?

– Да, я уверена. Единственное, чего я все-таки опасаюсь, так это как бы наша молодая хозяйка не обрушилась на короля подобно урагану и не разозлила бы его. Как бы там ни было, я думаю, что теперь все наладится, мы останемся здесь и будем все вместе.

Бедная Леонарда! Как часто потом она будет вспоминать эти свои слова во мраке длинных, бессонных ночей, которые станут ее уделом не далее как в эту зиму, которая обещала быть такой безмятежной.

По возвращении из Ле-Плесси Фьора, сраженная усталостью, задремала на своей кровати под тяжелым парчовым балдахином. Она подкрепилась чашкой овощного бульона и посмотрела, как Марселина кормит грудью маленького Филиппа. Вернувшись к себе, она не стала никого звать помочь ей раздеться. Уже не в первый раз ее охватывало желание побыть одной, так огорчавшее Леонарду. Ей была невыносима сама мысль, что нужно говорить, слушать или отвечать кому-то. В такие минуты ей казалось, что ее как соломинку бросили на волю бурных волн, не спросив у нее, чего же ей, собственно говоря, хотелось. Фьоре хотелось немного отдохнуть, и, кинув как попало одежду, она скользнула в свежие, приятно пахнущие ирисом простыни. Через окно в ее комнату уже проникла ночь, неся с собою вечернюю прохладу, предвещавшую скорое наступление осени. Она окутала серой мглой живые краски смирнского ковра, разостланного на плиточном полу.

Фьора не пожелала растопить у себя камин, она лишь зажгла ночник в изголовье. Ей не хотелось читать, хотя рядом лежал томик с речами Платона, полюбившегося ей еще в детстве. К чему ей древнегреческая премудрость, если сама она находится в затерянном между рекой и лесом поместье, а сердце ее и разум плывут по течению и не знают, куда лучше повернуть? Прохладный вечерний ветерок, задувавший в ее открытое окно, нес с собою запах мокрой земли и листьев после недавнего дождя.

Один за другим затихали в доме привычные звуки. Фьора слышала, как Флоран натаскал воды из колодца во дворе, чтобы утром, когда Перонелла разведет огонь, она была наготове. Затем раздались шаги Этьена, который, сделав обход замка, свистом подозвал собак и отправился на покой в строение, расположенное рядом с дорогой. Было слышно, как Перонелла закрывает одну за другой двери и задвигает засовы. Вот на втором этаже громко заскрипела деревянная лестница: это Перонелла направлялась в свою комнату. Немного спустя послышалось более легкое поскрипывание – это Флоран. Наконец слабый скрип ее собственной двери сообщил о присутствии Леонарды, заглянувшей убедиться в том, что Фьора спит. В соседней комнате захныкал малыш, и Марселина, чтобы успокоить его, вполголоса пропела ему несколько куплетов из старой колыбельной песенки, а потом Фьора услышала, как заскрипела под тяжестью тела кормилицы кровать.

В конце концов все затихло: дом уснул, и на смену обычным дневным звукам пришли звуки ночные, рождавшиеся на окрестных лугах и полях. Повсюду царил порядок, каждый брал с собой на ночь свой груз забот и трудов, чтобы пронести его в день следующий. Только Фьоре, хотя она и старалась изо всех сил, нести было нечего. Как хорошо было бы все забыть, забыть эти тяжкие обязательства, которые возлагались на нее как на вдову и выполнения которых требовал от нее кодекс чести, чести носить это имя.

Теперь она не вправе оставаться такой, как прежде: просто очень молодой женщиной, которой нет еще двадцати, которая создана для того, чтобы любить, но которая никогда более не познает ни ласки, ни наслаждения; которой все еще хотелось жить, несмотря на то, что душа ее была мертва и у нее совсем не осталось мужества. Ей нечего ждать теперь от жизни, ведь в ней нет больше Филиппа, нет его смеха, его рук, его губ, его тела, ласковую силу и нежность которого она все еще ощущает, стоит только закрыть глаза…

Фьора снова подумала о смерти. С тех пор как она встретила на мосту Матье, заключенного в клетку, эта мысль стала слишком часто навещать ее, а в этот вечер еще настойчивее, чем прежде. Если бы Фьоры не стало, то те немногие, кого она любит и кого жизнь не успела еще у нее отнять, могли бы продолжать и дальше жить в этом доме, где им всем так хорошо. А ее похоронили бы на острове, возле монастыря Сен-Ком, в святой земле. И каждое утро Леонарда приходила бы на ее могилу с букетами лилий, пионов, роз и жимолости, гвоздики, барвинка или подснежника, в зависимости от времени года. Маленький Филипп рос и воспитывался бы под ее присмотром, а король, разумеется, не отказал бы ему впоследствии в своей протекции.

Да, пожалуй, это было бы самое лучшее решение всех ее проблем, конечно, при условии, что ее смерть была бы естественной. Самоубийство легло бы несмываемым позорным пятном на всех, кто был ей дорог. А что, если ее смерть была бы похожа на несчастный случай? Местные рыбаки говорили, что в Луаре полно водоворотов, сильных течений и глубоких впадин. Уже не один купальщик, забывший об осторожности, погиб здесь.

Правда, сезон теперь был не купальный. По утрам было прохладно, частые туманы спускались на землю, оттого что солнце все еще посылало ей тепло на концах своих золотисто-пурпурных лучей. Это было бы так просто, так легко! Нужно только немного храбрости, чтобы сделать первый шаг, а затем броситься в прохладную воду и отдаться на волю волн, они сами понесут тебя к твоему земному концу.

Фьора закрыла глаза, чтобы представить себе во всех подробностях, как она покидает этот мир, и не заметила, увлекшись этой фатальной картиной, как уснула…

Внезапный неизъяснимый страх заставил ее проснуться и сесть на кровати, сердце ее колотилось. Лоб покрылся испариной. Комната была погружена во мрак, поднявшийся ветер хлопал по стене створкой окна. Фьора сбросила простыню, собираясь встать и закрыть окно. Молодая женщина не успела коснуться ногами пола: на нее накинули одеяло, и она почувствовала, как кто-то обхватил ее и удерживал, пока ей связывали руки. Она отбивалась, прикладывая неимоверные усилия, и громко кричала:

– На помощь!.. Помогите!.. На помощь!

Отыскав на ощупь ее горло, чьи-то пальцы слегка сжали его, приглушив крики, но они, будто эхом, были подхвачены другими голосами. Фьора услышала, как истошно завопила Марселина, а потом и Леонарда, умолявшая разбойника или разбойников отпустить Фьору. Послышался шум борьбы и вслед за тем стоны раненого, потом чей-то злобный голос:

– Сидите смирно, или я зарежу мальчишку, как цыпленка!

– Нет! – вскричала Леонарда. – Только не ребенка, только не ребенка… богом заклинаю!

– Оставьте бога в покое и передайте вашему человеку, чтобы он запер собак, если не хочет, чтобы их перерезали. Его проводят, чтобы он не заблудился…

Сквозь плотное одеяло Фьора услышала также пронзительный голос Перонеллы, что-то бессвязно кричавшей, и, почувствовав, что хватка ослабела, попыталась освободиться.

Она собиралась опять закричать, но при первых же звуках ее голоса пальцы с новой силой сжали ее горло, подавив крик. Фьора задохнулась, а глаза ее застлала красная пелена. С внезапным отчаянием она подумала, что вот-вот умрет, задушенная каким-то бандитом неизвестно за что. Правда, ей показалось, когда он выкрикивал угрозы, что она уже где-то слышала этот голос с легким иностранным акцентом. Нет, это был бы слишком нелепый конец! И прежде чем впасть в бессознательное состояние, Фьора успела издать последний крик, больше, однако, похожий на стон.

Она очнулась от того, что ее обдали холодной водой, которую плеснули ей прямо в лицо. Она закашлялась и хотела поднести руки к шее, которая вся горела, но они были связаны. С трудом приоткрыв глаза, Фьора увидела, что находится в небольшой комнатке, напоминавшей скорее ящик. На бочке чадила и плавилась свеча, распространяя вокруг неприятный запах, а в одной из стен было прорезано квадратное окошко, обеспечивающее слабый приток свежего воздуха. Она обнаружила, что лежит на соломенном тюфяке в той самой ночной рубашке, в которой накануне легла спать, завернутая в одеяло, вероятно, то самое, которое на нее накинули в момент похищения.