– Кэт, – вдруг, как в бреду, промямлила Элен, – ты тут?

– Тут-тут, спи давай, еще рано, – прошептала я и положила край одеяла ей на плечи.

Больше она не произнесла ни слова, а только, ухватив одеяло, как в кокон, обернулась в него и стала похожа на спящую куколку. Я оделась и бесшумно вышла из комнаты. Бабушки в доме не было. Ее диван, как старый ветеран, надел темно-зеленый парадный костюм и приготовился простоять так до самого вечера. На столе в кухне стояла большая эмалированная миска, накрытая полосатым полотенцем. Я осторожно приподняла один его край и, как осчастливленный неожиданными козырям карточный шулер, обрадовалась увиденному – бабушка напекла творожников.

– Ба-а! – протянула я и накрыла тарелку полотенцем, решив позавтракать позже, вместе с Элен.

Часы на столе показывали половину восьмого.

– “Если не ехать к водонапорной башне с Антоном и не нужно в школу, что тогда делать в такую рань?” – думала я. – Пойду, поищу бабушку.”

Гладкие ступеньки крыльца были еще холодными, и я, перепрыгивая их по двое, слетела вниз и приземлилась на свои сандалии. Двор был пуст, а ворота закрыты на засов. Я обошла крыльцо кругом и направилась в огород позади дома. Ровные грядки с молодыми побегами лука, моркови, укропа были усыпаны мелкой росой, кое-где стояли ржавые ведра и торчали черенки лопат и грабель. Между грядок в меже, как удав, прятался поливочный шланг, искусно маскируясь под цвет сырого чернозема. Бабушки нигде не было. Я обогнула деревянный сарай и, приставив ладонь к бровям, стала вглядываться вдаль картофельных дебрей. Между высоких зеленых побегов я заметила широкую бабушкину спину. Она склонялась над картофельными кустами и, что-то тщательно выбирая, потряхивала их из стороны в сторону. Я встала в узкую межу и, прицелившись, что есть мочи пустилась до нее бегом.

– Стой – убьешься! – прокричала она, когда я настигла ее.

Я остановилась и сбивчиво задышала.

– Доб-рое ут-ро! – сказала я.

– Ты ела?

– Да, – соврала я. – Что ты делаешь?

– Жуков собираю. Все сплеснулось, – ответила она и протянула мне банку с кишащими в ней колорадскими жуками.

Я взяла банку в руки и подняла ее к солнцу, чтобы получше разглядеть. Жуки выглядели весьма празднично, я бы даже сказала, элегантно. На них были черные смокинги в широкую оранжевую полоску. Как на светском рауте, некоторые из них, что потолще, сидели в группах по трое-четверо и с интересом наблюдали за суетной беготней тех, что помоложе. Они мне сразу понравились, и я предложила бабушке свою помощь.

– Ступай, возьми банку и приходи, – сказала она.

И вот, спустя какие-то минуты, мы вместе с бабушкой, склонившись над картофельными листами, снимали в банки сливки высшего паразитического общества. Я слышала, как тяжело она сопела, когда ей приходилось далеко тянуться, тогда я протягивала свои руки к ее кусту и стряхивала жуков в банку.

– “Лучшего момента и ждать нечего, – подумала я. – Спрошу сейчас, и будь, что будет”.

– Ба?– начала я.

– Че? – коротко отозвалась она.

– Можно я спрошу тебя об одной вещи?

Бабушка распрямилась и пристально посмотрела на меня.

– Ну, что случилось? – как обычно начала она с подозрений.

– Со мной – ничего, я хотела спросить о тебе.

Я сделала паузу и перевела дух.

– Когда ты первый раз влюбилась?

Если бы в ту самую секунду на поле налетела целая туча колорадских жуков и съела бы не только молодые побеги, но и нарождающиеся картофельные клубни, бабушка удивилась бы этому меньше, чем моему вопросу.

– Чего? – переспросила она.

– Я просто хочу понять, как это – влюбиться первый раз?

– Не знаю, мне не до любви было, проработала всю жизнь, света белого не видя.

– Так не бывает.

– Когда мне столько, как тебе сейчас было – война началась, голод, а потом я работать пошла – опять не до любви стало. Дед твой меня высватал рано, а там уж и дети пошли. Никакой любви – маята одна.

– А деда ты не любила? – осмелившись, спросила я.

– Любила – не любила, пойди разбери. Больше сорока лет вместе прожили.

Ее лицо тронул едва заметный румянец, и речь ее стала торопливой и неуверенной. Она еще ниже нагнулась к кустам, будто пыталась спрятать в них свое невинное юное не по годам смущение. Я сделала вид, что не заметила ее неловкости и продолжила ласкать ее слух своими нарочито наивными размышлениями.

– Война – любви не помеха, работа тоже, и даже женатые люди влюбляются. Это просто случается, и все. Влюбляются не только на сытый желудок и не от скуки вовсе. Ты со мной согласна?

По тому, как она, растерянная, три раза перепроверила один и тот же куст, я поняла, что она полностью со мной согласна, только признаться в этом она ни за что бы себе не позволила. Жар-птицы на ее платье заливались сладкими трелями и кружились в водовороте любовных танцев, а она, уставшая и тяжелая, брела по меже меж картофельных листов и старалась казаться слепой и глухой душою. Я смотрела на нее, и мое сердце наливалось тихой любовью, любовью и состраданием. Чем был тот камень, что лежал на ее груди, и можно ли было избежать участи быть похороненной под ним заживо?

Погруженная в свои мысли, я дошла до конца грядки, но так и не услышала ответа на свой вопрос. Я выпрямилась и подняла голову. Солнце поднялось уже высоко и начало сильно припекать затылок. Бабушка поравнялась со мной и медленно разогнула онемевшую спину.

– Ты устала, ба. Пойдем в дом, да и жарко уже, – предложила я.

– Ой, не говори! Какой день жар стоит, хоть бы помочило. Сил прям никаких, – тяжело вздыхая, сказала она. – Пошли!

Мы высыпали полудохлых жуков в ведро с керосиновой водой возле сарая и, смыв с ног налипшую грязь, направились в дом.

Творожники подходили к концу, как и очередной сериал по телевизору, когда мы с бабушкой вошли в дом. На кухонном столе осталось лежать полосатое промасленное полотенце. Часы показывали без четверти десять. Элен сидела в комнате, напротив телевизора в кресле с пустой тарелкой на коленях и рыдала.

– Элен, что случилось? – испуганная спросила я, подбежав к ней.

– Ах, Кэт, он ее не любит! Не любит! – сказала она сквозь слезы.

– Кто кого не любит?

– Круз! Он не любит ее. У него другая!

– Успокойся, Элен! Это же сериал. Так в жизни не бывает, – утешала ее я, и сама не верила тому, что говорила.

– Иден такая красивая, такая красивая! Как он может так с ней поступать, Кэт?

Элен была безутешна, и я решила ее оставить. С колен я взяла у нее пустую тарелку, теплую, еще пахнущую творожниками, и понесла ее в кухню. За моей спиной раздался дребезжащий стук в окно. Я сразу поняла, кто пришел, но не обернулась, а продолжила свой путь на кухню. Стук повторился, и до нас с бабушкой донесся звук быстрых шагов и двух голосов.

– Ваш Круз пришел, – пошутила бабушка, и мы засмеялись.

С шумом захлопнулось окно, и через секунду к нам с топотом выбежала растрепанная румяная Элен. Ее матовые щеки еще хранили длинные следы от слез, напоминающие русла пересохших рек, бледно-голубая акварель ее глаз размылась и сделалась прозрачной.

– Кэт, мне нужна твоя помощь, – деловито сказала она. – Пойдем в комнату.

Без единого слова я встала со стула и поплелась следом за ней. Войдя, я не узнала нашу с Элен комнату. Ощущение было такое, будто меня загнали в душную подсобку магазина одежды: кровать, стул, полка и крючки на стене, даже гардина на окне были увешаны ее платьями. Шесть пустых пакетов были вывернуты наизнанку и мирно покоились у моих ног на полу. Казалось, что до этого, битком набитые, раздутые, они просто болели животами и, после того, как их стошнило всем этим цветным безумием, они наконец-то пошли на поправку. Я огляделась в поисках пустого места, чтобы сесть, но так и не нашла его.

– Не стой, садись где-нибудь там, – сказала Элен и указала на пол возле пакетов.

– Зачем я тебе?

– Кэт! Дорогая моя, ты была права – он ведь пришел!

– Ну, вот видишь, – ответила я и опустила глаза.

– Он попросил меня выйти через час на улицу. Сказал, что будет учить кататься на велосипеде, – задыхаясь от волнения, говорила Элен. – У меня только час времени, ты понимаешь?

– Нет, не понимаю. Одевайся да выходи.

– Вот для этого ты мне и нужна – помоги мне выбрать что-нибудь.

С этими словами Элен быстрым жестом скинула с плеч бретельки своего домашнего платья и после, как оно скользнуло по ее ногам, осталась стоять в одних белых трусиках. Она наклонилась, чтобы взять с кровати юбку, и позвонки на ее спине проступили стройной грядой круглых холмиков. Одна за другой ее голые ноги шагнули в юбку, как в горячую ванну, и она сомкнула ее края на своей талии.

– Какая лучше? – спросила она и повернулась ко мне, держа в руках двое плечиков с кофточками белого и голубого цветов.

На мой взгляд разницы не было никакой. Сложность для меня единственно состояла в том, чтобы подобрать как можно более убедительные эпитеты. Элен была маленькой женщиной, и, как любую женщину, в чем угодно ее могли убедить только красивые слова.

– Голубая лучше, – наугад ответила я.

– Почему ты так думаешь?

– Красивый, свежий … очень голубой цвет, – сказала я, запнувшись об “очень голубой”.

– Разве мне не идет белое? – продолжила мучить меня она.

– Я этого не говорила.

– Так скажи!

Я задумалась: в сравнении с “очень голубым”, “очень белый” уж точно прозвучал бы фальшиво.

– Тебе идет абсолютно все, Элен! – щедро одарила я ее комплиментом, чтобы закончить с этим занятием.

– Спасибо, Кэт! – воскликнула она. – Знаешь, я так волнуюсь. Может лучше платье?

Женщина! Как творожники, она будет глотать комплименты до тех пор, пока не увидит дно тарелки и твоего терпения.

– Можно и платье, особенно вон то – красное! Очень… – я отчаянно подбирала слово для красного платья, и неожиданно для себя самой заключила: – сексуально!

– Значит – его и надену! – обрадовалась Элен.

А как обрадовалась я, когда смогла, наконец-то оставшись одна, лечь в кровать и отгородиться от всех открытой книгой.

Время так медленно близилось к обеду, что мне казалось оно совсем остановилось. Так же казалось и моему желудок, который был пуст с самого утра и то и дело справлялся о времени обеда недовольным урчанием. Убавив объем школьной повинности на несколько страниц, я отложила чтение и направилась в кухню. Бабушка была где-то на середине своего обеденного сна, который, по обыкновению, был чутким и больше походил на театральную пьесу, где герой перед своей репликой играл спящего.

– Ты куда? – незамедлительно последовала реплика героя.

– Молока хочу выпить, – ответила я и продолжила свой путь.

– В холодильнике свежее – наливай, – бросила она мне вслед.

Вынув банку с молоком, я налила себе полный стакан и села за стол напротив открытого окна. Окно кухни смотрело на узкий переулок, совсем тихий и безлюдный, поросший лопухами. Я медленно отпивала из стакана и разглядывала привязанную к ограде соседскую лошадь Малинку. Это был один из тех жарких июльских дней, во время которых и без того медленная деревенская жизнь совсем замирала в ожидании дождя. Из-за дрожащего горячего воздуха все, казалось, плыло перед глазами и выглядело нереальным. Сонную полуденную тишину нарушали лишь стрекотание кузнечиков в траве да короткие жужжания мушиных полетов.

Вдруг до моего слуха донесся чей-то смех. Я вытянула шею и, не отрывая стакан молока от губ, выглянула в окно. На углу нашего дома стоял Антон и надсадно смеялся. Одну руку он держал на животе, а другой – опирался на изгородь палисадника. Рядом, в траве, лежал его велосипед. Разросшиеся кусты смородины скрывали от меня того, кто стоял напротив, но по частным вздохам и всхлипываниям я догадалась, что это была Элен.

– “Да, урок езды в самом разгаре”, – подумала я и, допив молоко, стала наблюдать за ними.

Из-за кустов показалась ее ножка. Она принялась сбивать ею пушистые шапки одуванчиков и хохотать каждый раз, когда облако потревоженных пылинок поднималось в воздух. Антон тоже смеялся и с интересом наблюдал, но скорее не за белыми порхающими зонтиками, а за тонкой ножкой Элен. Одуванчики поднялись в воздух и закачались в душном мареве. Элен сделала шаг навстречу Антону, и ветки смородинного куста открыли ее моему взору. Она несколько раз покружилась на месте и взмахнула руками, разогнав над головой облако снежинок. Подол ее платья взвился по спирали вверх, и из-под него показались ее пухлые бедра. В этом огненном платье она походила на зажженную свечу, напрасно прогорающую в яркий солнечный день. Как заколдованный, Антон стоял и любовался, не смея шелохнуться, чтобы не спугнуть привидевшийся ему мираж.

– Хочу кататься! – вдруг громко крикнула Элен и, присев в траву, ухватила велосипед за руль.

– Подожди, я помогу тебе сесть, – сказал он.

Он помог ей поднять велосипед и, сжав одной рукой руль, а другой – край седла, начал терпеливо объяснять.