– Вот сюда ставь ногу и вот так садись.

Элен, разыгрывая милую женскую неуклюжесть, поставила свою туфельку на педаль и опустилась на седло. На лицо Антона упали румяные тени, как если бы к нему и впрямь поднесли горящую свечу. От напряжения, с которым он удерживал руль, на одной его руке проступили вены, вторая же – утонула в складках платья Элен, что придало всей сцене интригующую остроту.

– Держись крепко! – сказал Антон и покатил велосипед по дороге.

Элен нервно смеялась, закатывала глаза и дразнила его двусмысленным фразами, вроде “ты меня утомил” и “дай мне отдохнуть”. Они несколько раз прокатили мимо кухонного окна и скрылись из виду. Мы с Малинкой переглянулись, и она принялась снова с аппетитом щипать траву. Мой же голод пропал надолго, и я проспала до позднего вечера.


Коробочка с секретом


Когда я открыла глаза, желтый закатный свет сочился в комнату. Воздух был сухим и колючим с запахом пыли. Через открытое окно в изголовье кровати влетал ветерок и трогал мой лоб. Слегка колыхалась занавеска, и изредка поскрипывали металлические гардинные кольца. У кого-то работал телевизор. Было слышно, как неразборчиво бормочущий мужской голос сообщал подробности заседания членов правительства.

– Зачем ты тащишь меня с кровати? – промямлила я разучившимся говорить ртом.

– Я разбудила тебя? Прости, – виновато сказала Элен и отпустила мою руку. – Я хотела тебя подвинуть. Посмотри, как ты разлеглась.

И впрямь я лежала на самой середине кровати, как загорающий, раскинув руки и ноги в стороны. Я привстала и села в кровати. На Элен все еще было то самое красное платье, которое мы выбрали утром, волосы ее были собраны на затылке.

– Ты не заболела? – заботливо спросила она. – Бабушка сказала, ты весь день проспала.

– “А ее, по-видимому, весь день не было дома”.

– Нет, я не больна, – ответила я и про себя добавила: “Или мне бы хотелось в это верить”.

– Вот и прекрасно, значит – поболтаем, – сказала она и села рядом со мной на кровать.

Я окинула ее сонным взглядом. Ее небесные глаза, казалось, вобрали в себя вечерний сумрак и сделались темными и лукавыми. Костер, которым горело ее красное платье днем, истлел, и всюду на его ткани были видны пепельно черные разводы. Элен выглядела уставшей и как будто даже похудевшей. Я отвернулась и задумчиво посмотрела в окно.

– О чем ты хочешь поболтать?

– Не о чем, а о ком, – начала Элен, – если тебе, конечно, интересно.

Она редко рассказывала мне о своих мальчиках, да я в общем-то и не спрашивала. Иногда мы могли обменяться мнениями о том или ином из ее ухажеров, но дальше этого, как правило, не заходило. Мужское внимание давно стало для нее чем-то само собой разумеющимся, и ее короткие односерийные романы никогда не были темами наших разговоров. Наоборот, на те редкие несколько недель, что мы встречались на летних каникулах, она будто опять делалась ребенком. Там, за воротами бабушкиного дома ее всегда стерегла ее взрослая жизнь, но здесь, в нашей с ней комнате я чувствовала, что она принадлежала только мне. Поэтому ее желание говорить об Антоне меня удивило.

– Это интересно тебе, а значит – ты можешь рассказывать мне все, что захочешь, – ответила я.

– Вот и чудесно. Угадай, он поцеловал меня?

– Да, – ни секунды не раздумывая, ответила я.

– А вот и не угадала!

Она сказала это весело, празднично и даже подпрыгнула на кровати. Я ровным счетом не понимала ни того, чему она радуется, ни того, почему этот скорый на поцелуи мальчик медлил в этот раз.

– Может он не умеет целоваться? – съехидничала я.

– А может это настоящее чувство!? – громким восторженным шепотом сказала Элен. – Я так счастлива, Кэт! Он, кажется, влюблен в меня по уши. Ну разве это не мило – влюбиться и бояться?

– Я как-то об этом не подумала, – еле слышно ответила я.

Элен положила голову мне на плечо. Я почувствовала едва уловимый запах дыма от ее волос, и в голове возник образ пламени той свечи, которой она горела для него весь день. Я погрузилась в свои мысли.

Как ни крути, в любовных делах Элен понимала куда больше меня. Она должно быть права – здесь кроется настоящее чувство. Было удивительно, как она радовалась тому, что любая другая девушка сочла бы за любовную неудачу и впала в уныние. Она, как бедный художник, изрисовавший все холсты, которые смог купить, когда еще его искусство было кому-то нужно, теперь соскабливала краску с живописных пейзажей своих любовных историй и радовалась тому, что под ними начинала проступать серая ткань.

– Где вы были сегодня? – прервала я наконец молчание.

– Мы ездили к пруду.

– Купались?

– Нет, он не захотел, – ответила Элен, и я услышала, как она начала сонливо растягивать слова.

Она подняла голые ноги с пола и положила их на кровать, а ее голова опустилась мне на колени. В гуще ее шелковых волос я нащупала несколько острых шпилек и начала выдергивать их одну за другой. Черная масса стала расти и расползаться в разные стороны, пока не накрыла мои колени. Я окунала руки в воды ее гладких волос, а они убегали сквозь мои пальцы и падали на пол. Элен притихла и закрыла глаза. По ее коже пошла мелкая рябь мурашек, и, спустя несколько минут, она шумно задышала.

Я уложила ее в постель и легла рядом. Вечер незаметно сменила ясная ночь. В переулке перед домом кто-то починил фонарь, и тот на радостях светил, как дурак, в самые окна. После многих часов сна даже одна мысль о том, чтобы заснуть казалась невозможной. Я заложила руки за голову и стала вглядываться в темноту, изучая наряды Элен. С гардины над моей головой свисали два платья. Одно из них своей рюмочной формой напоминало старую бабушкину фруктницу, другое же больше походило на медный колокол. Трудно было представить Элен в этом простоватом платье.

– “А вот мне бы оно пошло, – подумала я. – Попрошу завтра померить.”

Я посмотрела на спящую Элен. Она лежала на спине и не двигалась. Ее дыхание было настолько тихим, что мне пришлось затаить свое, чтобы услышать его. Было видно, как струйка воздуха чуть раздувала две ее крошечные ноздри и поднимала грудь, затем упиралась в живот так, что на поверхность одеяла всплывал круглый островок, и наконец возвращалась обратно. Ни один мускул на ее лице не двигался. Оно было белым и прекрасным, как равнодушная фарфоровая маска. Неожиданно она сморщила закрытые веки и шумно вытолкнула воздух из груди.

– “Этот идиот-фонарь светит ей прямо в глаза,”– догадалась я.

Я приподнялась в кровати и, отодвинув в сторону платья, потянула за край ночной шторы, чтобы закрыть ее. В окне дома напротив, на том самом месте, где вчера сидела воображаемая мной невеста, я увидела стройную мужскую фигуру. Я замерла и стала вглядываться. Фонарь так бил по глазам, что разглядеть что-либо было трудно, зато я была видна, как на витрине.

– Катя! – вдруг громким шепотом раздалось в тишине.

Я прислушалась.

– Ка-тя! – опять повторил голос.

– Что? – спросила я в темноту.

– Почему ты не спишь?

– А тебе-то какое дело? – громко ответила я и добавила: – Антон!

– Я тоже не сплю, не хочется.

– И мне не хочется, – эхом отозвалась я и высунулась из окна по пояс. – Что делаешь?

–Смотрю на луну. Она сегодня необыкновенно большая.

Он говорил, и колокольчики в его голосе начинали опять звенеть.

– Где?

– Вон! Над вашим домом!

– Не вижу!

Я вертела головой, но луны мне не было видно.

– Не вижу, из окна ничего не видно, – снова капризно повторила я.

– Значит – спрыгивай в сад!

– Ты что? С ума сошел? – ответила я и спряталась за занавеску.

– Спрыгивай, там у тебя не высоко!

– Отстань! Не стану я прыгать!

– Аха, боишься?! – воскликнул Антон.

– Я ничего не боюсь! Слышишь! – крикнула я ему и обернулась, чтобы проверить не разбудила ли Элен.

Она спала крепко и от моих слов только поморщилась и перевернулась на бок. Я выждала пару минут и снова высунулась в окно. Антона нигде не было. Я еще раз пристально посмотрела на его дом и уже собиралась вернуться в свою постель, как услышала шорохи в саду.

Калитка, ведущая в сад, была открыта. Сквозь высокие заросли смородиновых кустов, пригнув голову, пробирался Антон. Я застыла и вытаращила на него глаза.

– Иди ко мне, – прошептал он, когда добрался до моего окна.

– Ты что, совсем спятил?

– Давай на трусь!

– Не трушу я вовсе! Если проснется бабушка, она подумает, что ты вор!

– Я и есть вор, и я собираюсь тебя украсть, – ответил он и, дотянувшись до моей руки, сжал ее сильно, как тогда, на водонапорной башне.

Мгновенно приятная дрожь пробежала по моим членам, и на языке возник вкус горького шоколада. Мои ноги сделались ватными и руки сами потянулись к его русой голове. Я потрогала волосы на его макушке, затем лоб и теплые щеки, и, когда моя рука опустилась к его губам, он оставил в ее открытой ладони два влажных поцелуя.

Какой понятной в ту лунную ночь явилась мне истина. Любовь, как музыка или танец, живет в моменте, и нельзя сделать ее своей, нельзя приказать ей прийти или покинуть тебя, ее можно только прожить, прочувствовать. Глупо время, что она звучит для тебя, тратить на сомнения и ревностные подозрения – просто слушай, слушай и танцуй.

Сколько сладкого было в жизни этого мальчика, и нравилось ли ему оно на вкус? Скольких Элен он любезно учил тому, что умел сам, и насколько белыми были их ножки, которыми он любовался? У меня не было ответов на эти вопросы, да они мне были и не нужны. Сегодня он стоял в моем саду для меня, а значит – вечная симфония любви исполнялась сегодня для моих ушей и быть может только один единственный раз. Я влезла на подоконник и, свесив ноги, приготовилась прыгнуть.

– Держи мою руку крепко, – сказала я и скользнула в сад.

– Держу…

Он перехватил меня в воздухе – сильно, уверенно. Его растопыренные пальцы, как ножи, остро и глубоко вошли в пухлую девственную мякоть моей груди и подмышек. Я вцепилась в его плечи и повисла на его руках. Удерживать меня на весу, легкую, изголодавшуюся от любви, не составляло для него никакого труда, и он не спешил вернуть меня на землю. Его запрокинутое лунное лицо сияло улыбкой, которую я незамедлительно и поцеловала.

– Катенька… – тихо прошептал он, когда мои губы оставили его.

– Отпусти меня наконец, – сказала ему я и засмеялась.

– Ни-за-что, – на слоги разложил он свою радость и тоже рассмеялся.

Он поднял мои ноги высоко к своей груди и бережно отнес в дальний угол сада, где опустил на еще теплую мягкую траву.

– Смотри, – сказал он и указал на небо.

Я повернулась и запрокинула голову.

Это была не просто луна – низко над нашими головами было разлито лунное озеро. С крыш домов к нему тянулись длинные блестящие антенны и, как рыбацкие удочки, ловили в нем свет.

– Ух, ты! – восторженно воскликнула я. – Я и не знала, что такое бывает!

– Я тоже не знал, что такое бывает, – с нарочной двусмысленностью в голосе повторил он мои слова.

Я продолжала высоко держать голову и, не видя перед собой ничего, смотреть в небо. Он тоже без интереса всматривался в слепую ночь и незаметно подкрадывался ко мне сзади. Я замерла и ждала, когда разделяющее нас холодное пространство наполнится нашим теплом и воздухом одного на двоих дыхания.

– Катя, – прозвучал его голос совсем близко, и что-то невидимое эфирное тронуло мой затылок.

– Что? – ответила я.

– Давай сбежим.

– Куда?

– Да хоть на водонапорную башню, – торопливо продолжал он, – куда-нибудь, где нас не увидят.

Каждое его близкое слово жгло кожу на моих шее и щеках. Я терпела эту пытку и молчала. Настроенные до пронзительной гармонии струны внутри него были натянуты до предела и готовы были зазвучать от малейшего моего прикосновения.

– “Вот он момент, когда смерть кажется такой близкой, – думала я. – Момент, когда ты уже смотришь этой неизбежности в глаза и не боишься ее звериного оскала.”

Все вдруг сделалось неважным, вся жизнь моя разделилась на ту скуку, которой была до этого момента, и на еще большую скуку, которой ей только предстояло стать после него. Вот куда рвалась моя душа, когда раз за разом я взбиралась на водонапорную башню. Любовь и одна только она есть недосягаемая прекрасная высота, единственно с которой мир наш выглядит целым, а вся боль и страхи оправданными.

– Кэт! Ты тут?! – раздалось неожиданно и знакомо.

Я схватила Антона за руку и увлекла за собой в смородинные кусты. Мы оба упали в траву и затаили дыхание.

– Кэт! – раздалось еще громче и настойчивей.

Я попыталась встать, но обнаружила, что руки Антона крепко держали меня.

– Тцццц, не шевелись, – прошипел он. – Она нас не видела.

– Но она зовет меня!

– А ты не отвечай, – продолжал настаивать он. – Она скоро уйдет.

– Пусти! Я так не могу! – прошептала я и высвободилась из его объятий.