Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Мадемуазель де Скюдери почти созналась в том формально.

– Каким же способом разъяснить эти слова?

– Самым простым. Позвольте мне, – сказал де Бар и, взяв письмо из рук кардинала, поднес к свечке: – Тибарра это Кондэ…

– Я полагал, что Кондэ – Артамен или Кир Великий.

– Точно так, монсеньор, только это было бы слишком ясно. Тибарра – это значит сражение на Линце, а Кондэ одержал победу при Линце, победитель при Тибарре. Понятно, что под именем Тибарры скрывается сам Кондэ.

– Пожалуй, что и так. Дальше.

– Тибарра в Артаксат, то есть Кондэ возвращается в Париж, а это будет с помощью Интаферна, который, предводительствуя сотнею людей, освободит его из заключения.

– Аракс значит Сена, – подсказал Мазарини.

– Точно так, и туда бросят Сезостриса.

– Вот как! – сказал Мазарини, улыбаясь. – А кто бы это был Сезострисом?

– Вы, монсеньор.

– Вы так думаете, герцог?

– Это так верно, как и то, что Интаферн – Бофор.

– Но тут еще есть: «Шаг Аретофила»?

– Вот этого и я не мог понять, хоть целый день просидел с моим оруженосцем Мизри, который очень искусен в подобных загадках и сочиняет прехорошенькие стихи в честь госпожи де Скюдери. Но тут ясно, что герцогиня де Лонгвилль опять желает вас убить и тело ваше бросить в Сену. Это и освобождение ее брата Кондэ она поручает сделать Бофору.

– Хорошо, герцог, я подумаю, – сказал Мазарини.

– Если вам угодно…

– Нет, герцог, я все понял. Оставьте мне эту записку, я подумаю. Ну, а что касается вас…

– Что такое, монсеньор?

– Эту записку вы нашли при самых неблагоприятных обстоятельствах, а так как черный народ может затеять не на шутку бунт, как это было сделано за одного из ваших людей, так я бы посоветовал вам исчезнуть на несколько дней.

– Как исчезнуть?

– А зачем было вести атаки на мятежных простолюдинов, когда есть столько знатных дам, которые совсем не бунтовщицы? Ведь так повиснут на моей шее все рынки, а признаться, я их очень побаиваюсь.

– Прикажите арестовать короля рынков.

– Это будет еще хуже.

– А если я вам принесу его голову?

– Голову Бофора?

– Точно так, монсеньор.

– Трудное дело, герцог.

– Оно гораздо легче многих других.

– Если бы вам удалось это дело…

– Тогда что же, монсеньор?

– Так как у нас мир, я обязан буду выдать вас парламенту и отправить на эшафот.

– Вы шутите, монсеньор? – спросил герцог, вздрогнув.

– Что не помешает мне, однако, сознавать, что вы оказали мне самую важную услугу. Впрочем, вы знаете, герцог, что я не охотник до крайних мер: противно моей натуре проливать кровь. Притом же вы очень хорошо знаете и то, что не Бофора я страшусь, но принца Кондэ, герцогиню де Лонгвилль и коадъютора.

– Один в тюрьме, другая в изгнании, третий доведен до полного бессилия в своем дворце.

– Кондэ гораздо могущественнее в стенах крепости, нежели здесь. Герцогиня де Лонгвилль очень часто бывает в Париже, это вы лучше знаете, чем кто-либо другой.

– Как, монсеньор, вы верите этим сплетням…

– Я знаю, что происходило у Ренара, любезный герцог, и убежден, что вы виновник этого происшествия. Другое дело, если бы вы имели успех.

– Признайтесь, однако, монсеньор, что все было очень ловко устроено, и по одному вашему слову…

– Как по «моему слову»? Я не понимаю вас, герцог, – сказал кардинал сурово.

– Однажды в присутствии королевы вы произнесли такие слова: «Герцогиня де Лонгвилль – ангел, которому следовало бы подрезать крылышки».

– Ну так что же?

– Герцогиня де Лонгвилль до настоящего дня выдержала много бурь, не потеряв ни одного перышка из своих крыльев: она не поддалась Бофору, который ее любил, она не поддается в настоящее время Ларошфуко, который ее любит… Мне пришло в голову, что я один, который ее не люблю, восторжествую над этой дерзкою добродетелью.

– И потерпели полное поражение.

– Партии только отложены, на время, монсеньор.

– Партия ваша потеряна, потому что и вы ее любите. Поверьте, я тоже немножко понимаю людей. К тому же, если вы будете призывать на помощь себе гайдуков «Красной Розы», эта победа не наложит никакого пятна на белое платье герцогини. Жертва насилия становится мученицею, и больше ничего – вся вина падает на мучителя.

– Я все-таки возьму свое, монсеньор. Клянусь вам, что на этот раз общественное мнение будет за меня. Высокомерная герцогиня, которой хочется во что бы то ни стало быть первой женщиной в королевстве, будет доведена до такого унижения, что сама убежит в монастырь скрыть свой позор.

– Ступайте вон, герцог, вы самый ужасный злодей, какого мне в жизни случалось встречать, – сказал кардинал, заливаясь простодушным смехом, каким иногда умел смеяться.

– Не забудьте же, монсеньор, что мой род тоже королевского происхождения и что вы мне обещали одну из первых должностей принца Кондэ.

– Ступайте, – сказал кардинал, – и помните, что я даю вам полномочия бороться с врагами его величества, нашего короля. Работайте быстрее и лучше, а я уж не прозеваю; вы не знаете этих людей так хорошо, как я.

С этими словами, произнесенными шутливо, но выдававшими душевную тревогу, министр отпустил своего фаворита и, когда тот уже уходил, опять дружески крикнул ему:

– Кстати, герцог, если вы верите моим словам, то не доверяйте никому.

– Как это?

– Да так, никому. Держитесь твердо моих слов.

Де Бар вышел в раздумье.

– Да, – прошептал Мазарини, оставшись один, – лучшего средства нет, как заставить их перерезать горло друг другу.

Герцог сел на лошадь и поехал в свой замок на улице Сен-Тома-де-Лувр. У ворот выскочил прямо к нему какой-то человек в плаще.

– Ах! Это вы, Мизри, – сказал герцог, узнавая своего оруженосца по походке, – ну что?

– Победа, герцог!

Де Бар вздрогнул и остановился, не смея расспрашивать далее.

– Ле Мофф имел успех.

– Тише… что вы говорите, друг мой?

– Ле Мофф…

– Не произносите этого имени, вот уже два дня, как оно производит на меня роковое действие. Я думаю, что этот мерзавец мне изменяет.

– Я и сам так думаю, ваша светлость.

– Надо за ним присматривать. Что вы сделали с того времени, как оставили меня у Ренара?

– Притаившись в темном углу, я ждал, пока выйдет герцог Бофор. Он направился к Неверскому замку. Так как вчера я не мог видеть, как он оттуда вышел, то я тотчас побежал на другую сторону, где небольшая калитка, оттуда я намеревался наблюдать за ним. Предчувствие не обмануло меня. Скоро он появился переодетый и с длинной шпагой на боку. Невозможно было узнать его… я следовал за ним до неизвестной мне улицы в окрестностях замка Кондэ.

– Как неизвестной?

– По той причине, что ночь была темна.

– Мизри, – сказал герцог как бы в глубоком раздумье, – сегодня утром вы уходили из моего дома, переодевшись в придворную ливрею. Час спустя после этого вас видели в костюме клерка или аббата…

– Точно так, ваша светлость, – отвечал оруженосец, бледность которого была незаметна в темноте.

– Что это значит?

– Это значит, что я работаю на пользу вашу и кардинала.

– Хорошо, я хочу вам верить, продолжайте! Вы сказали, что Бофор направлялся к замку Кондэ.

– Он отворил калитку в какой-то сад. Завтра я доложу вашей светлости, что это за дом, потому что на калитке я сделал знак, по которому днем узнаю ее.

– И прекрасно, а потом что?

– Что он делал в этом саду, я не знаю, но когда он вышел оттуда, я приказал следить за ним Ле Моффу, которого случайно встретил на улице Дракона.

– И… этот человек… умер?

– Почти, по крайней мере, Гондрен сказал мне, что тому человеку не легче от того, что он еще не умер.

– Где он?

– В гостинице «Красная Роза».

– Скорее проводите меня туда, Мизри… от моей руки получит он последний удар, – сказал герцог, и в глазах его сверкнула молния ненависти.

Посмотрим теперь, что делается с защитником Маргариты у гостиницы «Красная Роза». Мужественное нападение на шайку Ле Моффа имело свидетельницей не только герцогиню Монбазон, но и другую даму, которая при стуке оружия отворила окно и с восхищением смотрела на удивительные подвиги неизвестного господина.

Дама эта была жена парламентского советника Мартино, горячего приверженца президента Брусселя и, следовательно, самого непримиримого врага кардинала.

Большой и прекрасный дом советника находился на углу улиц Персэ и Сент-Антуана, неподалеку от гостиницы «Красная Роза». Все бедные того околотка хорошо были знакомы с этим домом, потому что здесь раздавалась щедрая милостыня, в том же доме часто сверкали огни блистательных балов.

Прекрасная и грациозная госпожа Мартино достигла того счастливого возраста, когда женщина является в полном блеске красоты и опытности. А характер у нее был решительный и отважный, как почти у всех дам той беспокойной эпохи. Как все, она имела привычку каждый день кататься верхом по окрестностям. Ей дали прозвище амазонки Сент-Антуанского предместья. Несмотря на прохладную ночь, она оставалась на своем балконе, чтобы видеть, что делается с молодым и отважным рыцарем, наружность которого нельзя было рассмотреть при лунном свете.

Она видела, как некая дама в сопровождении Ле Моффа вошла в гостиницу, как потом она вышла и как вслед за тем вся шайка оставила «Красную Розу».

Когда начало рассветать, госпожа Мартино преспокойно легла в постель и позвонила. На ее зов пришла горничная, которой она приказала посторожить на балконе и потом рассказать обо всем, что будет делаться в гостинице. После трех часового сна прекрасная советница проснулась и весело стала одеваться, получив от горничной уверение, что во все это время в гостинице не видно было признаков жизни и ворота были на запоре. Тогда она пошла прямо к гостинице в сопровождении двух лакеев.

Приказав своим людям оставаться на улице, она сильно постучала у ворот.

Прибежал хозяин, по наружности его видно было, что он всю ночь не ложился спать. Он тотчас узнал в ранней посетительнице свою блистательную соседку.

– Хозяин, – сказала она, – я видела все, что происходило у вас нынешней ночью. На дворянина – а он дворянин, судя по тому, как он действовал шпагой – напали люди подозрительной наружности. Он внезапно исчез. Что с ним сделалось? Не знаете ли вы об этом? Куда он девался?

– Он находится у меня в комнате и приходит в себя от ушибов и ран.

– И прекрасно, а я боялась, чтобы он не умер.

– Нет, он, должно быть, живуч, как кошка, потому что у всякого другого обыкновенного человека непременно вышибло бы дух от одного падения в подвал, куда его спустили без всякой осторожности.

– Хозяин, ваши слова возбуждают во мне сильное участие к этому молодому человеку. Проводите меня к нему.

Хозяин почтительно поклонился и повел любопытную красавицу по лестнице на самый верхний этаж дома.

– Зачем вы его поместили так высоко? – спросила она.

– Да у него в кармане не было и трех ливров, а лошадь его, отдыхающая у меня в конюшне, не стоит и двадцати экю, – сказал хозяин в замешательстве.

– Вы нехорошо поступили. О дворянах, особенно в настоящее время, нельзя судить по их карману, а надо смотреть на их наружность. Сейчас же пришлите ко мне этого молодого человека: мои люди помогут вам перенести его. И чтобы через четверть часа это было сделано.

– Но, милостивая государыня…

– Я вам приказываю.

– Но другая дама тоже…

– Договаривайте скорее!

– Другая дама тоже приказала мне как можно лучше ухаживать за ним, и я боюсь…

– Другая дама? А как ее зовут?

– Не знаю, – отвечал хозяин.

– Дала ли она вам задаток?

– Нет, но она обещала.

– Она обещала, а я плачу. Вот вам, – сказала она, – бросая ему туго набитый кошелек.

– Слушаю, – сказал он с низким поклоном, мигом побежденный таким неодолимым доказательством, – слушаю и повинуюсь.

– И сделайте это так скоро, как я вам сказала, через четверть часа.

Госпожа Мартино воротилась домой и с радостно-торжественным видом бросилась на шею мужу, который имел привычку рано вставать и давно уже сидел за работой.

– Арман, вот тебе добрая новость, мне пришла в голову славная идея.

– Что это за идея, милая моя? – спросил Мартино с озабоченным видом: он всегда побаивался вдохновения своей жены.

– Я приютила у себя жертву народной войны и врага Мазарини. Слуги кардинала изранили молодого человека, самого неустрашимого воина в мире.

– Душа моя, все вы с ума сходите от этих неустрашимых воинов, я ничего не предвижу доброго от воинственной отвага женщин. Одному Богу известно, сколько мне стоило труда удерживать вас дома во время этих междоусобных смут. А теперь вы сыграли плохую шутку, выражая во всеуслышание свои убеждения.