– Вы ранены, маркиз? – спросила она, увидев, что его рука на перевязи.

– Это пустяки, ваше высочество, пуля пронизала мне руку.

– Так вы едете домой, чтобы перевязать рану?

– О! Нет, я спешу к его высочеству.

– Что вам надо от него?

– Мне надо, чтобы он отдал приказ пропустить в ворота Сент-Онорэ войска, стоящие в Поасси; они непременно должны подоспеть на помощь принцу, который выдерживает ожесточенный напор роялистов, число которых втрое больше его отряда.

– В таком случае, маркиз, вам не надо обращаться к моему отцу.

– К кому же, ваше высочество?

– Поезжайте со мной. Отец уполномочил меня, и я теперь еду в ратушу, чтобы приказать парижскому губернатору повиноваться принцу Кондэ.

Так продвигались они, теснимые народом, который, узнав принцессу, приветствовал ее громогласными восклицаниями – молва о ее подвигах в Орлеане воодушевляла всех восторгом.

Все добрые граждане вооружились и, следуя за амазонками, при трубных звуках вопили и ревели кто во что горазд, только бы погромче. Со всех сторон требовали сражения, готовые идти против Мазарини под предводительством внучки Генриха Четвертого.

– Да, друзья мои, – говорила принцесса, – вы мои, и я благодарю вас, но в настоящее время я должна посоветоваться с губернатором.

Внутренне героиня Орлеанская говорила себе, что, если бы в ратуше ей вздумали отказать, она и без старшин обойдется, сумеет воспользоваться готовностью этого доброго народа.

– Где герцогиня Лонгвилль? – спросила принцесса, всходя на крыльцо ратуши за маршалом Лопиталем и городским головой.

– Герцогиня присоединилась к принцу Кондэ.

– Она сражается рядом с ним! – сказала гордая амазонка. – Я узнаю мою бесстрашную кузину!

Она, ускорив шаги, поспешила в залу, где происходило совещание членов совета. Им она предъявила свои полномочия и затем изложила свои желания. Губернатор, городской голова и члены совета молча переглядывались.

– Подумайте только, господа, – сказала принцесса, – в эту минуту принц с горстью людей сражается против многочисленного войска, и, может быть, многочисленность восторжествует.

– Мы будем совещаться.

– Ах! Господа, до совещания ли теперь? Надо действовать. Мой отец всю жизнь свою приносил в жертву Парижу, отказывать ему в спасении принца Кондэ, который теперь сражается за общее дело, значило бы платить ему неблагодарностью.

– Но, ваше высочество, если пропустить через город войска, которые стоят у ворот Сент-Онорэ, произойдут такие беспорядки, что после и не справишься.

– Господа, – настаивала принцесса, не отвечая на их замечание, – разве вы не знаете, что кардинал Мазарини возвращается в Париж с самыми злобными намерениями. Если принц Кондэ потерпит поражение, то не будет пощады ни тем, кто изгнал кардинала и назначил цену за его голову, ни самому Парижу, который будет предан мечу и огню.

– Но, ваше высочество, – сказал маршал Лопиталь, – если бы эти войска не подошли к Парижу, то и королевская армия не была бы здесь.

– Господин губернатор, поймите, что принц Кондэ в опасности, что он дерется за Париж в его предместьях. Вечное бесславие падет на парижан, если принц будет побежден потому только, что ему не подано было помощи.

Все члены совета встали и вышли для совещания в другую комнату. В это время принцесса стала на колени и усердно молилась Богу. Затем вышла в смежную залу, где ожидали дамы, составлявшие ее главный штаб. По знаку подбежала к ней госпожа Фронтенак.

– Нет ли известий о герцоге Бофоре? – спросила принцесса.

– Я видела его на площади, он распоряжается толпами вооруженных граждан и проводит их небольшими отрядами к Бастилии.

– Хорошо! – сказала принцесса.

– Видела я и то, что храбрые граждане совсем не показывают восторженного вида, с каким солдаты идут на битву.

– Герцог прав. Надо как можно больше скомпрометировать парижских граждан, которые всегда готовы изображать собою флюгера и вертеться, куда ветер дует. Когда господа купцы дадут первый выстрел по мазаринским солдатам, тогда уже поздно будет пятиться, они поневоле будут сражаться с ними.

Советники во главе с губернатором возвратились в залу. Губернатор был в большом смущении.

– Ну что скажете, господин маршал? – спросила принцесса, подозревавшая, что советники не послушали старого царедворца.

– Ваше высочество, я и господа советники согласны подписывать все ваши приказания.

Не теряя ни одной секунды, принцесса продиктовала:


«Приказ начальнику караула у ворот Сент-Онорэ: немедленно отворить ворота войскам, идущим из Поасси».


Пока секретарь совета писал, принцесса подозвала к себе госпожу Фьеске.

– Графиня, отыщите на площади маркиза де Жарзэ, пускай он мчится стрелой к принцу Кондэ с известием, что написан пропуск для его войск.

Маршальша поспешно ушла. Последний член совета приложил свою подпись, принцесса, почти вырвав бумагу из его рук, передала ее госпоже де Фронтенак.

– Передайте эту бумагу маркизу ла Булэ, который ждет у крыльца, и скажите ему, что от этой бумаги зависит спасение его начальника, принца Кондэ.

Принцесса изнемогала от усталости и согласилась, чтобы ей принесли из ближайшего трактира что-нибудь поесть. Скромный обед она разделила со своим главным штабом под звуки пушечной пальбы и ружейной перестрелки, которые с каждой минутой слышались все ближе, как будто у самой ратуши… Принцесса кипела нетерпением, каждую минуту посылала она за известиями, а вестники не возвращались…

– Я сама хочу судить о настоящем ходе событий. На коней!

Она сходила с крыльца, сопровождаемая губернатором, который непременно хотел держать ей стремя, но не успели они появиться, как раздалось оглушительное ура принцессе, проклятия и угрозы маршалу.

– Изменяют нашему принцу! – кричали одни.

– Покидают нашего защитника! – подхватили другие.

– Принцесса, – сказал Мансо, приблизившись к ней со сверкающими яростью глазами, – как вы можете терпеть подле себя этого мазариниста? Скажите слово, и мы бросим его в Сену.

– В Сену маршала! – заревела толпа.

– Напротив, я очень довольна маршалом, он сделал все, чего я желала, – возразила принцесса громким и твердым голосом.

– Счастлив он, коли так, а в другой раз несдобровать ему, если не будет идти прямым путем!

Маршал поспешил убраться в ратушу, пока принцесса при восторженных криках народа со своими маршальшами усаживались на коней. Между тем Мансо не выпускал из рук повода лошади, на которой сидела принцесса.

– Ну что же, друг мой, чего ты ждешь, зачем не отпускаешь меня?

– Ваше высочество, согласны ли вы дать мне обещание исполнить то, о чем я буду просить вас?

– Мансо, я знаю, что вы честнейший человек и не захотите, чтобы принцесса королевской крови совершила поступок, которого надо стыдиться или раскаиваться впоследствии.

– Ваше высочество, сегодня утром один человек принес мне письмо, которое он нашел на улице. В этом письме моя дочь пишет, что находится в заточении.

– Что это? Ее опять похитили?

– Она пошла туда по доброй воле, но оказалось, что тут была ловушка, и ее держат в заключении. Вот я и хочу просить, чтобы вы приказали войскам атаковать дом, где она содержится.

– Где Жан д’Эр? – спросила принцесса, обращаясь к своим спутницам.

– Ваше высочество, господин Жан д’Эр вместе с герцогом Бофором находятся теперь около Бастилии, – отвечал Мансо, – оба обещали мне свое содействие, только бы приказ был от вас.

– Что это за дом?

– В эту минуту он охраняется королевскими войсками под командой герцога де Бара, похитителя моей дочери.

– Но что же это за дом?

– Пикнусский монастырь.

– Атаковать монастырь! Как это можно!..

– Ваше высочество, – сказал Мансо, подходя к ней еще ближе и говоря с мрачным и решительным видом, – посмотрите направо и налево, впереди и позади себя и пересчитайте, если можете, людей, вооруженных и готовых на все. Эти люди повинуются мне. Я только махну рукой, так все те, кто вздумал бы сопротивляться законному и честному делу – возвращению дочери отцу, все будут мигом растерзаны на куски; не останется от их тел куска, который можно было бы отнести на кладбище.

Принцесса не считала полезным сопротивляться в этом случае. Человеколюбие и политическая необходимость принудили ее уступить угрозе отца.

– Обещаю вам прислать две сотни мушкетеров к монастырю.

– Благодарю вас, ваше высочество. Пока солдаты будут драться, мои удальцы проникнут в монастырь.

Принцесса выехала на Сент-Антуанскую улицу. Представилось ей там печальное и ужасное зрелище. Сидя на лошади, медленно продвигался герцог Ларошфуко, поддерживаемый с одной стороны искренним другом, с другой – сыном. Пуля ударила ему в правый глаз и вышла в левый, так что оба глаза были повреждены, кровь лилась по лицу несчастного герцога. Его белый атласный камзол был до того залит кровью, что материя казалась красной с белыми пятнами. Луиза Орлеанская остановилась, чтобы сказать ему несколько слов, но герцог не видел и не слышал ничего и потому ничего не отвечал.

Продолжая свой путь, она невольно задумалась о том, что, если она встретила умирающего человека, которого так страстно любила герцогиня Лонгвилль, то и ей предстоит, может быть, такая же опасность. Душа ее преисполнилась глубокой скорби, и скорбь эта усиливалась, потому что на каждом шагу ей попадались навстречу раненые и умирающие. И все это были друзья ее отца, друзья ее детства, которые заступились за них и приняли участие в их борьбе; и все они сомневались, что победа осталась за ними.

– Так вот что значит междоусобная война! – говорила она, и сердце ее переполнялось горечью.

Но вот подъехала она к дому Мартино и остановилась: у нее недоставало сил продолжать свой путь.

– Отсюда я могу посылать приказания, – сказала принцесса, входя в дом.

Советник Мартино был глубоко опечален.

– Что с вами, любезнейший Мартино? – спросила она рассеянно. – И отчего я не вижу вашей жены?

– Увы! Она теперь на площади у Бастилии! Мне сейчас принесли весть, что час тому назад моя безрассудная жена привела туда все население предместий.

– Вот истинная героиня!

– Ах! Ваше высочество, позвольте вас спросить, неужели предназначение женщины бунтовать и становиться во главе мятежа?

– Может быть, вы и правы… Так идите же туда и призовите ее.

– Я знаю ее, она не послушает моей просьбы и не уйдет оттуда.

– Но она вас так любит! – сказала принцесса. – Уверяю, если она увидит вас среди опасностей, то испугается за вашу жизнь и сама уведет вас оттуда.

– О! Так я бегу! – воскликнул советник, поспешно покидая дом, не обращая внимания на пальбу и учащенную перестрелку.

На лестнице он встретился с принцем Кондэ, который поспешил на свидание с принцессой. Победителя при Рокроа нельзя было узнать. Латы на нем были все избиты, в руках у него была окровавленная шпага, лицо покрыто пылью и грязью, волосы слиплись от пота, одежда в кровавых пятнах, все придавало ему вид последнего воина, самого храброго воина уничтоженной армии. Принцесса бросилась ему навстречу.

– Я в отчаянии, – сказал он, опустив шпагу, – все мои друзья ранены или убиты, а у меня ни одной царапины! Ах! Как мы должны оплакивать благородных храбрецов, которые нашли смерть в наших личных распрях!

– Не лучше ли ударить к отступлению! – горестно произнесла принцесса, до глубины души тронутая искренним отчаянием героя.

– Ни за что на свете! – воскликнул Кондэ резко. – Да не будет сказано, что Кондэ отступил перед Мазарини! Еще раз пойдем, моя верная шпага! За мной, кто любит меня!

Прежде чем уйти, он передал принцессе некоторые распоряжения и взял с нее обещание, что она не выйдет из дома. Через несколько минут Луиза поняла, что сражение началось с новой яростью. От ружейной и пушечной пальбы дрожали стены. Очевидно было, что сражающиеся приближались к Сент-Антуанскому предместью.

Вдруг по дому пронесся страшный вопль. Принцесса догадалась, что случилось какое-то несчастье, и бросилась на крыльцо. Она увидела Генриетту Мартино, которая, как помешанная, рвала на себе волосы и бросалась на тело человека, лежащего на нижней ступеньке крыльца. Принцесса, оцепенев от ужаса, неподвижно стояла наверху. Бездыханное тело, пронзенное тремя пулями в грудь – это был прекрасный молодой советник Мартино, которого она только что услала. Генриетта на минуту пришла в себя и, подняв голову, увидела принцессу.

– Они убили моего мужа! Они убили его! – кричала она и снова в припадке безумия упала на его тело.

– О! Война! О народная война! Как она ужасна! – прошептала принцесса, опустив голову.

В эту минуту чей-то голос шепнул ей:

– Ваш муж в опасности.

– Жан д’Эр, что случилось? Ради Бога, говорите!

– Он вошел в Бастилию, и ворота затворились за ним.