К этому времени они уже успели обменяться анкетными данными. Ее звали Барбара Ноулз. Она училась в Бостонском университете. В это лето она хотела участвовать в предвыборной кампании Джона Кеннеди[6] против Никсона,[7] но не могла позволить себе работать бесплатно.

— И потом, мне нравится кондитерское дело. Это здорово. И платят прилично.

— Если только не тратить все деньги разом, — он указал на статуэтку, завернутую в промокшую газету.

— Это и вас касается, — она рассмеялась, и он заметил, что глаза у нее на самом деле карие: тусклый дневной свет превратил их из зеленых в золотисто-коричневые.

— Ну, мне просто нравятся старинные вещи. Когда-нибудь им не будет цены. Как вот этим статуэткам.

— Но сыт ими тоже не будешь.

— К сожалению, нет. Так что теперь придется избегать искушений. Лучше держаться подальше от распродаж, — сказал он ей. — Юридический факультет в Гарварде очень дорог. Мои старики вносят плату за обучение, но за проживание я должен платить сам.

Они все еще стояли рядом в маленьком дверном проеме, и он чувствовал ее дыхание на своей щеке. Какой-то ток уже бежал между ними. Что-то чудесное и таинственное. Он ощутил, что она тоже знает об этом.

— Не отдавайте его никому, — сказал он просительным тоном. В конце концов, это же символ их встречи. — Хотя бы пока.

— Он теперь мой, — она надула губы в насмешливом сарказме, подняв статуэтку над головой, словно биту.

— Они ничего не стоят один без другого, — объяснил он. — Это неразлучная пара.

— Я разбила вас в пух и в прах, — настаивала она.

— Битва еще не закончена, — прошептал Оливер, не уверенный, услышала ли она его слова за шумом дождя.

— Пока нет, — согласилась девушка, улыбаясь. Значит, все-таки услышала.

ГЛАВА 2

Через окно мансарды на третьем этаже Энн увидела, как он открыл боковую дверь гаража. Держа в руках ящик с инструментами, он зашагал по мощенной плитами дорожке по направлению к дому. Оранжевый луч неяркого сентябрьского солнца задрожал на металлической поверхности инструментов, аккуратно уложенных в ящике. Испугавшись этой внезапной вспышки света, она отступила из мансардной ниши с колотящимся сердцем.

Полагая, что находится вне поля его зрения, она следила за тем, как он остановился, чтобы прикрепить побег английского плюща, упавший с высокого кедрового забора. Этот забор проходил позади ряда вечнозеленых восточных туй, отделявших заднюю часть сада от соседнего участка.

Ей редко удавалось рассматривать его так внимательно: мешали природная застенчивость и неуклюжая робость. Кроме того, она была уверена, что Оливер Роуз видит в ней всего лишь неотесанную провинциалку из Джонстауна, Пенсильвания, если вообще уделяет хоть каплю времени, чтобы взглянуть на нее серьезно.

Одетый в бежевые вельветовые брюки и полинявшую голубую рубашку, он странным образом совершенно не походил на человека, который большую часть своего свободного времени работает руками. Даже в своей подвальной мастерской, окруженный аккуратно развешанными слесарными и столярными инструментами, уложенными в маленькие стеклянные контейнеры гайками, болтами, гвоздями и шурупами, рядом с циркулярной пилой, токарным станком и огромным множеством других механических штучек, он никак не мог выйти из своего профессионального образа, оставаясь вашингтонским адвокатом. Или, как он сам себя называл, «просто занудой-барристером».[8]

Мягкое осеннее солнце золотило его волнистые, преждевременно побитые сединой волосы, по-прежнему длинные, несмотря на новую моду. Густые усы немного неровного цвета и черные, как смоль, брови придавали ему внешность английского Омара Шарифа,[9] но сходство тут же исчезало, стоило расцвести его широкой улыбке, а голубым глазам заиграть на свету, выдавая ирландское происхождение их владельца.

Если бы Оливер мог узнать о том глубоком интересе, который она питала к нему, он был бы, конечно, польщен, но также и встревожен. Энн сама была напугана. Чувство подкралось к ней, словно грабители, которые, как ее предупреждали, рыскают по улицам Вашингтона. Конечно, не в этом районе, не в Калораме, где посольств и дипломатических миссий почти столько же, сколько и частных особняков, и который охраняется целой армией специальной полиции. Это недавно приобретенное ею чувство снобизма по отношению к соседям веселило ее, когда к ней возвращалась способность мыслить логически. Ее захватила, решила она, с трудом отрывая взгляд от мансардного окна, юношеская страсть, какой-то эмоциональный порыв, едва ли приличествующий двадцатидвухлетней женщине. В конце концов, несмотря на радушный прием, который оказала ей семья Роузов, она всего лишь помощница по хозяйству. Хотя утверждать так, понимала Энн, значило бы обидеть Роузов. Они старались изо всех сил, чтобы она чувствовала себя членом семьи, а бесплатные проживание и питание, получаемые ею в обмен на какую-то почти неопределенную «помощь», помогали ей копить деньги, необходимые на то, чтобы продолжать изучение истории в Джорджтаунском университете.

Внезапно оглядев свою комнату, она не смогла сдержать веселого смеха, вспомнив невзрачный текст объявления, предлагавший «проживание и питание», на которые она польстилась, просматривая колонки предложений в «Вашингтон пост».

Барбара рассказывала ей о каждом предмете с видом опытного музейного гида. Энн совершенно ничего не понимала в антиквариате. Но проживание среди всех этих обломков истории возбудило в ней живой интерес, и она порой задумывалась над тем, как жили и что чувствовали окружавшие себя ими люди из прошлого.

В одном углу комнаты стояла кровать в виде саней, примерно 40-х годов XIX века; рядом с ней находился инкрустированный красным деревом стол в стиле ампир, на котором стояла лампа с абажуром из тончайшего шелка в стиле Art Nouveau,[10] охраняемая стаффордширской фарфоровой дояркой, попавшей сюда из коллекции с нижнего этажа. У одной стены помещались двойной комод, украшенный замысловатыми фестонами из позолоченной бронзы, и французская bibliothèque[11] со стеклянными дверцами. Возле мансардной ниши разместился складной английский письменный стол, на котором нашла себе место лампа-«молния».

— У нас прямо колени начинают трястись каждый раз, когда мы проходим мимо очередной распродажи антиквариата, — объяснила Барбара. — Аукционы манят нас, как наркотик. Мы даже познакомились на одном из них. А теперь вещи просто некуда ставить.

— С ума сойти, — ответила Энн.

— Мы увлекаемся этим с незапамятных времен, — продолжала рассказывать Барбара, — но, говорят, настоящие коллекционеры никогда не могут остановиться. А может, мы просто боимся остановиться… — ее голос слегка дрогнул и пресекся, словно она внезапно испугалась, что может проговориться о чем-то личном. — Как бы там ни было, — продолжала она вновь окрепшим и повеселевшим тоном, — у вас есть возможность подружиться со всеми обитающими здесь духами прошлого.

— С удовольствием, — ответила Энн. — Я изучаю историю.

Но если часть условий, связанная с «проживанием», произвела на нее ошеломляющее впечатление, то другая часть, связанная с «питанием», просто подавила. Энн не переставала восхищаться кухней в доме Роузов.

Кухня представляла собой застеленное ковром прямоугольное пространство, ограниченное стенами, отделанными провинциальным французским ореховым деревом с тонкой резьбой и гипсом в стиле французской деревенской кухни. Прямо в стены были вделаны две двойные мойки, две плиты по две конфорки — одна электрическая, другая газовая, огромный холодильник с выносным поддоном для льда, такая же огромная, под стать холодильнику, морозильная камера и машина для мойки посуды. Также на стенах были укреплены ярусы открытых полок, заставленных кулинарными книгами, бутылками, пряностями, банками, кастрюлями, сковородами, тарелками, кувшинами, подносами и чашками всех мыслимых форм и размеров. Серебро и прочие столовые приборы лежали в огромных выдвижных ящиках, установленных под крышкой длинного кухонного стола, который тянулся вдоль стены. По различным углам и закоулкам были развешаны блестящие медные кастрюли и сковородки. На кухонном столе стояли: микроволновая печь, два миксера, кофеварка, тостер и плита для подогрева блюд; каждый раз Энн восхищалась этим набором.

В центре кухни, подобно острову, возвышался большой прямоугольный рабочий стол, над которым висел огромный колпак-крышка. В этот стол была вделана еще одна мойка из нержавеющей стали, он был оборудован еще двумя четырехконфорочными плитами — одной газовой, одной электрической, с козырька свисала целая армия кухонных приспособлений: дуршлаги, ковши, половники, кастрюли и сковородки. Кроме этого там были: деревянный ящик, где в специальных пазах ручками кверху стояли кухонные ножи, широкая мраморная доска для разделки продуктов, вделанная в крышку стола, и электронный кухонный центр, приспособленный для хранения всевозможных чашек и прочих мелочей.

Вспоминая вечно поломанный, грохочущий на всю кухню холодильник, газовую плиту с простеньким терморегулятором, который, казалось, никогда как следует не работал, да побитую и потрескавшуюся фарфоровую посуду у себя дома, Энн чувствовала себя так, словно попала в волшебную страну.

— Я готовлю сама, — провозгласила Барбара, демонстрируя отточенность этой фразы, выработавшуюся от многолетнего употребления. Энн проследовала за ней в специальную нишу, служившую кладовой, где был оборудован большой винный погреб с жужжащим термостатом.

— Мы спланировали и построили его вместе, — объяснила Барбара ошеломленной Энн. — Оливер — на все руки мастер, да и мне в свое время довелось выучиться на водопроводчика, когда жизнь обходилась со мной неласково.

После Энн вспоминала, что в тот первый день она так же старалась понравиться Барбаре, как той хотелось войти к ней в доверие своей приветливостью. Все-таки от первой встречи осталось приятное воспоминание, хотя она больше походила на экскурсию по дому.

Барбара подробно рассказывала о каждой вещи в гостиной.

— Дункан Файф,[12] — говорила она, постукивая костяшками пальцев по полированной поверхности стола, — а это — стулья времен королевы Анны. А вот этот монстр в стиле рококо — мой любимец, — она указала на огромных размеров канделябр, в который можно было бы вставить кучу свечей. — Это ведь эпоха декаданса, как вы считаете?

— Я считаю, что люди, владевшие этими вещами, прекрасно понимали — вещи переживут их, — ответила Энн, похлопав по гладкой поверхности стола, как бы подтверждая свои слова.

Во время той памятной первой встречи на стройной фигуре Барбары красовались узкие джинсы и просторная тенниска с надписью «Домохозяйка», причем полная высокая грудь, которую эта надпись пересекала, придавала ей довольно солидный вид. Насколько могла судить дочь обыкновенного шахтера, какой и являлась Энн, Барбара имела довольно привлекательные славянские черты лица: глубоко посаженные темно-золотистые глаза смотрели пристально и изучающе, скулы довольно широкие, но почти по-детски округлены, лоб высок и красив. Каштановые волосы искусно подстрижены и спускались почти до плеч, подобно горному потоку. Плечи были немного широковаты, но в сочетании с большой грудью смотрелись неплохо.

— Дело в том, что я — профессиональный кулинар, — объяснила Барбара, как будто в этом была необходимость. Лицо хозяйки дома вдруг озарилось необыкновенно приятной, но почему-то грустной улыбкой. — Черт возьми, у меня вдруг проявился талант, да и возможности есть. Это уж точно, — Энн вдруг поняла, что она сейчас не существует для Барбары, и похоже свои последние слова она адресовала кому-то другому. Но когда она снова обратила внимание на Энн, то смущенно объяснила, что совсем недавно продала порцию cassoulet,[13] изготовленного по ее специальному рецепту, в соседнее посольство, и теперь pâté,[14] также изготовляемое по ее рецепту, сделалось чуть ли не основным продуктом экспорта во Францию.

— И это только начало, — продолжала заливаться Барбара, — вот почему мне нужна няня для детей. Надо кому-то следить за ними, навести порядок в детской. Иногда, может быть, и мне понадобится ваша помощь, совсем небольшая. Ничего тяжелого. У Нас есть приходящая горничная, которая делает всю грязную работу. Просто я хочу, чтобы эти сорванцы были под присмотром, пока их мамочка занята на кухне, — она натянуто рассмеялась, и этот смех, как ни странно, подействовал на Энн успокаивающе. Она вдруг поняла, что не только она волнуется, какое впечатление сумела произвести при первом знакомстве.

Энн очень хорошо помнила, как Барбара стащила Мерседес — сиамскую кошку — с одной из верхних открытых полок, где та примостилась между банкой консервов и коробкой с сахаром. Кошка ласково поиграла с ее пышными волосами и слегка ткнулась носом в губы хозяйке, прежде чем спрыгнуть на пол. Затем удалилась в соседнюю комнату, всю залитую солнечным светом и заполненную множеством различных растений.