Уоррен Адлер - Война Роузов

— У тебя есть кто-то?

Его голос предательски надломился, и ему пришлось прокашляться. А может быть, ему понадобилось это для того, чтобы скрыть рыдания?

— Нет.

— Но ты хочешь завести любовника? — быстро спросил он, и она почувствовала в его тоне привычные адвокатские интонации.

— Может быть.

При перекрестном допросе всегда надо быть осторожной, он как-то сам говорил ей об этом.

— Я сделал что-то не так? — осторожно спросил он, по всей видимости, стараясь ухватиться за последнюю соломинку.

— Да нет, ничего особенного.

— Тогда, может быть, я чего-то не сделал?

Она тщательно подбирала слова для ответа.

— Сознательно ты ничего не делал, — тихо проговорила она. Потом стала наблюдать за его лицом, которое начал искажать гнев.

— Что, черт возьми, это должно означать? — взорвался он. Она прекрасно понимала, что взрыв просто неизбежен, и очень надеялась, что он не заплачет. Тогда придется наглядно показать, как он ей безразличен.

— Это означает, — спокойно начала объяснять она, — что ты не понимаешь, что происходит, и скорее всего здесь нет твоей вины. Все дело во мне, — она помолчала, пожала плечами и еще крепче обхватила руками ноги. — Я просто решила, что не смогу больше прожить с тобой ни одной минуты. Но ты, как я уже сказала, не виноват… — он попытался что-то сказать, но она предупреждающе подняла руку. — И все страдания, которые ты мне принес, делал несознательно.

— Страдания? — он был совершенно потрясен. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Зато я понимаю. Мне бы хотелось говорить более красноречиво. Но ты же понимаешь, у меня не было практики…

— А, я понял, — прервал он, найдя в себе силы саркастически улыбнуться. — Ты погубила из-за меня свою жизнь.

— Во всяком случае, ее часть.

— Я заставил тебя бросить учебу. Я превратил тебя в рабыню.

— В какой-то мере.

— И ты, — как это обычно звучит, — не смогла самовоплотиться?

— И это тоже.

Она чувствовала, как в нем нарастает презрение, но сдерживала себя, понимая, что происходит неизбежное, то, что так или иначе должно было случиться.

— А как же дети? Они не станут возражать?

— С детьми все будет в порядке. У меня нет ни малейшего желания снимать с себя материнские обязанности. И будь уверен, они не станут возражать.

— Господи, — он попытался заглянуть ей в глаза. — Ты ли это?

— Да, это я.

— Нет, Барбара. Во всяком случае, не та девушка, на которой я женился.

— Конечно нет. Мне очень жаль, Оливер. Действительно жаль. Мне очень хотелось сделать все так, чтобы тебе не было больно.

Последовала долгая пауза, в течение которой он шагал взад-вперед по комнате. Остановившись, он отвернулся и тупо уставился на корешки книг в кожаных переплетах, потом обошел разделявший их стол, подошел к шкафу и налил себе еще виски. Затем махнул бутылкой в ее сторону, предлагая ей тоже выпить. Совершенно очевидно, что он не представлял себе, что дальше делать.

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась она.

Он пожал плечами и опрокинул второй стакан. Вдруг выставил палец и ткнул им себя в грудь.

— Это чертовски плохо влияет на мою грыжу.

— Выпей лекарство.

Он вздохнул, поморщился и уставился на нее, тяжело дыша.

— Да ты просто хладнокровная сука.

— Мне очень жаль, что ты так обо мне думаешь, — но его слова смутили ее. Она вовсе не была хладнокровной и безразличной, и ей уж совсем не хотелось быть жестокой.

— Это всегда трудно дается. Прости меня.

— Простить?!

Его губы слегка дрожали, и она поняла, что он едва сдерживается, чтобы не оскорбить ее еще хуже, чтобы не выплеснуть на нее клокотавший гнев.

— Мне кажется, это какая-то эпидемия. По-моему, всем девицам твоего поколения присуще сознание своей неполноценности. Они, видите ли, не смогли воплотить в жизнь свои мечты и стремления. Мы надрываем задницы, чтобы только ублажить вас, а вы гадите нам на головы. Мы стараемся дать вам рай на земле, черт возьми… — внезапно он умолк. И этого она тоже ожидала. Должен же он выложить все свои аргументы. — Значит, я понимаю, ты хочешь развода? — спросил он.

— Да, — кивнула она.

— И никаких попыток к примирению?

— Я же объяснила тебе, что чувствую, Оливер. Зачем же издеваться над собой?

Он пожал плечами, и она заметила, что у него на подбородке задергался нерв.

— Мне казалось, что как муж я вовсе не плох. Что наш брак сложился удачно.

— Нет, как видишь.

— Кажется, тут не обойдется без сложностей, — проговорил он.

— Вся наша жизнь состоит из сложностей.

— Нечего разводить тут свою долбаную философию, Барбара.

Она поднялась. Что им еще сказать друг другу? И хотя разговор оказался тяжелым, она чувствовала, как в душе позванивают радостные колокольчики свободы. Подумай о себе, звучало в такт этой мелодии. Она искренне надеялась, что утром он съедет из дома.

Но он не съехал. Оливер был сбит с толку. Избегая новой ссоры, он встал в шесть часов и, пока все еще спали, бесшумно выскользнул из дома, с удивлением обнаружив, что утро оказалось ярким и морозным. На работу он всегда ходил пешком, оставляя «Феррари» в гараже. Кроме «Феррари» и микроавтобуса «Форд», которым пользовалась Барбара, других машин у них не было, не считая, конечно, «Хонды» для Евы. Кому он мог доверить на целый рабочий день это чудо автомобилестроения? «Феррари» стоял в гараже, аккуратно накрытый чехлом. Он относился к нему, как к какому-нибудь редкостному драгоценному камню. И когда шел пешком на работу, даже в самые холодные дни, ему доставляла удовольствие мысль о том, что машина стоит на месте в полном порядке, что в любой момент он может в нее сесть и поехать. Сегодня эта мысль почему-то не порадовала.

Этой ночью он так и не смог заснуть. Никогда раньше ему не приходилось пользоваться высокой чиппендейловской[24] кроватью с балдахином работы Чиппендейла, которая стояла в свободной комнате, находившейся через коридор от их спальни. Когда они покупали эту высокую и массивную кровать, она казалась такой манящей и удобной. Всю комнату они обставляли исключительно в расчете на гостей: там был красивый геппельуайтский[25] секретер из атласного дерева, украшенный инкрустацией; туалетный столик из красного дерева и японский комод, покрытый черным лаком. На полу лежал огромный ковер в стиле арт деко, а на окнах — бежевые портьеры, как раз в тон ковру. Оказавшись в этой комнате, он понял, что она слишком вычурная и «показушная», чтобы быть уютной.

Он долго пытался устроиться, ворочался и крутился. Жесткие простыни сбились в складки, из-за чего он чувствовал себя еще более неуютно. Но он так и не решился встать и расправить их, может быть, из чувства какого-то глупого мазохизма, решив наказать себя за все те грехи, которые он якобы совершил в своей семейной жизни.

Этот феномен, — другого определения тому, что произошло, он подобрать не мог, — не был для него чем-то неожиданным, так как он часто сталкивался с подобными историями в кругу своих клиентов и знакомых. «Она просто поднялась и сказала: „Мы с тобой больше не муж и жена“. Может быть, все дело в физиологии, когда женщине под сорок». Он слышал подобные рассуждения сотни раз.

«Да это просто какая-то эпидемия», — думал он, пока, наконец, не опомнился и не обнаружил, что стоит, перегнувшись через бортик фонтана на Дюпонт-серкл. И тут только почувствовал, что его словно обухом ударили по голове: до его сознания дошел весь смысл происходившего. Ему придется начать новую жизнь, а он к этому не готов. Да к тому же здоровье вдруг пошатнулось, подумал он, с трудом переводя дыхание. Уж лучше бы он умер от сердечного приступа.

Перед самым рассветом запас здравых мыслей иссяк, и он стал перебирать в голове всю их совместную жизнь с того самого момента, когда он впервые обратил на нее внимание в гостиной полуразвалившегося дома Баркеров в Чатеме. Крибб и Мулинекс. В первую их брачную ночь эти двое, наконец-то, соединились.

— И пусть они решают за нас все наши ссоры, — сказала тогда Барбара.

Это своего рода заклинание оставалось в силе многие годы, хотя сейчас, стоя в темноте и пытаясь привыкнуть к новым для него обстоятельствам, он понимал, что его комичность потеряла смысл. Когда-то давно из-за дилетантства продавца произошла ошибка. И повторять ее теперь просто казалось глупым. Хотя если бы статуэтки тогда не продавались по отдельности, то сейчас Оливер наверняка бы не оказался в такой переделке.

Оливер убеждал самого себя, что был заботливым и любящим мужем; хотел добавить еще и «честным», но вовремя вспомнил о двух незначительных эпизодах, когда он изменял жене с обыкновенными проститутками: один раз во время командировки в Сан-Франциско, а второй — в Лас-Вегасе; дети тогда были еще совсем маленькими.

— Боже мой, да у нее было все, что только можно пожелать! — выкрикнул он вслед уходящей ночи, не в силах больше сдерживать слезы усталости и растерянности.

И что обиднее всего, его даже не предупредили. Никаких намеков. Преподнесли сюрприз, от которого он чуть не сошел с ума.

— Похоже, у вас неприятности, — весело проговорил один из коллег, встретивший его в коридоре офиса. Этот выскочка вечно приходил на работу раньше всех. Оливеру совсем не хотелось, чтобы его кто-нибудь увидел, — он прекрасно понимал, что по его виду можно понять абсолютно все. Он и сам не раз сталкивался с такими людьми: небритыми, с опущенными плечами, в мятых костюмах и несвежих воротничках, приходивших на работу задолго до семи часов, — все они стали жертвами жесткости и коварства женской половины человечества.

— Ни слова больше, — предостерег он коллегу и, быстро прошмыгнув в свой кабинет, беспомощно опустился в мягкое рабочее кресло. На столе, в серебряной рамке, стоял портрет Барбары, глядевшей на него с улыбкой Моны Лизы. Он схватил портрет и бросил его в мусорную корзину. Потом долго сидел, отрешенно глядя в пустоту и не испытывая ничего, кроме желания заплакать.

Его секретарша, жизнерадостная женщина средних лет, вошла в кабинет и почти сразу же заметила фотографию Барбары в мусорной корзине.

— Мне просто необходимо, чтобы сегодня со мной обращались как можно ласковей, — проговорил Оливер.

— Да, я понимаю.

— И будьте любезны с этого дня подавать мне пончик вместе с кофе.

— С начинкой или пустой?

— Не знаю, — признался он, поднимая голову и вглядываясь в ее понимающие глаза. — И не пытайтесь меня рассмешить.

После того, как секретарша вышла, позвонил Гарри Термонт. В душе Оливер надеялся, что это звонит Барбара с извинениями и объяснениями. Гарри был адвокатом и занимался разводами, но Оливер знал его только понаслышке. Коллеги и клиенты звали его между собой «Торпедоносец». Сердце Оливера опустилось.

— Она наняла меня, Роуз, — объявил Термонт. В его голосе сквозили елейные нотки.

— Надеюсь, вы не хуже любого другого, — угрюмо ответил Оливер. Его раздосадовало, что жена не теряла времени и уже заручилась юридической поддержкой. Он понимал, что ему придется сделать то же самое.

— Думаю, если вы будете вести себя разумно, мы закончим все довольно быстро.

— Но я не готов говорить об этом сейчас.

— Знаю. И мне очень жаль. Поверьте, я пытался отговорить ее. В нашей работе это — первый шаг. Нас этому учат на юридическом факультете. Боюсь, она непреклонна.

— Никакой надежды? — пробормотал он в трубку, тут же пожалев, что выказал тем самым свое волнение.

— Ни малейшей, — ответил Термонт.

«Мне все равно. Мне уже многие годы все безразлично», — заявила она ему. Оливер еще не мог поверить этим словам.

— Мне кажется, она еще изменит свое решение.

— Это уже решенный вопрос, — коротко бросил Термонт. — Вам лучше заняться прикрытием вашей задницы.

— Неужели все так плохо?

— Даже хуже.

— Не понимаю.

— Поймете.

— Когда?

Термонт не обратил внимания на его вопрос.

— Вам следует как можно быстрее подыскать себе адвоката, — это было предупреждение, произнесенное явно угрожающим тоном.

Оливер согласно кивнул в пустоту кабинета. Он прекрасно знал основное правило судебных процессов. Только самый последний дурак взялся бы сам вести свое дело. Тем более если оно касалось семейных отношений.

— Может быть, если страсти немного поутихнут… — с надеждой начал он. Термонт прищелкнул языком, и Оливеру показалось, что он услышал клацанье зубов хищника. Он повесил трубку и тупо уставился на стоявший перед ним телефон, гадая, сказала ли Барбара обо всем детям. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы дрожащие пальцы послушались и набрали домашний номер. Трубку взяла Энн.