— Напиши ему немедленно, — предложила Эдит. — Потребуй объяснений.

Мод покачала головой.

— Он ясно выразился, — сказала она.

И вдруг осознала, что больше не плачет, что ее слезы иссякли. Наверно, в каждом человеке содержится определенное количество слез, и свои она уже выплакала. Мод встала с койки и выдвинула ящик туалетного столика. Там лежал томик стихов А. Л. Слейтона, принадлежавший Стивену, та самая книга, которую он ей подарил и которая служила ей утешением во время разлуки. Обеими руками она взяла книгу и прижала ее к груди.

— Ты что надумала? — спросила Эдит.

— Я сейчас. — Словно лунатик, Мод вышла с книгой в коридор и направилась в комнату отдыха медперсонала

Там в углу стояла огромная урна, куда медработники в течение дня кидали самый разный мусор. Не колеблясь, Мод бросила книгу в урну, ибо та ей стала не нужна. Больше не будет она сидеть и мечтать, читая изящную поэзию А. Л. Слейтона, больше не будет вспоминать занятия в кабинете Стивена, где он читал ей вслух красивые стихи. Никогда больше не станет она искать в этой книге утешения. Сейчас от этой книги с напыщенными стихами о счастливой любви ее просто тошнило. А. Л. Слейтон давно умер, он жил в другом веке, в другое время. Все его представления о любви — о том, что два человека, созданные друг для друга, идеально подходящие друг другу, способны ждать до бесконечности того мгновения, когда они смогут соединиться, — давно утратили актуальность. Люди могут ждать и ждать, а любовь все равно пройдет мимо. Одни возлюбленные погибают в бессмысленной бойне, другие — так же бессмысленно — теряют интерес к своим любимым

Чтобы возник союз двух сердец, нужно согласие двоих, а не одного человека. Мод этого желала, а Стивен, как выяснилось, нет. Она не может ни заставить его, ни попросить, это унизительно. Она ничего не может сделать, чтобы вернуть Стивена. Он останется со своей болезненной женой, а у Мод будет своя жизнь, как бы она ее ни прожила Мод повернулась и вышла из комнаты отдыха. Томик стихов А. Л. Слейтона остался лежать на дне урны, среди старых газет, пустых картонных коробок из-под пирожных и консервных банок из-под бобов. Она ни разу не обернулась.

Глава 6

Слишком поздно, думала Мод. В этом вся беда, как сказал бы Стивен. Впрочем, теперь уже не важно, что сказал бы Стивен. Сейчас выбраться из Англии уже фактически нереально, поэтому она здесь. В начале войны Мод поклялась, что будет служить Великобритании и посвятит свое ближайшее будущее сохранению империи и мира, как бы пафосно это ни звучало, и, что бы ни случилось, она останется здесь — пока все это не кончится.

«Пока все это не кончится». Емкая фраза. Ныне ее употребляли постоянно, о чем бы ни говорили. Ужасная, чудовищная фраза. Буквально она означала «пока не кончится война», но подтекст имела гораздо более глубокий. Эта война не была похожа на все предыдущие войны. Эта война велась до последней капли крови. Даже Первая мировая завершилась потому, что противники просто выдохлись: две воюющие стороны, одинаково истощенные, стояли словно изнуренные боксеры, едва держась на ногах, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, одинаково не способные и не желающие продолжать бой. На этот раз все по-другому. Не будет ни переговоров, ни перемирия, ни компромисса. Начавшись всерьез, эта война не прекратится сама собой. Эта война не была повторением Первой мировой — эта война была продолжением Первой мировой. Те же два старых противника вышли из своих углов, поводят плечами, принюхиваются, принимают боевую стойку. Только на этот раз не будет удара гонга, который остановил бы драку, кровопролитие, жестокость. Борьба до последнего издыхания. Пока не останется кто-то один. Либо ты победишь, и тогда восторжествует твоя идея о будущем человечества, либо… либо никаких «либо».

Так что бороться стоило. Это было ясно как божий день. И Мод в том ни разу не усомнилась. Чему была несказанно рада. Потому что это было благое дело, которому стоило посвятить свою жизнь и за которое даже не жаль было умереть. Но Мод нелегко было постоянно напоминать себе об этом, особенно когда падали бомбы и она сидела в убежище рядом с Эдит, вдыхая тот самый газ, всегда поступавший откуда — с земли, из воздуха? от бомб? кто бы знал? — и жмурясь от летевшего в глаза песка. Даже раненые, лежавшие на носилках, сидевшие в инвалидных колясках, забинтованные, в жалких, испачканных кровью пижамах, переставали стонать, чтобы слышать, далеко или близко разрываются бомбы. «Ущипни меня», — по очереди шептали друг другу Эдит и Мод, и тогда одна из них по просьбе подруги впивалась ногтем в мясистую часть ее ладони под большим пальцем, делая ей подарок: вот тебе, мучайся, терпи, авось от боли забудешь про все остальное.

Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три Миссисипи.

Интересно, а медсестры в берлинском бункере что считают? Да и, собственно, здесь, в Лондоне? Раз Темза, два Темза… нет, что-то не то. Безумие вести отсчет времени, приближающего конец войны. По крайней мере, этой войны. Но это не значит, что ты не считаешь. Ты считаешь. Считаешь каждый день, если нужда заставляет. Считаешь, считаешь, считаешь и считаешь. А что еще остается?

Но: какой период времени ты отсчитываешь?

«Пока все это не кончится».

Вот почему она так ненавидит это выражение. Ибо ощущение бесконечности времени, потенциально одно из самых, возможно, приятных ощущений, — если, скажем, ты находишься в объятиях возлюбленного, — оно превращает в пытку.

Ей следовало сделать это, пока была возможность — сделать все, пока была возможность: уехать из Англии, порвать со Стивеном. Порой, во время очередного авианалета, когда Мод, заслышав вой сирены, начинала без суеты сводить в убежище ходячих больных своего отделения, помогая им спускаться по лестнице, увещевательным тоном заставляя стоять, идти, катиться в инвалидной коляске, тащиться и ковылять, она вспоминала ту, первую, ночь в гостинице «Роза и олень», разбудивший ее вой сирены машины «скорой помощи» и думала, что зря не вняла ее предостережению: уезжать.

Стивен пытался ее в том убедить. Пытался предупредить. Теперь она это понимала. Они сидели в пабе в тот далекий день, в субботу, когда все их мысли должны были занимать только предстоящие выходные, и он настаивал, чтобы она подумала о будущем. «Давай будем реалистами», — сказал он тогда, и Мод по глупости решила, что он ведет речь только о войне.

Верно, его голос до сих пор звучал в ее памяти, да и как мог не звучать? Но ни его действия, ни его сущность, ни его влияние, ни его взгляды, ни его советы — все это больше не находило отклика в ее душе. После визита лейтенанта Томсона, доставившего ей то злосчастное письмо, коммандер ВМС Стивен Кендалл для Мод даже не то чтобы умер — хуже: он ушел из ее жизни.

Эдит хотя бы может скорбеть. Всю оставшуюся жизнь она может оплакивать человека, каким он был. Не исключено, что она влюбится еще раз и своему второму мужу расскажет о первом, летчике ВВС, который всегда будет занимать особое место в ее сердце, объяснит, что они были вместе очень недолго, но за тот короткий промежуток времени она научилась любить по-настоящему.

Мод же только могла вспоминать человека, который в итоге оказался… оказался не тем, кем представлялся.

Возможно, она судит слишком строго. Не исключено, что Стивен, когда они были вместе, не лгал ей, ни кривил душой, говорил то, что думал. «Давай будем реалистами» — искреннее выражение беспокойства, в преддверии войны, за безопасность женщины, которую он любил — или, во всяком случае, думал, что любил.

Но от этого отнюдь не легче. Потому что если Стивен действительно говорил то, что чувствовал, значит, он вовсе не низкий лжец. Просто по натуре ветреный человек.

А в этом случае чего стоит признание в любви? И не только Стивена — вообще любого человека. Отныне, если кто-то опять начнет шептать Мод о любви, говорить, что он обожает ее, восхищается ею, она невольно усомнится: а так ли это? Или задастся еще более щекотливым вопросом: а долго ли он будет любить ее? Да и сама она что сможет предложить взамен? «Давай будем реалистами». Или того хуже: «Я тоже тебя люблю».

— Я только себя виню, — сказала она Эдит как-то ночью.

— Это всегда помогает, — съязвила ее подруга.

Мод улыбнулась в темноте. Они лежали на своих койках в крошечной каморке в конце третьего этажа. Светомаскировка по-прежнему строго соблюдалась, но после авианалетов Мод с Эдит теперь часто летними ночами просто лежали с открытыми глазами и беседовали по-дрркески. Обычно Мод из уважения к подруге старалась не упоминать о Стивене. Сколь бы сильно она ни злилась на него, ее горе не шло ни в какое сравнение с тем, что переживала Эдит. Тем не менее она тоже потеряла возлюбленного, пусть тот и просто отверг ее, и сегодня Эдит сама завела разговор о нем.

— Но я и вправду сама виновата — в какой-то степени, — настаивала Мод. — Ты же ничего не знаешь, Эдит. Мне кажется, Стивен пытался предупредить меня, а я не желала его слушать. Сказала ему, что даже думать о том не хочу, что даже не рассматриваю такую возможность.

— Неужели я должна поверить, будто Стивен намекал тебе, что в итоге он предпочтет остаться с Хеленой. Это же абсурд, Мод. Какая Хелена ему жена? Она плохо к нему относится, не уважает его и вообще ведет себя с ним не по-людски. Неужели он предпочел бы ее тебе?

— Верь, чему хочешь, — сказала Мод. — Я и сама не знаю, чему верить. — Она тяжело вздохнула. — Нет, ты, конечно, права. Вряд ли он намекал на что-то подобное. И все же Стивен пытался внушить мне, чтобы я не была наивной простушкой, кем в итоге оказалась.

— Сдается мне, ты надеялась, что у твоей сказки будет счастливый конец.

— Пожалуй, — согласилась Мод.

— Но наши надежды не всегда сбываются, верно?

— Да, конечно, — кивнула Мод. — Просто кто-то из нас лучше подготовлен к разочарованиям, кто-то хуже.

— Бывают такие разочарования, к которым сколько ни готовься… — тихо начала Эдит и замолчала, не договорив фразы.

— Ой, Эдит, я не подумала. — Мод села в кровати, в темноте дотянулась до руки подруги и сжала ее в своих ладонях. — Прости.

— Не извиняйся. — Эдит тоже стиснула ее руку. — Тебе нужно выговориться. Нельзя все время есть себя поедом. Вини Стивена. Вини войну. Война меняет людей. Может, случилось что-то такое, что изменило его, вот и все. Но, какова бы ни была причина, твоей вины в том нет. Может, однажды, после войны, в Оксфорде ты встретишь Стивена и спросишь его, что случилось. Или не спросишь. Вы просто попьете вместе чай за учтивой беседой. Или кивнете друг другу в знак приветствия и пойдете каждый своей дорогой. Но, что бы ни произошло, Мод, обещай, что ты не станешь винить себя. Прошу тебя, Мод. Пообещай мне это.

— Хорошо, — ответила Мод. Она потрепала Эдит по руке, еще раз стиснула ее ладонь и откинулась на подушку. — Обещаю. Ладно, давай спать, — добавила она, как обычно говорила в таких случаях. — А то завтра от нас не будет никакого толку.

В принципе Эдит права, рассудила Мод. Война действительно меняет людей. И не только физически — вследствие переутомления, недоедания, недосыпания, телесных повреждений и гибели. Война затрагивает души. Взять Эдит, например. Сколько раз Мод наблюдала, как Эдит всю себя отдает госпиталю, по сути, каждый день совершая подвиг. Еще два года назад такое было просто невообразимо. Глядя, как беззаветно трудится ее подруга, она вспоминала более юную, более неискушенную Эдит, флиртующую с Недом в «Медведе», и пыталась увязать тот далекий образ с нынешней Эдит, которая отказывалась спуститься со всеми в бомбоубежище, оставаясь на третьем этаже с раненной в голову бредящей старой женщиной, которую нельзя было двигать.

Стивена война тоже изменила — в этом Мод не сомневалась. А вот как изменила — это уже другой вопрос. Что заставило его пересмотреть свое отношение к Мод? В бою он увидел, сколь хрупка жизнь, что и побудило его вернуться к Хелене? Или собственная стычка со смертью, осколок шрапнели в его ноге пробудили в нем сочувствие к его эмоционально неустойчивой жене? Или по возвращении в Оксфорд он осознал, что они оба, каждый по-своему калека, нуждаются друг в друге больше, чем когда-либо? Или, долго пробыв вдали от дома, он по-новому оценил прелести домашнего уюта? А может, на него повлияло что-то еще?

Нет. Не что-то, а кто-то. Эта догадка осенила Мод в один из самых жарких дней августа. На третьем этаже госпиталя скапливалась духота, и она обливалась потом. Эта мысль не то чтобы поразила ее или завладела ею. Мод осознала ее с такой ошарашивающей ясностью, что буквально вся похолодела. Она содрогнулась, да так сильно, что едва не выронила поднос с медикаментами, который несла по коридору. Это же так очевидно, подумала Мод. Как ей сразу в голову не пришло? Именно потому, что это так очевидно — так безошибочно верно. И, разумеется, сразу все встало на свои места. И как только Мод поняла, что ее догадка просто не может быть неверной, у нее подкосились колени и задрожали руки. Она прислонилась к стене, но это не помогло. Она сползла на пол, так было лучше. Поэтому она поставила поднос на пол, закрыла глаза, наклонила голову и сделала глубокий вдох.