Ольга Егорова - Волчья ягода

Через секунду он снова увидел ее глаза – испуганные и немножко злые.

– Это я вас поцеловал, – глупо объяснил он, отвечая на невысказанный вопрос о том, что же это было.

Ни слова не сказав, она дернула за ручку двери и, быстро скрывшись в проеме, громко захлопнула эту дверь прямо у него перед носом. Так громко, что искры из глаз посыпались…

«Или это штукатурка падает с потолка?» – весело подумал Арсений, задирая наверх голову.

Нет. Со штукатуркой на потолке было все в порядке. Хотя он бы ничуть не удивился, если бы сейчас посыпалась на него не только штукатурка, но обвалился бы весь потолок. Целиком и полностью, со всеми… вытекающими из него этажами. А заодно и пол исчез бы из-под ног, а за окном вместо утреннего солнца появились бы три луны сразу. И если бы…

В общем, он ничуть не удивился бы сейчас, если бы мир у него на глазах перевернулся.

Но вместо глобальной мировой катастрофы случилась другая – гораздо более мелкого, семейного, масштаба.

– Па-ап, – услышал он за спиной тихий голос сына.

Федька стоял посреди прихожей, бледный и чем-то насмерть перепуганный.

– Ты чего? – изменившимся голосом спросил Арсений, холодея от страшного предчувствия и уже почти срываясь с места, чтобы в очередной раз звонить в «Скорую помощь».

– Пап, я видел… Я видел, вы целовались… Значит, ты теперь… Вы теперь… Поженитесь, да?

«Нет», – хотел сказать Арсений. Но почему-то не смог.

– А как же… как же – мама? – совсем тихо спросил Федор, низко опустив голову.

И вдруг заревел – громко и жалобно, совсем по-девчачьи, и по щекам быстро-быстро заструились вниз торопливые слезы…

– О Господи! – выдохнул Арсений. – Да что же это?..

Подошел, присел на корточки, прижал к себе и долго-долго гладил по спине, успокаивая и убаюкивая.

– Глупый. Глупый ты у меня, Федька… Да мне ведь никто, кроме тебя, не нужен… И никакая жена не нужна, правда… Ну сам подумай, зачем мне жена? У меня ты есть… И Сидор… Ну хватит уже реветь… Не плачь, мой хороший, мой глупый… смешной ты мой ребенок…

Когда в дверь позвонила Ася, Федор уже не плакал. Только всхлипывал и изредка шмыгал носом.

На Асю он отреагировал спокойно – она с папой никогда не целовалась, а значит, не представляла никакой опасности.

Дмитрия Жидкова, тридцатилетнего заместителя директора фирмы «Ваш дом», на работе за глаза все называли Медведем.

Жидков об этом прекрасно знал и ни на кого не обижался, понимая, что кличка прилипла к нему неспроста. Медведь – он и есть медведь, что с этим поделаешь? Таким на свет родился, таким и вырос, с годами приобретая все больше медвежьих повадок.

Высокий, сутулый, неуклюжий, с копной всегда взъерошенных темных волос, темно-карими меланхоличными глазами, не имеющий, казалось, ни малейшего представления о дипломатичности, всегда идущий напролом и грозный до невозможности.

«Ну разве не медведь? – смеясь, говорила в детстве мама. И ласково добавляла: – Медвежонок…»

Митька, в школьные годы ужасно закомплексованный собственной неуклюжестью, вырос диковатым, необщительным и сдружиться за все эти годы сумел только с одним мальчишкой – соседом по подъезду и по парте Арсением.

Фамилия у Арсения была Волк.

Волк и Медведь были абсолютно непохожими. И казалось бы, в принципе не могли стать друзьями, но все же стали вопреки русским сказкам, возможность этой дружбы категорически опровергающим. Было что-то, что соединило их еще в первые дни школьного знакомства, да так крепко, что за двадцать с лишним лет, прошедших с того времени, они умудрились даже ни разу не поссориться.

А если разобраться, то и делить-то им было нечего. Арсений всегда и во всем был лидером, и Митька принимал это лидерство как должное, вполне удовлетворяясь своей позицией «вечно второго». Второго – это никогда не значило для него «последнего» и не было синонимом аутсайдерства. Несмотря на подобную расстановку сил, он радовался успехам и достижениям Арсения так, как радовался бы, наверное, успехам и достижениям собственного ребенка. Если бы этот ребенок у него был.

В фирме, которую под сумасшедший кредит в банке открыл Арсений, Дмитрий Жидков пахал на износ. Хотя по-другому здесь никто и не работал, но самоотдача Жидкова была какой-то особенной, неистовой. На работе его за это ценили, и только женская половина коллектива во время закрытых посиделок часто вздыхала: «Такую бы энергию – да в мирных целях!»

Под «мирными целями» подразумевалось не что иное, как семейный очаг. Или по крайней мере любовная связь с какой-нибудь женщиной, которая внесла бы в однообразную жизнь Дмитрия Жидкова, до краев наполненную рабочими проблемами и рабочими радостями, хоть какое-то разнообразие.

Медведя все дружно жалели за его неуклюжесть и неприспособленность к жизни.

Жалел его даже Арсений. Совсем не так, конечно, жалел, как женщины во время посиделок. Но все же иногда, глядя, как разгорается Митька на работе из-за несущественных, пустяковых проблем, в сердцах говорил приятелю: «Бабу тебе надо, Жидков! Иначе ты никогда не угомонишься!»

Жидков в ответ хмурился и недипломатично напоминал, что в его, Арсения Волка, конкретном случае наличие «бабы» ни к чему хорошему не привело.

«А Федька?!» – возражал Арсений, на что хмурый Жидков глубокомысленно возражал: «Федька – это мужик!»

Спорить с ним было невыносимо. Переспорить его было невозможно. В тридцать лет он так и продолжал жить в двухкомнатной квартире вдвоем с отцом. Подвернись случай – ему даже и некуда было бы привести эту самую «бабу», которую ему так страстно все желали, разве что не включая открытым текстом это пожелание в новогодние поздравления…

Однажды, оказавшись на работе по срочному делу почти на целый час раньше начала трудового дня, он нечаянно услышал разговор женской половины коллектива, распивающей традиционный утренний кофе в соседнем, бухгалтерском кабинете.

«А вот как вы думаете, – томным голоском спросила Ляля Воробьева, – наш Медведь – мужчина? Или все еще мальчик?»

Мнения коллектива по этому поводу разделились… И неизвестно, сколько бы еще времени судачили девчонки на животрепещущую тему его мужской невинности, если бы он не появился вдруг на пороге бухгалтерского кабинета и не зарычал на них так, как способен рычать только дикий медведь, растревоженный в своей берлоге во время сладкой зимней спячки…

Ни к какому конкретному выводу в то утро женская половина коллектива так и не пришла. Зато лишний раз убедилась в том, что Дмитрий Жидков – сущий медведь и совершенно не умеет обращаться с женщинами. Впрочем, от этого они не стали его любить даже чуточку меньше. Да, он был медведем – но медведем милым и в принципе безобидным, «офисным» мишкой, которому можно было простить его закидоны за доброту характера и за милую его душу.

Конечно же, они ошибались – те, что считали его еще неопытным медвежонком, потому что какой-никакой, а все же опыт мужских дел у Дмитрия Жидкова имелся. Правда, не слишком большой и в основном очень печальный.

Уходя в армию, он оставил в родном городе девушку Галю, невесту. Встречались они почти год, и за этот год никаких интимных моментов, кроме торопливых поцелуев на лестничной клетке, в отношениях не возникало. Галя обещала ждать Митьку из армии, первые три месяца писала длинные и запутанные письма о своих чувствах, с обязательными стихами, а потом вдруг пропала – ни ответа, ни привета. На втором году службы, получив отпуск, Медведь приехал домой и узнал, что его Галя уже несколько месяцев назад вышла замуж…

Он встретил ее случайно в парке, где она торговала за холодильным прилавком мороженым и прохладительными напитками. Хотел ударить, но сдержался, решив для себя, что много чести будет для Гали – руки об нее марать. Однако мимо пройти не удалось – Галя его заметила и сама первая поздоровалась. Он подошел – не мог не подойти, потому что ноги шли сами, голову не слушаясь, – и проговорил с ней почти целый час. За этот час он о многом узнал…

Оказывается, никто, кроме него самого, в их разрыве виноват не был. И Галя ушла к Генке Орехову, своему нынешнему мужу, совсем не потому, что разлюбила Митьку.

«Просто…» – сказала она загадочно, видимо, рассчитывая, что Митька поймет ее без лишних слов.

Митька не понял.

Тогда Галя рассмеялась таким знакомым, ласковым и звонким, как колокольчик, смехом и сказала ему все открытым текстом:

– Дурачок ты, Митька. Ведь то, что у нас с тобой было, – это и не любовь вовсе, а так, детские игры… Настоящая любовь – она не такая!

– А какая? – все еще не понимая, о чем это она твердит, поинтересовался Митька.

И тогда Галя, бросив свое мороженое и прохладительные напитки, запертые в холодильной витрине на маленький ключик, повела его за собой в дальний конец парка – туда, где, кроме диких и густых зарослей, ничего не было. И там, в этих зарослях, легко и быстро лишила невинности, показав на живом примере, что же такое настоящая любовь.

А после уже, отдышавшись, грустно сказала:

– Вот если бы ты меня, Митенька, так полюбил бы, то я присохла бы к тебе намертво, и дождалась бы тебя из твоей армии, и детишек бы тебе нарожала. А ты струсил, глупый… Теперь меня другой любит…

– А ты? – с замирающим сердцем спросил Митька.

– А я? Да что я? Я ребенка жду, через четыре месяца сын у нас с Генкой будет…

Эти слова Митьку ошарашили, и он убежал с «места боевых действий», ни разу не оглянувшись.

Больше он Галю не видел. Но после первой несчастливой и неудачной любви все последующие связи с женщинами были именно такими – несчастливыми и неудачными.

Сам он, неуклюжий и скованный, знакомиться не умел, побаивался отказа и всегда думал, что будет выглядеть нелепо, приглашая понравившуюся красавицу в ресторан и уж тем более – к себе домой на чашечку чаю. Но инициативных, лишенных глупых комплексов дам в окружении Дмитрия Жидкова всегда хватало, иногда они сами находили его и приглашали к себе домой на чашечку чаю, не отпуская до утра.

А утром почему-то интересовались его жилищными условиями.

Или – бывало и такое – его зарплатой.

А одна даже спросила, есть ли у него родственники за границей.

Все они исчезали бесследно, узнавая о том, что Митька живет вдвоем с отцом в старой двухкомнатной «хрущевке» и что зарплата у него маленькая, потому что Арсений за кредит в банке пока не расплатился. Немного смущаясь реакции очередной подруги, Митька всегда добавлял, что кредита осталось не так уж и много, дела в фирме идут очень хорошо и совсем скоро, года, может быть, через полтора, у него будет очень, очень большая зарплата…

Но то, что будет, а может, и не будет, никого не интересовало.

Дольше всех продержалась девушка по имени Света. Та самая, которая про заграничных родственников спрашивала. Митька подумал тогда, что это шутка, – в самом деле, с чего бы это девушка, проснувшись утром в объятиях мужчины, с которым провела жаркую ночь, станет интересоваться его заграничными родственниками? На шутку он и ответил шуткой – мол, вся заграница нашпигована его родственниками, а один из его многочисленных дядей – престарелый американский миллионер, уже давным-давно написавший в пользу Митьки свое миллионерское завещание.

У девушки Светы, как выяснилось впоследствии, чувство юмора отсутствовало как таковое. И когда спустя почти два месяца она узнала, что никакого американского дядюшки у Митьки нет и ни одного заграничного родственника нет тоже, она обиделась на него просто смертельно. И просветила по поводу их отношений: оказывается, ей необходимо было как можно быстрее свалить «за бугор», потому что «там люди живут как люди, а у нас – как звери в заброшенном зоопарке».

На этом относительно долгий роман был закончен.

А Митька как-то остро осознал, что в принципе никакие женщины ему и не нужны. У них слишком загадочная и темная душа, а у него нет ни времени, ни желания копаться в этих загадках и блуждать в этой темноте в надежде на жалкий лучик света. Решил – и претворил в жизнь свое решение, почти без сожаления забыл даже Галку, первую свою любовь, не говоря уже об остальных, которые оказались на поверку всего лишь «охотницами за приданым».

Вот уже полтора года женщины для Дмитрия Жидкова не существовали. Как пол. Как класс. Как вид и подвид. И вообще, и в частности. И ему было спокойно и даже радостно жить в этом пространстве без женщин, и всю свою неуемную, фантастическую энергию он отдавал работе, и только работе. Арсений вовремя расплатился с кредитами, и зарплата у Дмитрия Жидкова стала неприлично высокой. Только теперь уже ни у одной из представительниц противоположного пола не было ни малейшей возможности спросить у него про его зарплату.