Почти до самого вечера занимались всякой ерундой.

Арсений вместе со всеми резался в карты, катался с Федором на качелях, решал с Митькой производственные проблемы и с Митькой же мыл посуду, пока Майя и Ася играли с Федором в прятки. Когда уже почти стемнело, затеяли новый костер, только теперь уже не в мангале, а на земле, в кирпичах. Долго сидели у огня, болтали ни о чем, зажарили несколько шампуров мяса и съели по куску божественно вкусного торта.

День вышел замечательный, не поспоришь.

Поздним вечером все разошлись по своим избушкам. Синюю избушку, в которой они изначально расположились, решено было отдать Майе, а для себя и для Федьки Арсений взял ключ от другой, красной, избушки, которая стояла рядышком с синей.

Укладывая Федьку спать, Арсений искоса поглядывал в окошко – свет в синей избушке все горел. Федька потребовал сказку, и Арсений послушно и привычно начал выдумывать для него сказку про принца и принцессу, а мыслями был далеко.

Интересно, она его ждет или не ждет?

И чувствовал себя пещерным человеком, прыщавым юнцом, который понятия не имеет, как вести себя в такой ситуации. И сходил с ума от желания спать с ней.

Нет, не заниматься любовью. Об этом вообще нельзя было думать, об этом было думать опасно, от этих мыслей можно было свихнуться просто.

Он думал о том, как, проснувшись рано утром, увидит на подушке ее черные шелковые волосы. Ее розовую помятую щеку, и тень от ресниц, и слегка приоткрытые губы, и ладонь, похожую на крыло маленькой птицы, и россыпь солнечных веснушек, которые он непременно пересчитает, пока она спит. И может быть, даже поцелует каждую веснушку. Как будет долго смотреть на нее, слушать ее дыхание и тихонько гладить ее по волосам – так, чтобы она увидела это во сне. А еще, может быть…

– Пап, ты чего, заснул, что ли? – пробухтел прямо над ухом недовольный Федор. – Ну, дальше-то что было?

– А дальше… – Арсений попытался вспомнить, на чем же остановилась его придуманная сказка, но почему-то не смог. – Дальше… В общем, жили они долго и счастливо и умерли в один день…

– Как это? Они же еще не поженились?

– И не поженятся никогда, – усмехнулся Арсений.

– Почему это? – огорчился Федор.

– Потому что им не разрешает жениться один вредный мальчишка по имени Федька. Он почему-то боится, что если принц и принцесса поженятся, то ему от этого станет плохо. Хотя на самом деле ему было бы очень хорошо. Принц и принцесса любили бы друг друга и вместе любили бы упрямого и вредного Федьку. И были бы счастливы… втроем.

Федька нахмурил брови, надулся и отвернулся лицом к стене, не сказав ни слова.

Арсений долго гладил его по голове, перебирая черные вихры на макушке. Минут через пять Федор благополучно заснул, и у Арсения уже больше не было причины оставаться в красной избушке.

Только он все равно еще очень долго сидел, не двигаясь, возле кровати спящего сына и изредка поглядывал в окно – свет напротив давно погас, и, может быть, Майя уже спала и совсем не ждала его. А может быть, все-таки ждала…

Только ведь если просидеть у Федькиной кровати до утра, то нет никаких шансов узнать об этом.

Воздух на берегу был густой и влажный. Он еще некоторое время побродил по берегу, наблюдая, как опускается на землю голубоватый туман. Трижды обругал себя идиотом и наконец тихонько поскребся в дверь синей избушки.

Которая, к его невообразимому счастью, оказалась открытой.


Веснушек оказалось одиннадцать.

Арсений пересчитал их все, как и мечталось. А в остальном все сложилось совсем не так, как он предполагал.

По-другому. Но гораздо, гораздо лучше.

Майя заснула у него на плече, когда за окном уже начинала таять предутренняя дымка и небо на глазах из темно-синего, почти черного, превращалось в бледно-розовое.

Арсений задремал всего лишь на несколько минут и очень быстро проснулся.

Он считал веснушки у нее на лице, разглядывал тень от ресниц, поглаживал пальцами ее ладонь, похожую на крыло маленькой птицы, и целовал кончик косы, тихонько дремавший у него на животе, по-прежнему напоминающий змеиный хвост. Только змея эта оказалась ручной, домашней, уютной и прямо-таки родной…

И мысли, вплоть до самого этого утра сумбурные, беспорядочные, вдруг стали чистыми, ясными и какими-то светлыми.

Конечно же, теперь им друг без друга – никак.

И наверное, стоило потратить на ожидание целых тридцать лет жизни, испытать множество разочарований, наделать кучу ошибок ради того, чтобы, проснувшись однажды утром, увидеть рядом эти ресницы, и эту черную косу, и россыпь веснушек, и маленькую ладонь.

Тридцать лет – не такой уж долгий срок, когда впереди тебя ожидает такая награда. Хотя в глубине души все же и притаилась обида на судьбу, которая заставила его ждать так долго.

– Счастье мое, – шепнул он тихонько ее веснушкам и прикоснулся губами.

Пушистый котенок внутри зашевелился. Расправил хвост и моргнул глазом.

Конечно же, они поженятся. Что бы там ни говорил вредный мальчишка по имени Федька. Принц и принцесса из придуманной сказки должны быть вместе, рано или поздно он все равно это поймет. Арсений был уверен, что поймет, и не переживал по этому поводу.

Он теперь вообще ни по какому поводу не переживал, наслаждаясь блаженным спокойствием и абсолютной уверенностью в том, что теперь наконец-то все будет хорошо.

Майя легонько пошевелилась и нахмурила во сне брови.

– Все будет хорошо, – шепнул он и снова поцеловал ее в теплую сонную щеку.

Она открыла глаза. Увидела его, слегка удивленно спросила:

– Это… Это что, правда? На самом деле?

– На самом деле, – ответил он, улыбаясь, сразу же догадавшись, о чем она спрашивает.

– С ума сойти, – пробормотала она, переворачиваясь на спину. – А ведь ты мне с первого взгляда ужасно не понравился…

– И чем же я тебе так не понравился?

– Ну, не знаю. Ты был какой-то… лохматый. И сумасшедший. И в этих своих дурацких бриджах…

– Я и сейчас лохматый. И сумасшедший. Только не в бриджах. Я тебе теперь тоже не нравлюсь?

– Не нравишься. Причешись немедленно и перестань говорить глупости.

– У меня нет расчески. И я не умею говорить… умности.

– Ладно. Уговорил. Придется… Придется любить тебя лохматого вместе со всеми твоими глупостями… И с бриджами…

– Придется. Никуда теперь ты от меня не денешься. А я – от тебя… Майка, ты замуж за меня пойдешь? Знаешь, я ужасно хочу, чтоб ты пошла за меня замуж. С первой минуты…

– Не ври про первую минуту, пожалуйста.

– Ладно, – согласился он, снова целуя ее. – Не с первой. Пусть со второй… Пойдешь за меня замуж?

Она помолчала некоторое время, раздумывая. А потом спросила как-то слишком серьезно:

– А ты возьмешь меня… замуж?

– А почему это мне тебя не взять замуж? – удивился он, слегка встревоженный этим ее серьезным тоном. – Говорю же, я с первой… Тьфу, черт, со второй минуты об этом мечтаю…

– И теперь мечтаешь?

– И теперь мечтаю! Почему же мне теперь-то не мечтать?

– Потому что, – ответила она, почему-то отворачиваясь, и этим своим непонятным ответом его даже слегка разозлила.

– Потому что – это не ответ! Ты чего это со мной загадками разговариваешь, а? Май, я не люблю загадки!

– Прости. Я думала, что ты сам уже… все понял.

– Да что я понял-то? – сердито пробормотал Арсений.

– А то, что я… Не одна.

– Не одна? – Он ничего не понял. – Это как – не одна?

– А так! Не одна, и все!

– В смысле… уже замужем, что ли? – вдруг перепугался он и даже сел в кровати, подскочив от испуга.

– Да нет. Не замужем. Успокойся и… ложись обратно.

– Не хочу я ложиться! Ты скажи…

– Ложись, – терпеливо повторила она. – Ложись – и все узнаешь…

– Да что узнаю-то? – продолжал сердиться Арсений, послушно укладываясь обратно.

Она не ответила. Повернулась к нему лицом, взяла в руку его ладонь и положила под простыней себе на живот.

Арсений замер, вдруг поняв, что этот жест означает не требовательную ласку, что он не имеет ничего общего с тем желанием, которое уже просыпалось у него одновременно в груди и в самом низу живота.

Это было что-то другое…

Пугающее.

Ее лицо было близко. Она смотрела ему в глаза, и по выражению этих глаз ничего невозможно было понять.

Кожа под его ладонью была упругой и горячей. Он знал совершенно точно, что женится на ней в любом случае, что ничто теперь уже этому не помешает, что нет и не может быть на свете такой причины, которая бы разъединила две половинки одного целого.

Знал и все-таки чего-то боялся.

– Я ничего не понимаю… – начал было он, но она не дала договорить. Приложила палец к губам, шепнула:

– Тихо. Полежи спокойно. Еще немного. Несколько минут. И все поймешь. Только… закрой глаза, пожалуйста.

Он закрыл глаза и стал лежать спокойно, слегка поглаживая кончиками пальцев ее упругий и немножко круглый живот. И спустя буквально минуту вдруг почувствовал, как изнутри этого немножко круглого живота его ладони коснулось что-то живое.

Он вздрогнул от этого неожиданного прикосновения.

И сразу понял, что это было.

Семь лет назад он точно так же, лежа в постели рядом с женой, подолгу держал ладонь у нее на животе, с радостным томлением в груди ожидая этих прикосновений. А потом с блаженной улыбкой на лице пытался отгадать, что же это было.

Пяточка?

Ладошка?

А может быть, темечко?

В животе у Майи был ребенок.

Чужой ребенок. Не его. Ребенок от какого-то другого мужчины.

Так вот что она имела в виду, говоря, что она «не одна».

– Так, значит, ты… – начал было он и замолчал сразу, внезапно забыв все слова.

– Значит, я… – подтвердила Майя. – Странно, как это ты сам не понял. Он ведь уже большой.

– Кто… большой? – глухим голосом спросил Арсений.

– Живот, – тихо ответила она, отворачиваясь.

Потом они долго молчали. Он не видел ее лица, но чувствовал, что это лицо, такое дорогое, бесконечно любимое лицо, покрытое веснушками, сейчас мокрое от слез.

Знал, чувствовал, но ничего не мог с этим поделать.

Хотя по-прежнему ни секунды не сомневался в том, что ничто не помешает им теперь быть вместе. Ничто. Даже… это.

Просто ему нужно было к этому привыкнуть. Ему нужно было время – может быть, пять минут или десять – для того, чтобы сказать ей об этом, и чтобы в словах не прозвучало ни капли фальши. Он знал, что эту фальшь она никогда, ни за что в жизни потом не сможет ему простить…

Майя резко поднялась с кровати, утянув с собой простыню. Не оборачиваясь, поспешно схватила наброшенный на спинку стула шелковый халат и принялась одеваться.

В полной тишине было слышно, как за окном шелестят на ветру листья, а вдалеке резко и отрывисто, словно от боли, вскрикивает какая-то незнакомая птица.

Арсений подошел, взял ее за плечи и развернул к себе лицом. Плечи были напряженными, как будто неживыми, а по лицу текли две маленькие слезинки.

– Это ничего не меняет, – услышал он свой охрипший голос. – Слышишь? Ничего. Просто… Просто я сейчас не смогу. Не смогу сказать тебе об этом так… Так, как это надо сказать. Не плачь, прошу тебя. Дай мне время. Дай мне пять минут или десять… Прошу тебя…

– Хорошо, – сказала она, отстраняясь. – Я понимаю.

– Не плачь, – снова попросил он.

Майя села на кровать и вытерла слезы.

Ему нужно было побыть одному. Категорически необходимо было прожить эти пять или десять минут в полном одиночестве.

– Майя!

Она подняла на него свои черные глаза. И снова, в который раз уже, он так и не сумел понять, что же скрывает этот взгляд. Только лишь увидел в ее глазах свое отражение.

– Я сейчас уйду. Но ты жди меня, слышишь? Я уйду, но вернусь очень быстро. И ты не уходи никуда и ничего… Ничего плохого не думай. Просто дождись…

– Да. – Она рассеянно кивнула и снова сказала: – Я понимаю. Только можно, я не здесь тебя ждать буду? Я пойду посмотрю Федьку. Может, он проснулся…

Не дожидаясь его согласия, она поднялась, пригладила рукой спутавшиеся волосы, нашарила под кроватью шлепанцы и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Арсений несколько минут стоял посреди комнаты, оглядывая предметы, которые казались почему-то не настоящими, нарисованными, потом быстро оделся и вышел вслед за ней. Майи уже не было – он заметил только, как мелькнул ее силуэт в окне домика, где спал, а может быть, уже успел проснуться Федор.

Узкая тропинка спускалась вниз, к Волге. Арсений помчался по этой тропинке почти бегом. Оказавшись на берегу, разделся и нырнул в холодную июньскую воду. Широко взмахивая руками, быстро отплыл от берега, чувствуя, как от энергичных движений согревается в воде тело, как начинает гулко стучать сердце, которое еще несколько минут назад, казалось, остановилось совсем и навсегда.