Сандрин Леманн - Волк в капкане

Цюрих, 1987

— Что тут, по вашему мнению, такое?! Большой спорт или благотворительное общество малолетних нарушителей? Клуб анонимных алкоголиков? Что ты вытворяешь?

Председатель Федерации Горнолыжного спорта и главный тренер сборной команды Швейцарии Штефан фон Брум был вне себя от возмущения. Сезон только что начался, сезон, который должен был стать прорывом, его личной победой, который должен был в корне изменить расстановку сил на мировой горнолыжной арене. И именно сейчас человек, которому было предназначено стать главным орудием этого прорыва, выкинул фортель, который яснее ясного показал, что он всего-навсего мальчишка, и в качестве такового заслуживает взбучки. Оная взбучка как раз и имела место в данный момент.

— Давай-ка посмотрим на твои подвиги за последний год. Два ареста!..

— Один арест и одно задержание, — поправил его рыжеволосый мужчина, с хмурым видом сидящий в кресле.

— Я не с тобой разговариваю, Регерс! — повысил голос Брум. — Почему-то твой подопечный не спешит оправдываться! Итак, два… Ну ладно, ладно, один арест и одно задержание. Обвинения в убийстве и нанесении увечий.

— Оба обвинения сняты! И обвинения в убийстве не было — подозрение! — уточнил Регерс. Брум даже не повернул голову в его сторону:

— Два огромных штрафа за превышение скорости. Вот, посмотри на это! Сто семьдесят! При разрешенных пятидесяти, твою мать!

— Ста двадцати. Это был автобан, — снова встрял Регерс.

— Ты заткнешься? Почему вот он молчит? Автобан, как же! К тому же на мотоцикле! Человек, на которого поставлены все карты, который является самым главным козырем сборной Швейцарии, гоняет на своем байке так, что того и гляди станет просто мешком с переломанными костями!!! Скалолазание, превосходно! Я уже молчу про этих чертовых баб, которые из-за тебя чуть ли не дерутся! И наконец, вот это вчера — самый персик! Тебе мало адреналина в скоростном спуске, да? Тебе нужен самый экстрим! Фрирайд (1), черт тебя подери!!! И ладно бы в феврале, когда хотя бы снег есть, так нет — в октябре! Сплошные камни! Что ты себе думаешь, сукин сын?! Да еще где? Ему подавай склон, где только за последние два года уже труп и двое калек! Вы с этим Пелтьером хоть имеете понятие, сколько в вас денег вложено? Сколько стоит подготовить такого оболтуса, как ты? Слава Богу, хотя бы Пелтьер не моя проблема, а французов, но ты-то рискуешь не только своей жизнью и здоровьем, но и моими деньгами, раздолбай! Что молчишь? Тебе нечего сказать?

Любитель экстрима, на которого пролился этот поток председательского красноречия, хладнокровно пожал плечами. Он сидел, опираясь бедром на край письменного стола, с соответствующим ситуации видом нашкодившего ребенка, но лукавые искорки в глазах показывали, что особого раскаяния он не испытывает. Это был удивительно красивый молодой мужчина с гривой светло-русых волос и зеленовато-карими нахальными глазами. Его лицо было одним из тех, которые, раз увидев, невозможно забыть — так замечательно в нем сочеталась физическая красота с силой характера и острым умом. Он был могуч, как викинг, горд, как индеец, своенравен, как тигр и неукротим, как ураган. В свой двадцать один год он был на пороге славы. Его широкие плечи обтягивала поношенная кожаная мотоциклетная куртка, старые вытертые добела джинсы с прорехой на колене были истрепаны почти в труху, грубые ботинки явно видали лучшие дни.

На вопрос Брума он дерзко улыбнулся:

— А что именно я должен говорить? Вы все упомянули.

— Вон, тренер за тебя заступается. А ты, как всегда, отмалчиваешься — ваша светлость слишком горды, чтобы оправдываться. Ну так вот. С этого дня каждая подобная выходка будет стоить тебе денег. Я буду вычитать по тысяче франков из твоей зарплаты!

— Я так не думаю. В моем контракте этого нет, — невозмутимо заметил молодой человек.

Брум взорвался:

— А что есть в твоем гребаном контракте, Ромингер?! Что ты должен свернуть себе шею за бесплатно? Что ты должен рисковать всем ради ничего? Что ты должен попадать в неприятности с полицией? Два ареста, твою мать! Ну пусть одно задержание. Но обвинения-то какие, это вам не шоплифтинг (2)! Убийство и нанесение увечий! Прелестно! И это один из лучших горнолыжников Швейцарии! Ну ладно с девушкой все понятно, но сам факт! И увечья — ты избил этого журналиста до полусмерти! Ты хоть понимаешь, как это сказывается на нашей репутации?!

Взгляд спортсмена заледенел, он ответил сухо:

— Я не готов это обсуждать.

— И зря, — на этот раз тренер снова не выдержал и вмешался. — Ты отлично знаешь, что ничего другого ты не мог сделать. Ты поступил единственно возможно. И мог бы подать встречный иск на этого типа за попытку…

— Хватит! — оборвал его Ромингер. — Я сказал — мы не будем об этом говорить!

— Об этом не хотим? Мы, стало быть, нежные? Так у нас и другие подвиги есть! — Брум закурил сигару. — Как насчет попойки в Джокере с итогом в виде пятидесяти пьяных в хлам спортсменов и не пойми какого сорта девок, счета на 8 тысяч франков за поломанную мебель, разбитую посуду и витрину и, опять-таки, изумительной прессы? Отлично отметили твое совершеннолетие!

— Как это мило с вашей стороны так интересоваться моими делами, — ухмыльнулся спортсмен. Председатель оставил этот выпад без ответа:

— А о твоих практических шутках просто легенды ходят! Да что далеко ходить, вон неделю назад один умник, не будем показывать пальцем, сорвал предсезонный медосмотр! Это же надо такое придумать! Напечатать объявление о необходимости сдачи спермы в офис управления антидопингового контроля, закупить и поставить около ресепшена кучу пробирок и организовать полный коллапс работы всех туалетов здания! И это тоже еще не все! А полтинник за прокат «Пентхауса»? Ну и самый апофеоз — триумфальное явление девки с надутыми щеками и твоей фамилией на листочке, которая пришла сдавать твой…гм…анализ! — Брум не выдержал и хохотнул.

Ромингер оставался невозмутимым, но уголки его губ слегка дрогнули, скрывая улыбку. Ему тоже этот розыгрыш показался забавным.

— Короче, так, Ромингер. Похохмили и хватит. Предупреждаю тебя честно, можешь называть меня самодуром, подавать на меня в суд, жаловаться в FIS (3), но в каждом случае неоправданного риска, срыва работы какого бы то ни было подразделения ФГС (4), проблем с законом, а также любой плохой прессы я намерен вычитать из твоей зарплаты обусловленную законодательством сумму. Вопросы есть?

Вопросов хватало, но Ромингеру было очевидно, что результативность споров о правомерности штрафов сопоставима с переливанием из пустого в порожнее.

— Никак нет. Разрешите идти? — Военной формулировке противоречили все те же насмешливые искры в глазах и вальяжность позы.

— Иди.

Спортсмен поднялся и покинул комнату. Мужчины смотрели ему вслед.

— Бесполезно, — покачал головой тренер. — На таких хеллрейзерах (5) и строится весь спорт.

— Чушь! — вскинулся председатель. — Дисциплину никто не отменял. Этот тип чертовски талантлив и трудолюбив, но, если он сломает себе шею на своем чертовом байке или загремит в каталажку, ему не поможет ни талант, ни упорство. Я поговорю с юристами, пусть найдут какие-нибудь обоснования для санкций, а также надо будет составить допсоглашение к контракту…

— Не подпишет. Не забывай, что он МВА (6).

— Еще нет.

— Будет в мае. Он дока в договорном праве.

Брум махнул рукой и выбросил сигару.

Артур и Рене Браун были погодками, а не близнецами, как многие считали. Они действительно были очень похожи — высокие, стройные, черноволосые и голубоглазые. Артур был старше сестры на полтора года. Его считали красивым, а ее почему-то всего лишь изысканной, в лучшем случае хорошенькой. Она понятия не имела, что в данном случае означает «изысканная». Наверное, так говорят про девушек, про которых хорошо сказать нельзя, а плохо — жалко. Она сама считала себя некрасивой — в ней не было ничего от девушек, которыми все восхищались, которые украшали собой обложки журналов и назывались «лицом десятилетия». У нее был вздернутый нос, большой дерзкий рот и больше характера в лице, чем на самом деле.

Брат и сестра довольно сильно выделялись на фоне своих сверстников, являясь предметом зависти многих (и легкого презрения некоторых). Их уникальность состояла в том, что в своем возрасте (ему было 20, ей — 18) они жили одни и были финансово независимы благодаря трастовому фонду, который оставила им бабушка. Не то чтобы им совсем никто был не указ — у них был опекун, который следил за тем, чтобы они вели себя в соответствии с его представлениями о правильности и не транжирили свое наследство в кредит.

Их родители поженились в Женеве в 1966 году. Мать, урожденная Селин Тибо, была единственной дочерью доктора Тибо. Он был процветающим врачом-онкологом, его супруга — анестезиологом в его отделении, и никто не удивился, когда их дочь пошла по стопам родителей и поступила на медицинский факультет университета. После первого курса она проходила практику в муниципальной больнице в Женеве в качестве медсестры в приемном отделении. Летним вечером она поставила обезболивающий укол пострадавшему в автомобильной аварии молодому и красивому мужчине.

Его звали Рихард (Рики) Браун. Для заработка он был телеоператор, а для души — автогонщик-любитель. Он участвовал во всех любительских гонках, которые проводились в Швейцарии и в соседних странах, не брезгуя, впрочем, и полуорганизованным и совсем стихийным стрит-рейсингом. В одной из таких нелегальных гонок на улицах Женевы он получил легкую черепно-мозговую травму и перелом ключицы.

Рики было 24 года, он работал на телевидении, на одном из заштатных и внерейтинговых коммерческих телеканалов. В больнице он провел две недели. Выписываясь, он сделал Селин предложение, и та его приняла. Родители девушки удивились, но особо возражать не стали — в силу своей профессии они привыкли относиться к жизни философски. Молодожены сняли кондоминиум в Женеве и поселились там. В мае 1967 года у них родился сын Артур, в ноябре 1968 — дочь Рене Мишель.

Через два года после ее рождения один из репортажей, который снимал Рики, заметили. С этого момента начался его стремительный карьерный взлет — он ушел со своего заштатного канала на место оператора в одну из самых престижных и рейтинговых телекомпаний страны. Он много работал, зарабатывая все больше. Селин не стала восстанавливаться в университете, осталась сидеть дома с детьми.

Только потому, что он стал мужем и отцом двоих детей, Рики не бросил гонки, они по-прежнему будоражили его. Азартный, темпераментный, очень искусный водитель продолжал гонять как сумасшедший, срывая штраф за штрафом. Да, мастерства ему хватало — он очень гордился тем, что по его вине не произошло ни одной аварии. А то, что он большую часть времени проводил, ездя без прав, его как-то не смущало. Карьера Рики развивалась, заработки росли, и в один прекрасный день он смог воплотить свою мечту и купить себе огненно-красную феррари. Под капотом этого восьмого чуда света бушевали 200 кобыл, до сотни машина разгонялась за каких-то 7 секунд, и Рики, которого и раньше подводил темперамент, совсем потерял голову.

Вспыльчивый и невыдержанный, он часто участвовал в уличных разборках. Стоило кому-то просто влезть перед ним на светофоре, Рики тут же лез в бутылку и начинал гонку с обидчиком. Он был классным водителем на классной машине, и ему везло. Но его везение кончилось в конце апреля на дороге из Лозанны в Монтре.

Что произошло, потом уже было не понять. Почему феррари улетела в кювет, перевернулась и врезалась в дерево, объяснить было некому. Рихард Браун умер мгновенно, не дожив нескольких дней до своего тридцатилетия.

Селин просто слегла от горя, родители опасались за ее рассудок. Накануне похорон из Цюриха приехала мать Рики, Белль Браун. Было решено, что, пока Селин не придет в себя, ее дети погостят в Цюрихе у бабушки.

Белль было пятьдесят семь, она овдовела год назад и с удовольствием взяла на себя заботу о внуках. Она жила одна в пятикомнатной квартире недалеко от набережной Лиммата. Ее муж оставил ей кучу «голубых фишек», на доход с которых она безбедно существовала. Она не собиралась сдаваться на милость старости: тщательно следила за собой, ее фигуре могли позавидовать иные двадцатилетние девицы. У Белль был постоянный любовник на десять лет моложе нее, она курила сигары и одевалась в дорогих бутиках.

К вечеру того дня, как Белль привезла в свой дом пятилетнего мальчика и четырехлетнюю девочку, она прокляла все на свете. Дети были просто наказание господне. Капризные, своенравные, донельзя избалованные и совершенно неуправляемые, в довершение ко всему они лепетали только по-французски, чего Белль совершенно не умела. Как большинство швейцарцев, она говорила на языке, имеющем сходство с немецким. Внуки не понимали бабушку, бабушка не понимала внуков. Весь вечер Белль поглядывала на телефон, мысленно умоляя, чтобы Селин соскучилась по своим сокровищам и забрала их в Женеву. Но ничего подобного не случилось.