Никто особо не беспокоился о том, чтобы информировать аутсайдеров, еще мающихся на старте, о ходе соревнований, о состоянии трассы и так далее. Они могли видеть только продублированный на старте финишный монитор, на который передавалась информация о тех, кто прошел дистанцию. Первое место пока вполне предсказуемо было у австрийца Флориана Хайнера. Второе занимал Филипп Граттон, звезда сборной Франции. На третьем месте был небезызвестный швейцарец Ив Фишо. Ноэль с триумфом вкатился на одиннадцатое место. Берт Эберхардт — на седьмое. В общем, кроме падения Айсхофера, особых неожиданностей пока не было. Но все же и помимо расклада сил на финише, информация попадала в стартовый городок с помощью раций и уоки-токи. Так Отто и Тони смогли узнать, что на финишном спаде образовались глубокие колеи, что Айсхофер не травмирован, но списывает свой сход с дистанции на боль в спине, что зрители не спешат расходиться — такое часто бывает в начале сезона: за лето соскучились по «белому цирку» и теперь отрываются на трибунах с пивом и глинтвейном. Отто подумал, а что делает Рене?

— Это что, так опасно?

— Да не надо так бледнеть, — хмыкнула Макс. — Конечно, если кувыркнешься на скорости, то мало тебе не покажется. Но далеко не все уезжают с трассы с таким комфортом, как Марцелль, бедняжка. Большинство все же уходят на своих на двоих.

— Когда теперь снова дадут старт?

— Ну, залатают ограду, а следующему, кто там был — Бэйтс? — дадут перестартовку.

— Почему?

Макс терпеливо объясняла, в то время как Артур уже озверел от расспросов сестры и от затянувшейся паузы в соревнованиях и пошел перекурить.

— Потому что стартовый интервал уменьшили. И Джимми Бэйтс успел стартовать до того, как на старте получили информацию о том, что произошел такой инцидент. Скорее всего, кто-то из судей вдоль трассы показал ему желтый флаг. Это означает, что Джимми должен немедленно остановиться и съехать вбок трассы. Думаю, его отправили на один из параллельных склонов, он уже успел подняться на подъемнике обратно к старту. А вообще, скажу я тебе, это не дай Бог — ты стартуешь, тебя останавливают, дают перестартовку… В таких условиях приличное время показать — такого попросту не бывает.

— А с пятьдесят четвертого номера? Бывает? — Рене дрожала от смеси холода и возбуждения.

— Тоже не бывает, — безжалостно сказала Макс. Но великодушно добавила: — Хотя… от твоего Ромингера можно ожидать чего угодно.

От сочетания «твоего Ромингера» Рене расплылась в улыбке. «Он — мой?»

— Посмотри, быстрее, — сказала Макс, подтолкнув Рене локтем. — Вон, видишь, мужик в черно-оранжевом? Вон там, неподалеку от трибуны победителей. Уходит.

— Это кто-то из немцев?

— Правильно. Олли Айсхофер, но его все, от фанов до спонсоров и комментаторов, зовут Эйсом[3]. Ты о нем слышала раньше?

— Конечно. Я же не в вакууме жила.

— Тогда ты, наверное, знаешь, и кто с ним. Видишь?

— Ту маленькую блондинку? Вижу. Но не знаю, кто это.

— Это Таня Гросслинг. Фигуристка.

— Серьезно? Ну и ну!

— Ты не знала, что она — его жена?

— Нет. Вот это да!

— Они не расписаны, насколько я знаю, но уже пару лет точно живут вместе. А вон девушка около трибуны — это подружка Хайнера, во всяком случае, нынешняя. Он милашка, этот Флориан, правда?

— Не знаю, я не видела его вблизи. А рядом кто?

— Вот та рыженькая?

— Да, с ребенком на руках.

— Это Марин Граттон, жена вон того, в сине-белом. Это Филипп Граттон, он на втором месте. На руках у нее Николь, дочка. А рядом, видишь, мальчик? Это старший сын, Лоран. А рядом дядька — это папаша Филиппа. А дама рядом с ним в дурацкой шапке — мать. А вон старшая сестра, Изабель. Раньше она тоже выступала, но уже закончила карьеру. Она старше Филиппа года на три.

— Такая большая семья!

— Да. Они очень дружные и часто приезжают поболеть за него в полном составе.

— Вот это да! — Рене с нескрываемой завистью и тоской посмотрела на Граттона. Как, должно быть, здорово — иметь такую семью, которая тебя любит и приезжает за тебя поболеть в полном составе. Жена, дети, родители… Один за всех, все за одного, и это называется дом, это называется крепкий тыл, и это — то, чего лишена она сама… и Отто.

— Макс… А кто-нибудь приехал поболеть за Отто?

— Не думаю. Он не настолько известен, чтобы иметь большой фан-клуб, который кочевал бы за ним по этапам.

— Я не об этом. Родители, родственники…

— А, эти, — пренебрежительно откликнулась подруга. — Нет. Никогда не приезжали.

— Но почему? — Рене на время даже забыла о своем волнении из-за соревнований. Кажется, Макс что-то знает… может быть, расскажет? И Максин ее не разочаровала.

— Ну, папаша там очень занятой мужик. Банкир, я же тебе говорила. Весьма публичная личность. Сейчас уже не настолько, но раньше часто попадал во всякую светскую хронику как главный бернский плейбой. Симпатичный такой дядька, фактурный, все с моделями и манекенщицами путался. Отто весь в него — любит красоток, кстати. Ну а папаша — банк, бабы, откуда ему взять время приехать за сына поболеть? Да и не стал бы. Ему, как ты понимаешь, не нравится, что Отто от них откололся и пошел в профи-спорт. С тех пор как я знакома с Отто, папаша появлялся на горизонте раз десять, это за пять лет, и каждый раз пытался как-то давить. Вернись домой, займись банковским делом, брось этот дурацкий спорт, обстриги волосы. А Отто, что Отто, на него где сядешь, там и слезешь. Он не любит, когда им командуют. Вот так нашла коса на камень, и привет. Оба упрямые, жесткие и гордые, сначала сильно бодались, как два твердолобых барана, потом пришли к какому-то подобию нейтралитета.

— А мама? — с отцом все было более или менее ясно, слова Макс только подтвердили то, что Рене сама для себя уже успела понять. А вот с матерью дело обстояло по-другому. Почему он никогда о ней не говорит? И почему, когда Рене пытается спрашивать, у него сразу столько грусти в глазах? — Ведь она жива, живет с отцом, они не в разводе?

— О, да, — небрежно уронила Макс. — Но с ней какие-то странности.

— Что значит странности? Она… не в себе?

— Да нет, не это. О ней я ничего не знаю, только то, что она по какой-то причине не общается ни со своими детьми, ни с мужем. Она богатая тетка, офигенно красивая, как нетрудно догадаться, и живет какой-то своей жизнью. Когда Отто было семнадцать, он ломал ногу, был очень хреновый открытый перелом, осколочный, со смещением — ну кошмар, в общем. Он несколько месяцев пролежал в больнице. И вот эта самая так называемая маман не соизволила ни разу появиться в этой больнице, чтобы проведать сына. Как тебе это?

— Ужас. Невероятно. Не понимаю — как такое возможно? Почему?

— Почему и как — я понятия не имею. Отец приезжал к нему часто — я много раз его там видела, мы все тоже постоянно у него крутились. Сестра пару раз. Дед приезжал. Мать — ни разу. Никогда. Он никогда ее не упоминает. Я так понимаю, она формально есть, но фактически… у него просто нет матери.

— Господи, быть не может.

— Может, может, — усмехнулась Макс. — Хочешь верь, хочешь — не верь, но дело обстоит именно так.

— Да уж… А сестра? Ты ее видела?

— Видела.

— Какая она?

Макс пожала плечами:

— Ну, про нее я вообще ничего не знаю. Тоже очень красивая девка, только, в отличие от брата, отлично одета. И очень дорого. Думаю, если продать все, что на ней было все эти разы надето, можно было бы погасить государственный долг какой-нибудь Эфиопии.

— А что она делала? Ну, то есть говорила что-то?

— Да нет, я же говорю, только видела ее вскользь. Ну ты не беспокойся, у Отто и без них сегодня нехилая группа поддержки. Мы-то все тут на что?

— Да, — невпопад сказала Рене. Ей нужно было обдумать и разложить по полочкам все эти сведения. Она для себя твердо решила больше не приставать к Отто с расспросами про его мать. Если это такая болевая точка, то лучше не надо. А про отца и сестру все более или менее понятно.

Она спросила Макс про гигантский монитор, висящий напротив финишного табло.

— Хорошая штука, — сообщила подруга. — Его, по-моему, только сейчас и поставили, в прошлом году не было. Вот смотри — Бэйтс уже на старте. Сюда транслируются изображения с камер, которые стоят вдоль трассы. А еще, заметь, интересные циферки будут, когда он пойдет. Называются отрезками. Секундомеры фиксируют время прохождения определенных отрезков и дают сравнение с временем, которое здесь показал Хайнер. Ну, то есть победитель. Если впереди минус и циферка зеленая, то тот, кто сейчас идет, обгоняет лидера. Если без минуса и красная — отстает.

— Да знаю я, что такое отрезки.

— Ну и хорошо. Только не думаю, что мы сегодня еще увидим зеленые циферки.

— А я думаю, что увидим, — вдруг выпалила Рене.

Макс закатила глаза:

— Он пятьдесят четвертый, Рене! Ну ты же не маленькая, чтобы в сказки верить! Трассу разбили дико, и посмотри, как тепло! И становится все теплее с каждой минутой, уже + 5 на финише! Да если он хотя бы в двадцатку попадет — это уже будет огромный прорыв, сродни чуду!

— Хочешь пари? — Рене была ничуть не менее упряма, чем Отто.

— Продуешь.

— Ставлю ящик пива.

Макс расхохоталась:

— Вижу знакомый почерк! С каких пор ты научилась пиво пить?

— Кто сказал, что в 18 поздно чему-то учиться?

— Так на что спорим — на зеленые отрезки?

— Да. Если будет хоть один — я выиграла.

— Только у Отто или у кого угодно?

— Какого черта? Только у Отто, — решительно сказала Рене. Что ей до других?

— Имей в виду, мой любимый сорт — Шпэтен.

— А наш — нефильтрованный… — Рене со стыдом поняла, что забыла название сорта. Но Макс помогла ей:

— Вэденсвилер, как же. Только здесь ты его не найдешь. Или жди до Цюриха, или спорим на Пауланер, Отто всегда пьет его в отъезде. Только ты не переживай — мне не придется покупать пиво, а у тебя проблем не возникнет, Шпэтена везде полно.

Регерс хмуро посмотрел на своих воспитанников. Оба нервничали безумно, но старательно держали лицо. Ромингеру это удавалось чуть лучше, чем Раффнеру, но ненамного. Герхардту стало стыдно за свой срыв из-за лыж. Самому сорваться так по-дурацки и еще орать на парня, чтобы он держал себя в руках. Свинство. Несмотря на привычку относиться к Отто как к зрелому, взрослому человеку, обращаться с ним на равных, нельзя забывать, что он, в сущности, еще пацан. 21 год. Ровно год назад двадцатилетний Отто стоял тут же на старте, только хорохорился намного больше, чем сейчас. И вылетел в итоге, не успев пройти и половины трассы.

— Помнишь прошлый год? — тихо спросил Герхардт. Отто кивнул с совершенно отсутствующим видом. Любому, кто знал его хоть вполовину так, как Регерс, стало бы понятно, что он не только помнит, но и думает о том, что было в прошлом году, в эту самую минуту.

— Хорошо. Мне пора вниз. Тони, не забывай про стойку. Не раскрывайся где не надо, и все будет нормально. Ромингер… покажи им всем. Тони, иди, скоро твой старт. Пора.

Из стартового домика уже выглядывал кто-то из судей.

Отто остался один. На старте было почти пусто, несколько человек с еще более низкими номерами топтались по спрессованному снегу и льду. Солнце заливало опустевший стартовый городок, слишком яркое и теплое для ноября. Отто любил быть на солнце, но сегодня предпочел бы, чтоб было пасмурно. Слишком много факторов работало против него в этот день, и солнце было одним из них. Склон был покрыт искусственным снегом — на горах вокруг снега почти не было. Внизу, в долине, тем более. Сам по себе искусственный снег ничуть не лучше и не хуже натурального, но лучше было бы градусов на 10 холоднее — тогда было бы самое то.

Стартовал следующий участник после Тони. Вот и Ромингеру пришла пора готовиться.

Ботинок с громким щелчком встал в крепление, второй. Отто по-дурацки постучал палками друг об друга, хотя давно собирался избавиться от этой детской привычки.

— Ромингер. Старт.

Он перевел дух, скользнул на метр вперед, пока планка не уперлась в его ботинок. Он слышал только собственное дыхание. Опираясь на палки в метре за стартовым порогом, он ждал сигнала.

Вот он. Мощный прыжок, погнали.

В отличие от скоростного спуска, соревнования по супер-джи не предусматривали контрольных и вообще каких бы то ни было тренировок на этой трассе. Отто плохо помнил ее с прошлого года. Они с Тони и Герхардтом как могли восстановили ее по памяти, все трое не верили, что тут возможна какая-то серьезная переустановка ворот. И вот трасса была перед ним — опасная, разбитая, непредсказуемая, коварная, ледяная, полусвет-полутень.