Сандрин Леманн - Волк в капкане

Вроде бы он даже не вспомнил о том, что у него завязаны глаза. Он набросился на нее как безумный. Она громко закричала, судорожно выгнувшись под ним, еще несколько мощнейших, глубочайших ударов — и оба растворились в долгожданном пожаре. Шарф развязался, упал на ее лицо, кто-то из них нетерпеливо отбросил его в сторону. Все… Кажется, на несколько секунд у мужчины и женщины все стало общим. Прерывистое дыхание, дикое сердцебиение, бешеный пульс… Слишком хорошо. Так не бывает…

Они засыпали вместе. Рене обвилась вокруг него, он прижал ее к себе… И она прошептала уже засыпая:

— Отто… Я хочу быть твоей женой.

Он обмер в ужасе. Она сказала это. Сказала и заснула, избавляя его от необходимости отвечать, как-то выкручиваться, но роковые слова были сказаны.

[1] (англ.) дамы в первую очередь

И вот теперь она спала рядом с ним, обнимая его, а он лежал без сна и думал, что ему делать? Что, ради всего святого? Она хочет быть его женой. А он не хочет быть ничьим мужем!!!

Он не готов. Он не может жениться. Ему, черт подери, 21 год, почему он должен сейчас себя связывать? Он женится лет в тридцать. Или сорок. Он будет старым мужиком, решит, что нагулялся, и женится — что еще останется тридцатилетнему старикану? Но сейчас… Он не хочет жениться! А она думает по-другому. Она уже не только хочет, но и сообщила об этом ему. Вот черт…

А что она сделает, если он не женится?

Почему он позволил, чтобы все у них зашло так далеко? Ведь с самого начала знал, что она серьезно воспринимает то, что между ними происходит, в то время, как он просто развлекается. Да, черт подери, он развлекался… пока сам не начал воспринимать происходящее, как нечто драгоценное. Опасно драгоценное. Эта девчонка подобралась к нему слишком близко. Эта невозможная, взбалмошная, нежная, ехидная, ласковая, веселая, сладкая, наивная, непосредственная, сексуальная девчонка. Дело зашло слишком далеко, снова подумал он. Чересчур далеко. Недопустимо далеко.

Он будто с ума сошел, носится с этой Рене, трахает ее не предохраняясь, разговаривает с ней всякие умные разговоры и откровенничает как полоумный. А ловушка захлопывается. Скоро совсем захлопнется. И будет он сидеть, как волк в капкане, и не знать, как выпутаться. Ведь, черт ее побери, она уже распланировала себе целую жизнь с ним, сотней детей, домашними тапками разных размеров — побольше с надписью «Для него» и поменьше — «Для нее», «они жили долго и счастливо и умерли в один день» и всем таким. И как он вообще мог дотянуть до этого? Как он вообще мог потащить ее в тот отель две недели назад? Ведь знал все с самого начала, знал, что нельзя! И как он теперь должен выпутываться, чтобы не навредить ей и не причинить боль? Она уже хочет замуж за него! А незадолго до того она выпалила, что он ее любит, и к тому же потребовала от него подтверждения. Он, конечно, выпутался, но испугался по-настоящему.

Рене тихо вздохнула во сне, он почувствовал на шее тепло ее дыхания, ее волосы щекотали его губы. Ее пальцы на его животе дрогнули, она была такая теплая, сонная, сладкая. Отто захотел ее снова, подумал, что можно разбудить и снова заняться с ней любовью (нет…сексом, поправил он сам себя) Но он не стал это делать. А вдруг она начнет с того, на чем закончила? Опять скажет ему это? И будет ждать ответа? И что он должен будет ей ответить? Похлопает по плечику и скажет «Ну-ну, малыш. Поговорим об этом в другой раз»? Или промямлит «Эй, детка, у нас был потрясающий секс, но это не значит, что…» А чего это не значит? Он понятия не имел. Он знал только одно — все это вместе значит, что пора уносить ноги. Он начал забавляться с ней, полагая, что является гроссмейстером в этой игре, а она приготовишка, и — проиграл. Потому что для него это тоже перестало быть игрой. Вот что хуже всего. Она сказала, что хочет за него замуж. И на какую-то долю секунды его охватила такая нежность, такое тепло, такая радость… То, чего хочет Рене — это еще полбеды. Самое плохое — то, что он какой-то миг и сам был не против.

И что он теперь должен делать? Бежать от нее с криком «Караул! Грабят!» Он собирался бросить ее — он это и сделает, причем как можно быстрее. А потом… воспоминание пронзило мозг — громкий, настойчивый стук в дверь… он сам, выплывающий из лихорадочного сна, сквозь головную боль и ломоту всего тела от высоченной температуры… Вы были знакомы с Моной Риттер? Она мертва. Вы могли предположить, что она покончит с собой? Веер ярких, цветных, превосходного качества фотографий — блестящее красное месиво вместо лица, один открытый глаз, разбитый череп… Предсмертная записка. «Она сделала это из-за вас».

Только не это. Только не Рене. Если это случится с ней… он зажмурился в темноте, почувствовал, что дыхание перехватило. Он не может ее бросить. Она любит его. Он прекрасно понимает, что она очень сильно его любит. Если он бросит Рене — это будет для нее шоком, трагедией. Значит, надо сделать так, чтобы она сама захотела его бросить. А, сделав это, вздохнула бы с облегчением, что отделалась от этого ублюдка. И открыла бы бутылку шампанского, чтобы это отпраздновать.

Как он собирается этого добиться? Что он должен сделать, чтобы Рене захотела уйти от него? Чтобы поняла, что она любит человека, который не заслуживает этого? Чтобы до нее дошло, что он ничего, кроме несчастья, ей не даст? Что он — последний подонок, и, отделавшись от него, она совершила бы самый правильный и умный поступок в своей жизни? Значит, он и должен стать последним подонком.

Неприятная перспектива. Что делают подонки? Рыгают вслух и портят воздух за столом? Нет, он на такое просто не способен. А что? Хамить, говорить гадости, заигрывать с девками, которые ему вечно дают авансы, один он или нет, и которых он уже две недели отшивает не глядя? Вот это, наверное, возможно. Тоже паршивая перспектива, но он просто обязан пойти на это. Так он защитится от слишком опасных отношений и ее убережет от боли. Она должна бросить его. Вот и нашелся выход. Он наконец уснул, понадеявшись, что это решение окажется не только правильным, но и выполнимым.

Рене проснулась первая — Отто еще спал. Сегодня они собирались провести весь день в постели, и эта перспектива была так чудесна! Девушка блаженно улыбнулась и выскользнула из постели, чтобы быстренько принять душ и встретить пробуждение любимого мужчины чистенькой и свежей. Потом, наверное, они закажут завтрак в постель. Что она вчера сказала уже в полусне — начисто вылетело у нее из головы. Конечно, она помнила, что пыталась вытянуть у Отто признание в любви и что у нее ничего не вышло, но в этом не было ничего удивительного — одно дело любить девушку, и совсем другое — открыто в этом признаться. Она же знает, какой он скрытный и как ненавидит разговоры о чувствах и прочих тонких материях, он конкретный и сдержанный. В последнее время ей все время кажется, что их отношения как-то меняются — они становятся будто бы ближе, Отто стал что-то ей рассказывать (конечно, не про свою семью, но хотя бы про то, как прошла тренировка, что происходит в университете…) его часто интересует ее мнение (раньше он как-то больше от нее отмахивался). Она не представляла свое будущее без него — он так быстро занял огромное место в ее жизни, так много значил для нее, ей казалось, что она живет только, когда он рядом с ней — остальное время превратилось в прозябание, бессмыслицу. Она жила им и своей любовью к нему. А как он на нее смотрел… В его взгляде была любовь. Правда. Рене так сильно любила его, что не могла даже предположить, что он не отвечает ей взаимностью.

Когда она вышла из душа (в одном белом махровом полотенце, обернутом вокруг бедер), он уже не спал. Рене улыбнулась и бросилась к нему в объятия:

— Привет.

Отто сидел на краю постели с телефонной трубкой в руках. Вид у него был мрачный и озабоченный. Пока Рене была в душе, он позвонил Лойсу Феллэю и объяснил, что вчера не приехал, потому что попросту уснул, а сегодня… извини, старик, сегодня должен быть в Цюрихе. Да, учеба. Завтра на тренировочную базу, а сегодня… ну диплом, да, мне очень жаль… Он положил трубку, злой и несчастный. Ужин с Рене у Феллэев показался ему каким-то недопустимым, слишком сентиментальным и многозначительным событием. Лойс, кажется, обиделся, Сильви отняла у мужа трубку и достаточно красноречиво выразила свое «фи», их девятилетние мальчишки-близнецы были разочарованы до слез: они уже неделю мечтали увидеть восходящую звезду горнолыжного спорта — даром, что они с детства вертелись среди профи. Отто поклялся, что еще до Нового года обязательно закатится к ним, хотя бы из Бормио махнет, когда пройдет там спуск.

Если бы только ее вчера черт не дернул за язык, причем дважды, они бы и день в кровати провели, и на ужин поехали бы в «Сомме дю Факон»… Но ее слова, произнесенные вслух, и все решения, которые он был вынужден принять, все изменили. Теперь он должен был начинать приводить свой план в действие — и сейчас было время для первого пенделя. Если бы он только мог… Она ластилась к нему, такая теплая и сладкая, такая желанная…

— Одевайся, — буркнул он. — Мы завтракаем и уезжаем.

— Но мы же хотели…

— Я передумал, — Отто освободился из ее объятий: — У меня нет времени валяться просто так.

— Просто так? — Рене подняла бровь, ее глаза насмешливо блеснули: — Знаете, мсье, вы могли бы подобрать другое определение.

Он равнодушно пожал плечами:

— Собирайся быстро.

Рене оценивающе взглянула на него. Мрачный и сердитый, отводит взгляд. Что с ним такое? Не в духе с утра? С их величеством такое бывает. К полудню отойдет и станет похож сам на себя. Она пожала плечами и достала из шкафа свой чемодан:

— Как скажешь, командир.

Когда он вышел из ванной, голый и по-прежнему мрачный, Рене была уже одета в джинсы и розово-серебристый свитер. Как и вчера вечером, когда она ждала, пока он проснется, Рене сидела в кресле и читала «Мальтийского сокола». Впрочем, сейчас она скорее делала вид, что читает — интриги вероломной Бриджет О» Шоннеси сегодня не так ее привлекали. Она ждала, что он улыбнется и переведет все в шутку. Или обнимет ее.

Ничего подобного. Он молча начал одеваться. Трусы, драные джинсы, застиранный темно-серый лонгслив с рекламой проката лимузинов, грубые ботинки на тракторной подошве. Рене исподтишка наблюдала за ним. Он подхватил с кровати полотенце и еще раз вытер мокрые волосы. Поколебавшись с секунду, Рене робко предложила мир:

— Может, посушишь феном?

— Сам разберусь, — буркнул он. — Чего сидим? Готова завтракать — пошли.

— Отто, что с тобой такое? — испуганно спросила Рене.

Не говоря ни слова, он вытащил ее из номера и, как провинившуюся козу, поволок к лифту. Рене вырвала руку из тисков его пальцев:

— Прекрати! Почему ты это делаешь?! Не смей так со мной обращаться!

— Я обращаюсь с кем угодно так, как считаю нужным, — резко ответил он. — Иди, черт подери!

— Нет! — она заплакала. — Ты ведешь себя, как дикарь! Я этого не заслужила!

— Черт! — пробормотал он. Их взгляды встретились. В ее глазах были слезы и гнев, в его — только стыд и замешательство. — Ладно, все. Пойдем.

Он думал, что Рене потребует извинений, и не собирался их давать, но она сдалась и пошла за ним. Он был готов орать от досады и злости на самого себя. Куда он сам себя втравил? Нет, не так: куда его втравило его неконтролируемое влечение? Он впутался в эти отношения с хорошей девушкой, которая безумно любит его и хочет выйти за него замуж, он задыхается от чего-то вроде клаустрофобии и от страха, что не сможет выбраться из ловушки, не причинив боли, которая может заставить Рене сделать что-нибудь непоправимое…

* * *

Возвращение в Цюрих было мрачным. Погода испортилась совсем, повалил сильный снег, Рене полагала, что, может быть, пройдет немного времени, и настроение Отто улучшится, и снег пройдет, и все снова будет хорошо. Как было до сегодняшнего утра. Но все складывалось ужасно. Погода ухудшилась настолько, что не доезжая Мартиньи им пришлось давать лишний крюк на полсотни километров: дорогу через перевал закрыли из-за непогоды, на подъезде к Монтре Отто словил штраф за превышение скорости, а неподалеку от Фрибура спустило колесо. Дворники не справлялись с мокрым снегом, корпус машины обледенел, дорога на глазах превращалась в снежную кашу. Когда Отто вернулся в салон, поменяв колесо на запаску, он был мокрый с головы до пят и дрожал от холода, на волосах таяли снежинки. Рене включила печку посильнее. Он хотел закурить, но зажигалка вышла из строя, в общем, все складывалось так, чтобы его настроение оставалось премерзким. С начала пути три с половиной часа назад он едва выдавил из себя два слова, и те были ругательствами.

Не будь он чокнутым Ромингером, он вполне мог бы, как все прочие спортсмены, приехать на этап не на своей машине. Другие швейцарцы предпочитали железную дорогу — можно было доехать до самой Кран-Монтаны в комфортабельнейших поездах, из Цюриха дорога заняла бы всего три часа. Билеты первого класса были бы оплачены ФГС, также как и такси с вокзала до дома. Но Отто упорно продолжал ездить везде на своей машине, утверждая, что ему дорога абсолютная свобода перемещения. Теперь он был свободен перемещаться через буран хоть до завтрашнего утра, и похоже было, что к этому идет.