— Так издеваться над девчонкой, которая к тому же тебя любит — это надо быть последним сукиным сыном.

Отто мрачно посмотрел на него:

— Охота бить — валяй. Я не хочу об этом говорить.

— Мне похрен, чего ты не хочешь.

— Я и есть сукин сын, — буркнул Ромингер. — Все? Если ты удовлетворен, вали.

— Есть сигареты?

— Откуда?

— Тогда возьми, — Ноэль достал из рюкзака пачку Ротманз (Отто терпеть не мог эту кислятину) и термос с кофе. — На, тебе не повредит. Кури на здоровье.

Отто мог бы подковырнуть Пелтьера, мол, раз уж я такой мудак, какого хрена ты собрался пить со мной кофе, но ему было все равно. Мерзкое настроение, хреновое самочувствие (кстати, запястье распухло еще сильнее) в сумме давали какую-то вялую, гнилую апатию. Он молча взял пластиковую чашечку с кофе. Вот чего у Ноэля не отнять — в кофе этот паразит разбирался отменно, не хуже самого Ромингера. Видать, нашел в своем «Меркуре» место, где варят хороший кофе, и прискакал туда с утра пораньше заправить термос. Отто незаметно, как он надеялся, потирал левую скулу, которая ныла после встречи с кулаком Ноэля, и мечтал приложить к ней пригоршню снега, но не хотел доставлять Пелтьеру такое удовольствие и делать это у него на глазах.

— Я хочу знать, что ты собрался испоганить на этот раз, — буркнул Ноэль.

— Я не хочу об этом говорить.

— Мне похрен, чего ты не хочешь.

— Дежа вю? — вызверился наконец Отто. — Уши с утра не помыл? Я хочу прекратить все это, что — непонятно?

— Но почему? — Ноэль выглядел не агрессивным, а скорее сбитым с толку. — Я правильно понял? Ты хочешь ее бросить?

— Ты правильно понял, — на Отто снова навалилась тоска. Вчера он так обрадовался, когда увидел Рене, спящую в кресле. А сегодня понял, что это означает только то, что через расставание еще придется как-то проходить им обоим. И он снова пойдет в очередной номер в очередном отеле, зная, что там не будет Рене. Не здесь и не сейчас, но все равно он должен будет снова проходить через это.

— Бросить настоящий бриллиант, чтобы продолжать играться с бижутерией? — с непередаваемым презрением спросил Ноэль.

— Не готов брать на себя ответственность за бриллианты, — выдавил Ромингер. — Накладно и обременительно. Мне сейчас не до того. Бижутерия, знаешь ли, не отвлекает.

— Как это тебе помешает? Многие живут с женщинами, даже женятся — и ничего. Айсхофер, Граттон. Де Линт. Энгфрид. Файхтнер, Кромм, всех не помню даже. Летинара и тот скоро тоже женится. Половина КМ женатые.

— Им всем под тридцатник.

— Граттон уже восемь лет женат, в двадцать три женился. И потом, не обязательно же сразу расписываться. Можно просто встречаться.

— При таком накале невозможно «просто встречаться», — бросил Отто. — Осталось только съехаться. А там уже…

— Ну и съезжайтесь. Видно же, что между вами происходит. Ты этого хочешь, разве нет?

— Я не могу, — тяжело сказал Отто. — Ты… моих родителей помнишь? Видел? Я не хочу так. — Он отвернулся. Сильный ветер резал глаза.

— Ты совсем охренел? — устало спросил Ноэль. — При чем тут это? Рене даже в первом приближении не похожа на твою мать. Ты-то на папашу своего здорово похож. Не с виду, конечно, но поведение, гонор, характер мерзкий — один в один.

— Скотина нелояльная, — буркнул Отто.

— Вот, теперь я узнаю жабеныша. Огрызаться начал. А то стоит как целка, уж и слезки на колески, того и гляди разревется.

— Иди на хрен! — разозлился Отто, которого особенно взбесила наблюдательность Ноэля. Помолчал, добавил сердито: — И вовсе у меня не мерзкий характер.

— Нет, что ты, как можно такое подумать. Все равно я как-то не догоняю. Хочешь бросить девчонку, если уж такой кретин — так бросай, зачем весь этот цирк?

Отто тяжело вздохнул, вытащил сигарету из пачки, стрельнул взглядом в ту сторону, где видел фисовского наблюдателя.

— Я хочу, чтобы она бросила. Не я.

— Зачем еще?

Ромингер молча смотрел в сторону — ниже по склону ветер покачивал вершины елей, кресла канатки плыли вверх почти пустые — трасса была закрыта для туристов, а спортсмены все уже были наверху. Он не знал, как ответить на этот вопрос. Его собственный панический страх, воспоминания о мертвой Моне Риттер… Что тут скажешь?

— Это как-то связано с той историей примерно с год назад? — напрямик спросил Пелтьер. — Та дурочка, которая выпрыгнула из окна? Это?

Ноэль хорошо знал Отто и знал, что происходит в его жизни. Его было трудно объехать на кривой козе. Отто едва заметно кивнул — говорить он просто не мог. Не об этом.

— Понятно, — Ноэль помрачнел. — Мне кажется, Ромингер, зря ты загоняешься. Не все девки одинаковые. Рене так не поступит.

— Я не могу рисковать, — едва шевеля губами, ответил Отто.

— Знаешь почему? Потому что ты ее любишь.

— Нет. Не люблю.

— Ну и дурак.

— Сам дурак.

Интеллектуально-содержательная беседа — а между тем объявили уже старт одиннадцатого участника, Маркуса Шобера.

— Я бы на твоем месте съехался с ней, ну а там видно будет. Может и женился бы. Можешь мне не свистеть, что не любишь. Просто смелости признаться в этом не хватает.

— Почему же ты на своем этого не делаешь? Сколько ты уже со своей Софи? — в упор спросил Отто, используя тактику нападения как лучшей защиты.

— Полгода. Это не одно и то же. Когда я в Гренобле, мы вместе, и нам этого хватает. Когда я в отъезде… сам знаешь, в каждом порту по жене. У нас не так, как у вас.

Отто пожал плечами.

— Занимайся своими делами, Пелтьер, и нехрен меня сватать. Все, пора разминаться. Хочешь — давай вместе, нет — вали отсюда.

— Ты от страха ни хрена не соображаешь, — сказал Ноэль зло. — Просто тупо трясешься от всего на свете. От этого и не видишь ничего, и не понимаешь. Смотреть противно.

— Не смотри, — Отто решительно отправился к пакету для мусора, стоящему неподалеку, бросил туда чашку из-под кофе, затушил об снег окурок и отправил следом. — Все. Отвали. — Он принялся за растяжку ног. Странно, что Регерса нет — он бы точно не дал состояться подобному идиотскому разговору прямо перед контрольной тренировкой. Начали с драки, кончили про всякую хрень. Любовь, женитьба, сопли в шоколаде. К черту. Скоро объявят его старт. А потом придет очередь Ноэля — он стартует под номером 24.

Пока первым был Айсхофер — его время было 1.47 с мелочью. Для тренировки, на которой никто особо не рисковал и не выкладывался, вполне типичная картина. Никому не охота рисковать своей шкурой ради ничего — выигрыш тренировки ничего не дает и ничего не значит. За него не начисляются очки в зачет КМ, не выплачиваются призовые, поэтому все едут вполканта. Отто собирался поступить так же. Послезавтра результаты будут другие, и кто покажет 1.47, даже в десятку не попадет, а то и в двадцатку.

Австриец Эрик Бретштайнер стартовал пятнадцатым — последним в первой группе — и вылетел в самом начале трассы, почему-то не справился с первой парой поворотов. Дальше все опять прошло ровно — только вперед неожиданно вырвался молодой француз Себастьен Ласалль, который стартовал во второй группе под номером 19. 1,45,30 — время, которое не стыдно показать и на основном заезде. Ласалль был на два года старше Ромингера и Пелтьера и считался перспективным скоростником. Отто пожал плечами — он сейчас не будет выпрыгивать из штанов, чтобы обогнать Ласалля, он тихонечко съедет себе и поедет в отель баиньки. Послезавтра проснется и постарается надрать всех, кто только выйдет на старт. Сегодня — не, он уж как-нибудь спокойненько…

Настало время подготовки к старту. Прошли двадцатый, двадцать первый. Стартовал двадцать второй — Отто уже был на месте. Отдал свою куртку кому-то из швейцарских техников, застегнул шлем, опустил очки на глаза, вышел на старт. Команду стартовать почему-то долго не давали, но такие вещи иногда случаются в силу разных причин, это чуть ли не в порядке вещей. Отто пружинил лыжами на пороге стартовой будки, выпускающий прижимал к уху уоки-токи, все ждали и ничего не происходило. Наконец, старт был дан — и Отто рванулся вперед.

За что ему всегда нравился Кандагар — это за стартовый разгон: не успел еще проехать пять секунд, а уже разогнался почти до сотни, не хуже какого-нибудь ламборгини. Даже при том, что он сегодня сильно не спешил, совсем не рисковал и не выкладывался. На Зеле действительно было маловато снега, но для точного выхода на Трогльханг достаточно. Шикарный крутяк, на котором ничего не стоит полететь кубарем — как обожают говорить спорткомментаторы, «Кандагар не прощает ошибок». Но это еще не самое крутое место на трассе. Почти перед финишем будет еще неслабая фишка, которая так и называется — Freie Fall, свободное падение. Почти вертикальный уклон. Выглядит зверски, а на самом деле — ничего сложного, просто как апельсин. У зрителей дух захватывает, когда спортсмен на безумной скорости вылетает с бугра, ну а ему просто надо следить за лыжами, и все будет ОК.

Он вышел на Панораму на скорости почти в сто двадцать (дальше будет еще быстрее). Прыжок — он будто завис над долиной, ощущение было, что сейчас вылетит прямо в город. Белая лента склона в момент оказалась далеко внизу, лыжник летел по воздуху на одном уровне с верхушками елок по бокам трассы. Обрабатывать трамплины Отто Ромингер умел виртуозно, именно на них он показывал отличное время. Одним из его фирменных трюков был ранний выход из полета, чтобы терять меньше времени — главным образом именно благодаря этой фишке он и заработал репутацию человека, у которого стальные нервы и отсутствует инстинкт самосохранения. Страшно рискованный элемент был отработан им до совершенства — даже сегодня, когда ему с трудом удавалось соображать, что он делает, и никак не получалось на ходу анализировать ход гонки, ему ничего не стоило выйти из прыжка на автопилоте. И следующий, самый длинный семидесятиметровый прыжок он тоже обработал безупречно.

Длинный, скоростной разгон в середине трассы славился тем, что с него спортсмены выходили уже изрядно вымотанные, но сегодня все было проще. Отто ехал вполсилы, легко прошел крутой поворот, на котором во время гонки ничего не стоило срезаться (то самое непрощение ошибок, которое во время любой трансляции с Кандагара упоминалось раз по десять) и с него — на последний сложный элемент этой трассы — полсотни метров полета с Крамершпрунг.

До финиша оставалась примерно одна треть. Ровный скоростной отрезок Ауф дер Мауэр во время гонки мог преподнести сюрприз — он тоже не прощал ошибок, но наказывал за них не падениями и не сходами с трассы, а огромной и невосполнимой потерей времени. Сегодня это не имело значения, поэтому Отто расслабился — он легко и не в напряг скользил по трассе, отдыхая после компрессионных ям, сносов по траверсу и прыжков.

Расслабляться было рано. Он слишком поздно вошел в дугу перед Фрайе фалль, его начало сносить вбок, могло уложить на склон — Отто попытался вернуть контроль, и последняя отчаянная попытка оказалась самой большой его ошибкой. Резкий завал на бедро, полная потеря контроля над лыжами — и он на скорости больше 130 километров в час вылетел с трассы, подняв тучу снега. Сильный удар о спрессованный снег головой, правым боком, его перевернуло несколько раз, швырнуло вниз с почти отвесного вылета. В первые секунды падения он еще пытался контролировать группировку тела, чтобы не получить травму, но падение оказалось слишком сильным и убийственно долгим, тяжелым, и на головокружительной скорости. Он вроде бы не терял сознания, но через несколько секунд падение полностью вышло из-под контроля. Несколько ударов об трассу, и он уже просто падал, будучи не в силах понимать, что происходит, и пытаться как-то минимизировать вред — он только ждал, когда падение кончится.

* * *

Лбом о ледяной выступ, плечом, боком и бедром с трехметровой высоты, резкий кувырок вперед — и спиной об очередную кочку. Новый удар — снова головой. На скорости все еще около пятидесяти в час он влетел в ограждение и в сетку, которые остановили его падение. Отто полностью снес четыре секции ограждения, на которых были закреплены несколько рекламных щитов.

Тихо. Отто уже лежал неподвижно, но перед глазами все продолжало вертеться — он не сразу понял, что падение кончилось. Все? Он понял, что больше не летит, по снегу, в который зарылся лицом. Болит все тело — он полагал, что сейчас, когда падение прекратилось, боль утихнет, но напротив — она будто бы окрепла и начала осваиваться. Отто подсознательно попытался локализовать эту боль, определить, что болит сильнее всего, он никак не мог поднять голову. Он лежал под наполовину сбитой секцией ограждения, уткнувшись лицом в снег, ничего не соображая от кипящей лавы в голове, по сравнению с которой его утренние похмельные муки казались райским отдыхом.