Ей пришлось ждать больше полутора часов. Наконец вышел Регерс, увидел ее, кивнул, но не подошел сразу — он был с кем-то из врачей. Рене напрягла слух, стараясь услышать, о чем они говорили:

— Лично я считаю, что он не сможет выходить на старт. Если ваш врач подпишет ему допуск…

От сердца отлегло — если бы он так сильно пострадал, как она боялась, они не обсуждали бы допуск к соревнованиям. Наконец, Герхардт подошел к ней:

— Не смертельно. Сотрясение мозга, куча ушибов и растяжений, но держится хорошо.

— Он выйдет?

— С минуты на минуту. Подписывает отказ от госпитализации под свою ответственность. В отеле его осмотрит Джероса — это врач сборной. Он и решит, что дальше. Но лично я не сомневаюсь, что твой дружок Джеросу обработает в два счета.

Для Регерса это было исключительно длинной и ужасающе культурной речью, без единого неприличного слова, но с Рене у него так уж повелось, с тех пор как Отто отрекомендовал его как аристократа духа. Она принимала все это как должное и очень удивлялась, когда при ней кто-то начинал обсуждать самого Регерса, его лексикон и манеры, а так же мать и прочих ближайших родственников.

Отто вышел в холл через несколько минут. Он держался прямо и уверенно, но Рене хватило одного взгляда, чтобы понять, что ему очень плохо. Она бросилась к нему навстречу:

— Отто!

Он обнял ее, прижал к себе, сказал:

— Все нормально, малыш. Пойдем.

— Обопрись на меня. — Рене подставила ему плечо, но он обнял ее за талию:

— Не надо, я могу идти.

— Я вызвал такси, — сказал подошедший Герхардт. — Пошли. Как тебе удалось уболтать этого Аккерманна? Он вышел и сказал, что намерен тебя госпитализировать.

— Он надолго уходил. А я спал. Когда он вернулся, мне стало лучше, я его убедил, что со мной лучше не связываться, и вспомнил про зеленого песика.

Рене в ужасе посмотрела на него. Заговаривается, бредит?

— Про какого песика? Ты в неадеквате! — возопил Регерс. — Черт, я так и знал!

Отто ухмыльнулся:

— Да не пугайся так. Он меня просил повторить три слова: девочка, собака, зеленый. А через несколько минут попросил вспомнить эти слова. А я только девочку запомнил.

— Ясное дело, ты у нас спец по девочкам.

— А ты хотел бы, чтобы я был спецом по песикам? Да еще и зеленым?

Они сели в салон кремового мерседеса-такси — Отто и Рене назад, Регерс на переднее сиденье. По пути Отто обнимал Рене, она положила голову ему на плечо. В отеле их ждал доктор Джероса, официальный врач швейцарской сборной. С ним разговор оказался неожиданно коротким:

— Мой коллега доктор Аккерманн считает, что у вас сотрясение средней степени тяжести, и я подтверждаю его диагноз. Позволить стартовать с таким диагнозом я просто не имею права. Не говоря уже об ушибах… Я снимаю вас со старта. Тренер, кого планируете выставить на замену?

— Соревнования послезавтра, — сказал Отто. — Доктор, очень вас прошу, давайте пока не будем принимать решений. Я успею отлежаться.

Доктор Джероса несколько секунд смотрел на него в раздумье. Наконец, кивнул:

— Хорошо, я подъеду завтра в одиннадцать часов.

В номере Отто попросил Рене пустить горячую воду и почти час отмокал в ванне. Ему это помогло — он всегда снимал боль от травм горячей ванной, это было его проверенной личной панацеей, конечно, до определенного предела. Когда он вышел в комнату — голый, вытирая на ходу мокрые длинные волосы, — Рене ахнула: он был весь в синяках. Ужасные кровоподтеки на правом плече, бедре и на спине вдоль позвоночника привели ее в ужас. Она не смогла ничего сказать, просто расплакалась.

— Перестань, — пробормотал Отто и повалился ничком прямо на покрывало. — Чего реветь, сезон только начинается, то ли еще будет. — Его клонило в сон. Рене в трусиках и футболке села на кровать рядом с ним, думая, как помочь ему. Лежа на животе, Отто прижался лбом к ее бедру, его волосы потемнели от воды и приобрели песочный цвет. Она осторожно убрала мокрую прядь с его щеки. Она думала, что он спит, и вздрогнула, когда он, не открывая глаз, еле слышно произнес:

— Ты не уехала.

Рене чуть растерялась. Он хотел, чтобы она уехала?

— Нет, — прошептала она. Его левая рука, изуродованная старым шрамом, нашла ее руку. Еще тише он спросил:

— Ты меня простила?

— Да, — без малейшего колебания ответила она. — Конечно.

— Почему?

— Потому что я люблю тебя.

Глубоко вздохнув, он медленно положил голову ей на колени. Прижался, замер… Рене чувствовала собственное сердцебиение. Он сейчас выглядел совсем не суперменистым. Вымотанный, израненный, смертельно усталый мальчишка. Рене неторопливыми, успокаивающими движениями поглаживала его висок, лоб, затылок, пока не поняла, что он уснул. Мой бедный, бедный, бедный мальчик. Даже во сне он продолжал крепко сжимать ее руку. Рене вдруг подумала, а была ли у него в жизни вообще возможность пережить боль, уткнувшись головой в чьи-то колени? И совершенно четко поняла, что — нет. У него не было мамы, которая могла бы снять боль и отвести беду, которая поцеловала бы место ушиба и подула бы на ссадины, чтобы не щипало, которая осушила бы поцелуями слезы и пошептала бы на ушко, что все будет хорошо. Не было никого, кто мог бы обнять, прижать к себе, утешить — даже когда он был совсем маленьким. Он уже вырос, он взрослый, сильный, успешный, он профессиональный спортсмен, восходящая звезда, но сейчас, когда ему было так плохо, даже несмотря на то, что он держался отлично и не просил ни у кого жалости и не принял бы, если бы предложили, ей показалось, что он снова превратился в маленького, одинокого, беззащитного ребенка. И только сейчас у него появился кто-то, кто может пожалеть и утешить…Может быть, если бы у него всегда была мама, он бы не вырос таким отчаянно независимым, категорически не приемлющим настоящей близости, таким закрытым и таким жестким. Может быть, если бы он знал любовь с детства, получал ее просто по праву рождения, принимал и дарил ее как должное, он и сейчас умел бы любить.

Следующая мысль простучала в голове со скоростью и интенсивностью пулеметной очереди. «Кем же это надо быть, чтобы отвернуться от такого сына? Я бы никогда так не поступила… Я бы каждый день благодарила Господа за то, что он у меня есть.

Я хочу сына. Похожего на Отто. Такого же сильного и одновременно ранимого, такого же ехидного и серьезного. Пусть даже не такого ослепительного, но зато любимого с первой секунды жизни».

Мучительно-сладкая мысль заставила ее плакать. Тихо, беззвучно, чтобы не побеспокоить его сон. Она еще долго сидела, баюкая своего любимого Отто, нежно гладя его голову и плечи, минуты шли, его волосы высыхали и светлели, а за окном начинались ранние ноябрьские сумерки. Наконец, он зашевелился во сне, поднял голову с ее колен, перевернулся на бок. Рене накрыла его одеялом и прилегла рядом.

Позвонил Ноэль, узнать, как дела у Отто. Потом, почти сразу же, позвонил Регерс, еще через несколько минут — Сабрина Кромм. Рене всем сказала, что Отто спит, а потом отключила телефон.

Недодуманная мысль продолжала кружить в голове, что-то не давало покоя. Рене сообразила — кому, как не ей, понять ребенка, брошенного в детстве. Только у нее было немного по-другому — она сама никогда не таила обиду на свою мать, которая оставила двоих крошечных детей ради мужика. Просто потому, что она успела получить от Селин много любви до того, как автокатастрофа унесла жизнь ее отца и разбила их семью. Может, эта любовь немногого стоила, если уж не помешала укатить за новым мужем, не оглянувшись, но она многое дала Рене, которая теперь смогла подарить свою любовь мужчине и безоглядно одарила бы такой же любовью и его ребенка, если бы он появился на свет. А Отто в детстве не получал любви, поэтому и сам сейчас на нее не способен. Чему тут удивляться? Надо просто понять и принять. И радоваться, что он позволяет ей сейчас любить его. И благодарить его за все, что он считает возможным ей дать.

Рене не заметила, как тоже уснула, лежа рядом с ним. Она проснулась уже в темноте, ее разбудили его прикосновения. Несколько секунд она лежала не двигаясь, просто отдаваясь огню, охватывающему ее тело. Наконец, она прижалась к нему, потянулась к его губам. Все его травмы тут же улетучились из ее головы. Как улетучивалось все, стоило им заняться любовью. Отто мягко раскрыл ее — как всегда, она была такая горячая, мокрая, сладкая. Он вошел в нее мощным, резким ударом, она застонала, вцепившись в его плечи, и он вскрикнул от боли в разбитом плече. Но остановиться не мог. Она горячо, тесно пульсировала, выгибала под ним спину, как кошка, сладко стонала, и он сходил с ума вместе с ней. Наслаждение нарастало, он ускорял темп, оба тяжело дышали, и наконец… взрыв, она закричала, откинув голову назад, судорожно выгнувшись, он зарычал, сжав ее в своих медвежьих объятиях, они замерли, пытаясь успокоить безумное сердцебиение, и наконец, обессиленные, упали на подушки. И очередной пакетик с презервативом остался нетронутым в его бумажнике.

— Тебе, наверное, нельзя… — прошептала Рене потом, прижимаясь к нему.

— Нужно, — он все еще задыхался, мокрый и горячий.

— Ты голодный? — она нежно поцеловала его в губы. — Хочешь, я закажу ужин в номер?

— Я хочу спать.

* * *

Он проспал всю ночь и большую часть следующего утра. В восемь Рене разбудила его, чтобы он позавтракал, но он снова отказался. Тогда она спустилась в ресторан одна, передала свои извинения «клубу подружек и жен» и снова вернулась в номер.

Отто лежал на спине, раскинув по широкой кровати руки и ноги. Она улыбнулась — ей очень нравилось смотреть на него, спящего. В его лице появлялось что-то невинное, мягкое, детское, длинные темные ресницы отбрасывали стрельчатые тени на щеки. Когда он спал, его хотелось защищать, баловать, лелеять. Когда бодрствовал — хотелось падать перед ним ниц. Ее пугала сила и противоречивость чувств, которые она испытывала к этому великолепному мужчине. Она обожала его, готова была ради него на все на свете, но при этом боялась его, потому что уже выяснила, как больно он может ей сделать, если рассердится. Она знала, что не имеет над ним никакой власти, кроме сиюминутной власти желания, которое она умела в нем пробуждать.

Было уже около десяти часов утра, когда она наконец сообразила, что, вместо того чтобы пускать слюни и расплываться растаявшей мороженкой, она должна для начала задать себе простой вопрос — нормально ли, что он спит уже двадцать часов почти без перерыва? Она дозвонилась до клиники, ее соединили с доктором Аккерманном.

— Приезжайте, — сказал доктор. — Повторим на всякий случай томографию, чтобы исключить гематому.

Рене ужасно испугалась. Если она не сможет уговорить Отто проснуться и доехать до клиники, то будет очень плохо. Но он проснулся и понял ее объяснения, согласился ехать и больше не отключался. Томограмма не показала никаких отклонений, доктор Аккерманн снова поговорил с Отто, задал ему несколько хитромудрых вопросов про квадратный корень из 169, спросил, какой сегодня день недели и попросил назвать все дни назад начиная с сегодняшнего. Потом Ромингер старательно щупал с закрытыми глазами кончик своего носа, следил взглядом за молоточком и проделывал еще кучу диагностически ценных телодвижений.

— Сон вам хорошо помог, — сказал доктор. — Идите с миром и берегите голову, она вам еще пригодится.

— Как насчет соревнований?

— Решение остается за врачом вашей сборной. Свое заключение я напишу.

Доктор Джероса долго перечитывал заключение, смотрел на Отто и думал, и наконец скрепя сердце выдал допуск. «С двумя условиями — сказал он. — Больше не падать и привезти как минимум десятку». Отто принял эти условия, и выпроводил доктора с чистой душой.

— Ложись поспи еще, — сказала Рене.

— Сколько можно спать? Хватит. Выспался. Одевайся, поедем.

— Куда?

— Давай-давай, малыш, это сюрприз.

Больше она ни о чем не спрашивала — моментально оделась в нормальные, не слишком облегающие синие джинсы и в пушистый белый свитер до середины бедра, накинула сверху серебристую куртку. На макияж Отто, разумеется, не соизволил выделить ей ни секунды — «зачем тратить на это время?» Немного оклемавшись после травмы, он снова искрился энергией и жизнерадостностью. Рене было так приятно видеть его веселым после тех нескольких дней, когда он пугал ее мрачностью и дурным настроением. Казалось, к ней вернулся ее прежний, славный парень Отто Ромингер, которого она так любила. А тот, мрачный и злой, которого она тоже любила, но боялась, исчез.

Они вышли из отеля к машине. Отто все еще выглядел бледным, она только сейчас заметила синяк на скуле и с сочувствием посмотрела на него — она понятия не имела, как при падении на трассе в шлеме и в очках можно заполучить такой бланш. Отто сел за руль, Рене — на пассажирское сиденье, и они поехали.