Жюльетта Бенцони - Волки Лозарга

Где-то пропел петух, и тут же послышался условный знак. Тихий протяжный свист и крик совы. В едином порыве обе выбежали из укрытия и бросились к берегу.

Бежали они неуклюже, ведь от долгого стояния затекли ноги…

– Вот они! – задыхаясь, шепнула Фелисия. – Получилось!

Но тут же осеклась. Освободители уходили вчетвером, и вернулось их тоже четверо. Где же пятый? Подавив стон, Фелисия кинулась прямо в море им навстречу, платье у нее намокло…

– Не удалось? – прозвучал ее голос, срывающийся от горя и слез. Твердая рука полковника Дюшана ухватила ее, не дала упасть.

– Он умер, графиня… Он умер у нас на руках и отдал вам вот это…

«Это» был массивный перстень с камнем. Сквозь слезы, застилавшие глаза, Фелисия даже не увидела его.

– Умер! О господи! Ради чего?

Гортензия тоже вошла в воду и поддержала подругу с другой стороны. Она и сама оплакивала этого юношу, умершего отчасти из-за нее.

– Он перед смертью просил вам сказать… «Пусть сестра не отказывается от жизни! Ни месть, ни тем более политика не стоят такой жертвы, как ее жизнь».

Небо на востоке чуть посветлело. Фелисия смотрела на занимающийся день, как на врага.

– Я все равно отомщу за него! Отомщу! Будь проклят король Франции! Он убил моего брата… моего брата…

И она забилась в рыданиях на руках у Гортензии.

Двадцать седьмого июля около одиннадцати утра дорожная карета, в которой ехали Фелисия и Гортензия, а вместо кучера дворецкий Тимур, добралась до заставы Пасси и остановилась перед массивным зданием с двенадцатью колоннами, некогда построенным архитектором Леду для караульной службы. Солнце уже палило вовсю, и солдат, подошедший к дверце, взмок под кивером и в суконном мундире с расплывшимися пятнами от пота. Запах пота проник через окошко в карету, и обе женщины недовольно поморщились.

– Откуда едете? – спросил он, глядя на толстый слой дорожной пыли, покрывавший экипаж.

– Из Нормандии.

– Лучше б вам там и оставаться. Небось веселее, чем здесь. А куда направляетесь-то?

– Ко мне, на улицу Клиши, – ответила Гортензия, не забывая о своем ирландском происхождении.

– Ну так вот, если б я был на вашем месте, то воротился бы обратно. Со вчерашнего дня в Париже неспокойно.

– А что происходит? – внезапно оживилась Фелисия.

– Да откуда мне-то знать? Вроде вызвали войска и приказали проверять всех, кто въезжает и выезжает. Ваши документы!

Тимур нехотя подал ему бумаги.

– А долго будете проверять? Жара такая, а тут дамы…

– Скажешь тоже! Не только дам печет. Извините, сударыни. Проезжайте.

– Вот, держите, выпьете стаканчик, когда освободитесь! – крикнула Гортензия, кинув ему монетку, которую солдат, широко улыбнувшись, подхватил на лету.

– Спасибо, мадам.

Экипаж покатил вдоль Сены. Движение здесь вроде бы было такое же, как в обычные дни. Проезжая под деревьями королевского сада, они ненадолго попали в тень. С самого отъезда из Бретани все трое жестоко страдали от жары и старались ехать лишь в самые прохладные часы, например, до полудня, чтобы к тому же не слишком утомлять лошадей.

Обратный путь получился невеселым, хотя Фелисия старалась сделать все, чтобы не обременять подругу своим горем. Но та и сама хотела разделить его. В пути они почти не разговаривали. Полулежа на своем сиденье, сестра Джанфранко Орсини погрузилась в тяжелые думы. С тех пор как на берегу она разрыдалась и чуть было не потеряла сознание, гордая Фелисия не проронила ни слезинки. От горя у нее даже прибавилось величия, и теперь она, как никогда, походила на римскую императрицу.

На площади Людовика XV возле сине-красных зонтиков, под которыми обычно торговали яблоками и кокосовыми орехами, царило некоторое оживление. Из рук в руки передавали газеты, которые бесплатно раздавал всем босой высокий парень в безрукавке. Фелисия велела остановить экипаж и подозвать его. Парень с улыбкой подскочил к карете.

– Хотите узнать новости, сударыни? Да вот они! И сегодня ни за грош!

В руки молодой дамы впорхнули две газеты, а необычный продавец уже убегал, выкрикивая:

– Новости! Последние новости! Да здравствует Декларация!

Фелисия дрожащей рукой развернула газеты. В «Насьональ» была опубликована громоподобная статья, принадлежащая перу господина Тьера: «Законная власть поругана, начинается всевластие силы… Послушание перестало быть святым долгом граждан…» Второй газетой оказался «Глоб». Газета слыла умеренной, но сегодня и здесь пылал костер в строках, вышедших из-под пера господина Ремюза: «Свершилось преступление. Под влиянием министров король подписал тиранические указы. Мы покоримся лишь силе. И от всей души обрушиваем проклятия на головы господ Полиньяка, Пейроне, Шантелоза, Капеля и иже с ними. Их указы не имеют смысла. Мы без колебаний вверяем дело защиты законной свободы законными путями в руки самой бесстрашной в мире нации…»

За статьей следовали тексты королевских указов, которые вкратце можно было бы изложить как отмена свободы печати, роспуск Палаты депутатов, изменение закона о выборах, созыв избирателей на сентябрь. Кроме того, для укрепления министерства Полиньяка туда назначались новые махровые ультрароялисты.

Фелисия скомкала газетные листки и с жадным любопытством стала смотреть на площадь. Народ собирался группками. Слышались крики: «Долой министров!» и чаще всего: «Да здравствует Декларация!» Вдруг раздался звук рожка. С улицы Рояль подходил вооруженный отряд с ружьями через плечо. Толпа подалась навстречу солдатам.

– Домой! – крикнула Фелисия. – И побыстрее!

– И так стараюсь. Тут всюду народ.

Карета въехала на мост Людовика XVI, но по мере того как они продвигались к улице Бабилон, их буквально забрасывали все новыми и новыми сообщениями. Повсюду мальчишки раздавали газеты прохожим и торговцам. Люди читали, собирались по двое-трое, оживленно обсуждали. Странные группы можно было увидеть на парижских улицах: вместе бок о бок стояли зажиточные господа в рединготах и простые рабочие в блузах. Обсуждавшие то и дело повышали голос. Все справедливо и единодушно возмущались попыткой установления абсолютистской власти, не угодной уже никому.

На бульваре Инвалидов, около женского монастыря Сердца Иисусова, собралась толпа. Какой-то человек, взобравшись на тумбу, поддерживавшую ограду, выкрикивал:

– Правительство берет приступом редакции газет «Насьональ» и «Ле тан».[11] Хотят разбить типографские прессы! Нужно идти на помощь тем, кто уже дерется там! Долг всех честных людей оказать поддержку нашим доблестным публицистам! Все на улицу Ришелье!

Ему ответил гул толпы. Человека сняли с тумбы и победно пронесли по улице, в то время как целая колонна отправилась на место схватки с криками: «Долой министров!» Кто-то призывал: «Пошли в Палату! Пусть нас возглавят депутаты либеральной оппозиции!»

На обычно тихой улице Бабилон царило то же оживление, что и везде. Исключение составляли казармы швейцарцев, где невозмутимо несли вахту часовые в красных мундирах. Они, казалось, даже не замечали людей, собиравшихся вокруг. Несколько человек стояли возле дома Фелисии, там были и ее камеристка с кучером, они, оживленно жестикулируя, обсуждали что-то с кровельщиками, прибежавшими от строившегося поблизости дома.

Завидев карету, собравшиеся мигом разлетелись, как стая воробьев, а Ливия и Гаэтано поспешили к дому встречать хозяйку. На лицах у них была написана неподдельная радость.

– Известно вам что-нибудь? – спросила у них Фелисия.

– Ничего, ну, или почти ничего. В городе что-то происходит. Рабочие убегают со своих мест. Собираются воевать.

– А известно, где король?

– В Сен-Клу. Но, говорят, он послал маршала Мармона командовать войсками. Маршал должен прибыть в Тюильри. Но позволит ли мне госпожа графиня выразить, как я рада видеть ее… и госпожу де Лозарг тоже… Мы с Гаэтано так за вас волновались… Хоть получилось что-нибудь?

– Все получилось, Ливия, но, когда наши друзья добрались туда, мой брат уже умирал. Он скончался у них на руках.

Итальянцы запричитали и разразились проклятиями по адресу короля Франции, предрекая ему жуткую участь.

Но Фелисия оборвала их причитания. Это уже было ни к чему. Лучше всего начать действовать. Волнения в Париже интересовали ее гораздо больше, чем похоронные речи. Если богу будет угодно, месть наступит гораздо раньше, чем кто-либо мог предположить. Она чувствовала, как оживает после долгих часов оцепенения. Между нею и Бурбонами, убившими ее брата, начиналась беспощадная война…

Тимур тоже почуял запах пороха и предложил отправиться на разведку, пока хозяйка будет приводить себя в порядок с дороги и обедать. Он исчез, даже не дождавшись ответа, – Тимур и так был уверен, что она разрешит.

А Гортензия стала расспрашивать Ливию о том, что происходило в их отсутствие. Не показывались ли возле дома разные подозрительные личности? Нет, все было спокойно. Сан-Северо, видимо, все еще находился в Нормандии, да и маркиз де Лозарг больше не появлялся. Наверное, уже узнал о том, что внука похитили, и теперь ищет ее где-то в Оверни.

В общем, новости были вовсе не плохие, и Гортензия даже намекнула, что хотела бы съездить в Сен-Манде повидать малыша.

– Мне так его не хватает! Может, зря я тогда перепугалась и уехала? – сказала она Фелисии.

– По-моему, стоит соблюдать осторожность. Лучше подождать еще немного. Если город восстанет, а я надеюсь, так и случится, трудновато будет проехать к заставе. Поверьте, Гортензия, разумнее потерпеть хоть два-три дня. Посмотрим, как будут развиваться события. Кто знает, может быть, скоро вы сможете вообще забрать сына сюда.

Около шести появился Тимур, весь взмокший, в пыли, умирающий от жажды. Зато новостей у него было полно, и обе женщины засыпали его вопросами. Слухи подтвердились: в правительстве действительно решили разрушить типографские прессы газет, которые ослушались королевских указов. На улице Ришелье собралась толпа защищать «Ле тан» и его редактора, отважного Бода. Войска очистили площадь Пале-Рояль. Впрочем, еще раньше из галерей и знаменитого сада выдворили всех гуляющих, и теперь там обосновались военные.

Идея эта была не из лучших: люди, которых прогнали с мест, где они привыкли гулять, пополнили ряды бунтовщиков. Ибо начинался настоящий бунт… На улице Сент-Оноре и на Биржевой площади уже вовсю шли бои. И еще одна достоверная новость: маршал Мармон устроил в Лувре свой штаб и оттуда руководил войсками, вызванными для защиты министров и в особенности для охраны дома премьер-министра Полиньяка. И тут допустили промах: с тысяча восемьсот четырнадцатого года французы ненавидели маршала Мармона, герцога Рагузского, которому так и не простили эссонского предательства и выдумали даже глагол «рагузить», который означал «предавать». Назначение этого маршала главнокомандующим войсками вызывало всеобщее возмущение. Родилась даже песенка, типичная песенка парижских мостовых, ее распевали повсюду на улицах:

На белый бант ты променял трехцветный,

И лилии ты предпочел орлам,

А после – родину продал врагам.

Беги ж, предатель, – грянул час заветный!

У Тимура был звучный глубокий бас, он гудел, как церковный колокол. И, наверное, с улицы его тоже было слышно, потому что вдруг ему начал вторить другой голос, повыше:

Будь бдителен, француз,

Еще живет Рагуз!

Никто почти не удивился появлению полковника Дюшана. Он снова был в своем наглухо застегнутом, несмотря на жару, черном рединготе.

– Я так и думал, что вы уже приехали, – сказал он, целуя дамам руки. – Друзья мои, близки светлые дни!

– Так, значит, все-таки восстание? – спросила Фелисия.

В улыбке сверкнули его белые зубы.

– Сейчас скажу вам, как говорил герцог де Ларошфуко: «Это не восстание, сударыня, это революция». Народ поднялся на борьбу, и охладеет он еще не скоро. На углу улицы Ришелье начали возводить баррикаду. Грабят оружейные магазины, да оружейники и сами готовы все отдать. Достают мундиры национальных гвардейцев, а только что у Сены я своими глазами видел трехцветный флаг. Ах, сударыни, какое счастье снова лицезреть синее с белым и красным!

– Но, – возразила Гортензия, – мне говорили, что войска под командованием Мармона собираются выступить против народа. Будут убитые…

– Они уже есть. На улице Сент-Оноре убили женщину. Грядут и другие жертвы, но Париж, я думаю, от своего не отступит. Так что будьте милосердны, подайте мне стаканчик вина, и я пойду обратно, к своим.

– К кому?

– Так ведь на баррикады, черт побери! Там уже есть одна большая, а к вечеру, уверен, у нее появятся малыши.

– В таком случае вы пойдете не один.

Фелисия ненадолго убежала и вскоре появилась в своем любимом мужском костюме. На бегу она проверяла пистолет с длинным дулом, а второй пистолет был заткнут у нее за пояс. Дюшан даже рот разинул от удивления.