– Конечно, конечно, госпожа Гортензия! Мы сделаем все, что нужно. Но раз Жанетте больше нечего здесь делать, лучше бы ей воротиться назад, к себе…

Сказано это было ровным тоном и без тени враждебности, но Гортензия поняла, что Годивелла, по-видимому, ревнует Этьена к кормилице и, желая заполучить его для себя одной, как может, старается отдалить Жанетту.

– Вы что, забыли, Годивелла, что Комбер теперь мой? Жанетту там ждет ее место, это так, но только не одну, а вместе с моим сыном. Пора нам с вами, маркиз, непосредственно перейти к цели моего прихода. Я приехала за Этьеном.

Взгляд золотистых глаз уперся в глаза маркиза, когда она нарочно назвала ребенка тем именем, которое старому Лозаргу было ненавистно. От гнева на бледных щеках маркиза вспыхнул румянец, но вслух он ничем не выдал своих чувств.

– Дорогая, кухня – неподходящее место для обсуждения наших дел. Не угодно ли пройти в гостиную?

– Хорошо. Только ненадолго.

Вдруг Годивелла так и вскинулась, слезы брызнули у нее из глаз.

– Не забирайте у нас ребенка, госпожа Гортензия! Это нехорошо! Вы не имеете права…

– Похоже, здесь все забыли, кто его мать!

– Неважно! Он из Лозаргов и должен воспитываться на земле своих отцов!

Слова старой няни напомнили Гортензии о том, что говорила госпожа де Сент-Круа. Но, как бы ни было, матери неприятно слышать такое, возразить она не успела. Маркиз положил конец перепалке, объявив, что дело касается в первую очередь его и челяди не пристало вмешиваться. Гортензия только поцеловала сына в лоб и отправилась за маркизом в гостиную.

Новообретенный достаток дал о себе знать появлением в огромном старинном зале некоторых весьма удобных и полезных вещей, ни в чем, однако, не нарушив строгой гармонии убранства. Вокруг монументального камина теперь устроили нечто вроде салона, поместив туда красивую мебель великой эпохи: с высоким хозяйским креслом и длинным средневековым обеденным столом соседствовали, впрочем, без всякого ущерба друг для друга, небольшой письменный стол в стиле Мазарини, несколько сервантов Буля и кресла времен Людовика XIV, обитые генуэзским бархатом цвета червонного золота. Обладая безупречным вкусом, маркиз, в ущерб моде, выбрал величие. А ковры ярких расцветок добавляли ко всему ощущение тепла.

Над огромным камином дама Алиетта с супругом все так же, как раньше, улыбались друг другу, а цветущий луг за их спинами показался Гортензии еще зеленее, чем прежде, и она дружески, как старым знакомым, улыбнулась этим двум наивным персонажам, они и раньше всегда вызывали у нее симпатию. Но тут она вовремя вспомнила, что приехала в замок вовсе не для того, чтобы любоваться обстановкой. Ей предстоял серьезный разговор с маркизом.

Прислонившись к письменному столу, маркиз указал племяннице на кресло и без обиняков начал:

– Вы теперь, дорогая, стали хозяйкой в Комбере, чему я безмерно рад. Земли эти, на первый взгляд незавидные, на самом деле представляют значительную ценность и увеличат владения моего внука, который станет благодаря им самым крупным землевладельцем и, бесспорно, богатейшим человеком в округе. Мы проследим за тем, чтобы комберские владения содержались в надлежащем виде для того…

– Что вам за дело до Комбера, маркиз? Как вы только что изволили заметить, хозяйка там я и отныне сама буду жить в этом поместье.

Фульк де Лозарг снисходительно улыбнулся, словно перед ним был капризный или не по летам наивный ребенок.

– Вы же знаете, что это никак невозможно. Зачем вам уезжать в Комбер, если ваш сын живет в этом замке?

– Полностью разделяю ваше мнение. Поэтому, как я только что имела честь поставить вас в известность, я приехала для того, чтобы забрать его или по крайней мере предупредить вас, что скоро заберу.

– Ребячество! По всем законам он скорее мой, чем ваш, и никто в округе не поймет вашего желания растить последнего отпрыска старинного рода на материнской земле. Гортензия де Лозарг, если вы хотите жить вместе с сыном, то останетесь здесь или больше никогда его не увидите!

Гортензия так сильно сжала ручки кресла, что побелели костяшки пальцев. Итак, война объявлена. И если она хочет ее выиграть, надо быть готовой к сражению.

– Мы живем не в Средние века, и у вас нет никакого права лишать меня сына во имя какого-то допотопного обычая. Он здесь воспитываться не будет, потому что вы недостойны называться дедом, и я даже не могу представить себе, что он когда-нибудь вас поцелует. Не хотите ли ознакомиться с этим?

Она достала из кармана исповедь Флорана и протянула ему.

– Что это?

– Признание человека, который впустил в дом моих родителей их убийцу, точнее, принца Сан-Северо, а еще точнее – вашего сообщника.

Маркиз пожал плечами и в бешенстве заходил по комнате.

– Моего сообщника? Вы с ума сошли? Я едва знал этого человека, то было случайное знакомство…

– А почему вы, говоря о нем, употребляете прошедшее время?

– Прошедшее время? А почему бы и нет? Мы едва знакомы, и если вам так хочется…

– Не ищите себе оправданий! Вам превосходно известно, что он мертв. Вы знаете это потому, что сами убили его. Не стоит отрицать: я была там! Спряталась в кабинете секретаря отца и все видела. Я видела, как вы выстрелили ему в голову, в упор. Вы застрелили его, потому что он присвоил себе львиную долю того состояния, на которое вы положили глаз.

– Ну просто настоящий роман! А не скажете ли мне, кстати, как я мог стать сообщником человека, который жил в Париже, тогда как я сам обычно никуда отсюда не выезжал?

– Очень просто! Перед смертью Дофина де Комбер тоже хотела облегчить свою совесть. Она все мне рассказала. А теперь велите собрать вещи Этьена и приготовить экипаж. Я уезжаю вместе с ним и Жанеттой.

– Никогда!

Это прозвучало как удар хлыста. И следом наступило молчание. Маркиз уже не бегал по комнате. Он стоял и смотрел на Гортензию. Она выдержала его взгляд и не отвела глаз. Сейчас, бросив ему правду в лицо, она испытала на мгновение настоящую радость. Наконец-то она освободилась от гнета долгого молчания, окончилась невыносимая борьба с самой собой. Гортензия даже улыбнулась.

– Никогда? Полноте, маркиз, будьте благоразумны. Ведь не хотите же вы, чтобы все в округе узнали правду о вас?

– Вы никогда не посмеете сказать им правду, если, конечно, любите сына! Подумайте о том, какое имя он носит!

– Подумаешь, имя! Возьмет мое… Оно, в отличие от вашего, не запятнано…

Он медленно угрожающе двинулся к ней. Она вскочила, хотела броситься к двери, но он грубо схватил ее за руку. Гортензия закричала.

– Что толку кричать? Никто вам тут не поможет.

– Годивелла.

– Она не откликнется. Годивелла так давно у меня на службе, что и не подумает предать хозяина. К тому же она слишком хорошо поняла, что вы хотите отнять у нее ребенка. А ведь она по-настоящему привязалась к нему… В нем заключен для нее теперь весь мир… Даже я и то меньше значу в ее глазах.

– Прекрасно! Почему бы и Годивелле не переехать в Комбер? Тогда она не разлучится с Этьеном. Отпустите, мне больно!

– Его зовут Фульк, слышите? Фульк, и никак иначе. Что до вас, дрянная девчонка, которая думает лишь о том, как бы обобрать меня, знайте, что больше вам не представится случая мне навредить! Хотите жить вместе с сыном? Пожалуйста, живите, но только в этом доме. Вы больше не выйдете отсюда. Никогда!

Он чуть разжал хватку, и она, воспользовавшись этим, резко высвободилась, но не убежала, а, напротив, с вызовом взглянула на него.

– У вас нет ни права, ни возможности держать меня здесь. Франсуа Деве…

– Он уедет, ваш Франсуа Деве, и немедленно! Да к тому же по вашему приказанию… если, конечно, вы не хотите, чтобы он оказался под огнем… моих людей.

– Вы не посмеете!

– Я здесь хозяин и владыка. Никто никогда не осмелится явиться сюда совать нос в мои дела, и в особенности жандармы этой жирной свиньи Луи-Филиппа! Здесь никого не интересует, что делается в Париже. Наши предпочитают держаться особняком, а сами обделывают свои дела. Так что выбирайте, только чтоб не мешкать!

Но Гортензия и сама мигом все сообразила. Этот мерзавец был вполне способен хладнокровно пристрелить комберского фермера. Лучше отослать его, чтобы он мог съездить в Сен-Флур отвезти письмо нотариусу. И, не отвечая маркизу, она подошла к окну, выходящему в сторону парадного крыльца, и распахнула створки. Франсуа все так же сидел в седле и ласково гладил коня.

– Франсуа! Езжайте в Комбер без меня! – крикнула она. – Я останусь на несколько дней!

– Вы действительно хотите, чтобы я уехал? Вас точно не заставляют?

– Конечно, нет, Франсуа! Возвращайтесь… и делайте все, что положено, в мое отсутствие!

– К вашим услугам, госпожа графиня! Заеду справиться о вас!

Он сделал знак, что понял скрытый смысл ее слов. Гортензия спокойно, без тревоги смотрела, как он отъезжает. Три дня пролетят быстро, а через три дня нотариус вскроет пакет, который она передала ему на хранение. Он будет знать, как поступить с маркизом, и пошлет людей на выручку ей с Этьеном… Гортензия не спеша затворила окно и обернулась.

– Вы довольны? Что я теперь, по-вашему, должна делать?

– Немного отдыха вам не повредит? Я провожу вас в вашу комнату.

– Я не устала и хочу видеть сына.

– Скоро вы его увидите. Сначала надо вас устроить. Ваша комната осталась прежней.

Он снова взял ее за руку и потащил за собой так, что уж не вырвешься. Гортензия решила, что пока нет смысла сопротивляться. Надо изобразить покорность и ждать, что будет дальше.

Маркиз, делая вид, будто просто поддерживает ее за локоть, на самом деле буквально протащил Гортензию по знакомой ей широкой каменной винтовой лестнице. Вот и площадка, где некогда встретился ей призрак Мари де Лозарг. Интересно, ходит ли он тут по-прежнему теперь, когда Этьен воссоединился с матерью?

Они уже почти дошли до двери в ее бывшую комнату, как вдруг перед ними возник Эжен Гарлан. Гортензия чуть не вскрикнула, пораженная, настолько жалкий стал у него вид. Как он опустился, наверное, давно уже перестал за собой следить! В редких волосах, венчиком обрамлявших голый череп, скопилась грязь и пыль. Взгляд за толстыми очками на длинном носу – это из-за них он так походил на журавля – казался отсутствующим, как у безумного. Но все-таки Гарлан узнал Гортензию.

– Опять в тюрьму, без вины виноватая? Чем же это вы заслужили такую злую судьбу?

– Не болтайте всякий вздор, старый болван! С чего вы взяли, что госпожа де Лозарг в тюрьме? Я просто провожаю ее в комнату.

– В комнату, из которой уже не убежишь, ведь подземный ход-то заложили! Так она не в тюрьме? Ха! Как же! Я вижу! Чувствую!

– Идите к себе и оставьте нас в покое! Как-нибудь вы так меня разозлите, что я немедля выгоню вас…

Бывший воспитатель Этьена тихо, как мышь, двинулся к лестнице. Маркиз сердито пожал плечами и втолкнул Гортензию в комнату.

– Вот вы и дома, графиня. Надеюсь, теперь уже навсегда.

– И не рассчитывайте! Вам не удастся продержать меня здесь дольше, чем я сама сочту нужным.

Она прошла вперед. Действительно, здесь так ничего и не изменилось, вот разве что стена, та стена, в которой Жан проделал отверстие, чтобы вырвать отсюда Гортензию. Теперь стена была аккуратно заделана, а сверху завешена ковром, но маркиз отогнул край ковра, демонстрируя Гортензии гладкие камни:

– Если вы намекаете на этот проход, придется, как видно, от такой мысли отказаться… И подземный ход тоже заложен.

– Я думала как раз не об этом.

– Ах, да, знаю, вы подумали о том ублюдке… Жалко, еще ребенком его не швырнули в реку! Но вы ведь знаете, он исчез. С тех пор, как обломал тут зубы о мои старые камни, говорят, уехал из этих краев. А может, отправился к своим дружкам волкам. Что-то давненько не слыхать, как они воют по ночам. Передохли все, что ли? Я знаю, что недавно близ Мальзье устроили на них хорошую облаву. А может быть, и этого волка тоже истребили?

От гнева Гортензия потеряла всякий контроль над собой:

– Он одной с вами крови… ваш собственный сын, а вы желаете ему смерти точно так же, как толкали на самоубийство Этьена, как убили свою жену, сестру, да и со мной тоже собирались покончить! Зачем вам обязательно нужны были эти смерти, вы, чудовище?!

– Я не желаю вашей смерти, Гортензия, – вдруг изменившимся тоном отвечал он. – Раньше – да, хотел этого: гнев, ревность заставили меня потерять голову…

– Ревность? А вы разве способны на это?

– Способен… Когда же вы наконец поймете, что я люблю вас, и если держу взаперти, не отпускаю, то просто потому, что жажду быть рядом с вами! Смотреть на вас… день за днем любоваться вашей красотой… вашей неповторимой грацией… Разве трудно это понять?

– И это любовь? Нет, я никогда не пойму, потому что это любовью назвать нельзя. Как можете любить вы, который только и умеет, что сокрушать… подминать под себя тех, кто оказывает сопротивление? Любовь – это потребность отдавать себя, дарить свои лучшие чувства, она гораздо выше низменных телесных инстинктов.