До сих пор мысль о побеге через окно казалась ей безумной. Без крепкой веревки невозможно было спуститься с высокой стены. А где достать такую длинную веревку? Сделать из простыней, как поступали герои приключенческих романов? Длины простыней не хватит, или придется их рвать на слишком тонкие лоскуты. А ведь Комбер был всего лишь в одном лье отсюда… Теперь ей казалось, что он бесконечно далеко…

Сколько времени придется пробыть пленницей в этом замке, который скоро накроет зима? Она не сомневалась: Жан и Франсуа предпримут даже невозможное, лишь бы вызволить ее отсюда, но что они могут против этой старой крепости и непоколебимой воли маркиза? Удастся ли им вовремя освободить ее?

Как только она об этом подумала, ею снова овладела тревога. «Ненадолго?» Значило ли это, что она больше, чем хотела, поверила в россказни этого безумца Гарлана? Быть может, после всех этих высоких заверений в любви маркиз, устав от ее сопротивления, задумает избавиться от нее, как от досадной помехи? До сих пор он без колебаний устранял со своего пути всех, кто ему мешал… И, что бы там ни говорила Годивелла, кто знает, чем бы закончилась та ночь, если бы Жан не пришел за Гортензией и не помог ей бежать через часовню…

Нет, этого не может быть! Никогда Годивелла не стала бы помощницей в таком деле. В этом Гортензия была абсолютно уверена. Однако чуть позже, переодевшись в одно из своих старых платьев, она спустилась на кухню, выпила там большой стакан молока, закусив хлебом с маслом и медом, которые она сама себе приготовила, что позволило ей потом объявить, что она не голодна и обедать не будет.

– Я не позволю вам напихиваться только хлебом и медом, – проворчала Годивелла, недовольная, что не отдали должное ее кулинарному искусству. – Постарайтесь к вечеру нагулять аппетит. Будут грибной суп и пирожки с сыром.

Гортензия любила и то, и другое, к тому же старой кухарке эти блюда отлично удавались, но судьбой ей было предрешено вечером не проглотить ни кусочка.

Годивелла с важностью дьякона во время службы поставила на стол огромную супницу, сняла крышку, и по комнате тут же распространился божественный запах. Вдруг у Эжена Гарлана начался настоящий приступ бешенства: вскочив с места, он указал на супницу дрожащим пальцем и завопил:

– Уберите это! Сейчас же уберите, подручная дьявола! Это смерть! Мы все умрем…

– Смерть? Мой суп? – возмущенно запротестовала Годивелла. – Это что еще за новости?

– Я знаю, что говорю! Не ешьте это, госпожа Гортензия, иначе заснете и не проснетесь! Говорю вам, они хотят вас убить! Я не позволю им…

И прежде, чем ему успели помешать, Гарлан схватил супницу за ручки и грохнул ее о каменный пол. По плиткам растеклась густая жидкость. Маркиз отреагировал мгновенно. Он поднялся из-за стола и, схватив своего бывшего сообщника за поношенный ворот, поволок его к двери.

– Вон! – вопил он. – Убирайтесь! Я достаточно терпел вас, старый болван! Больше вы не будете топтаться здесь, в этом доме! Вон отсюда, жалкая старая рухлядь!

От бешенства силы его удесятерились, он злобно потряс старика, приподняв его за шиворот, бросил, снова схватил и выволок в коридор. Гарлан кричал, пытался вырваться, но силы были неравны. Гортензия в ужасе выбежала за ними.

– Оставьте! Вы убьете его!

– Ничего, не помрет, старый черт! Отойдите! Я больше не желаю видеть его! Годивелла, открой дверь!

– Не выбросите же вы его на улицу! – крикнула Гортензия. – Он стар, болен, а там ужасная погода!

– Он не болен, он просто сошел с ума! Дождь успокоит его.

– Умоляю вас! Вы что, не способны хоть на какое-то христианское чувство? Он не ведает, что говорит… Годивелла, прошу вас, не открывайте! Подумайте, если с ним что-нибудь случится, его смерть останется у вас на совести!

Но дверь уже была открыта. Сильным пинком маркиз вышиб Гарлана на каменистую тропинку, он покатился кубарем и исчез в темноте.

– Идите ко мне! – вне себя крикнула Гортензия. – Идите в Комбер и скажите Франсуа Деве…

Но тут захлопнулась тяжелая дверь. Гортензия с ужасом поглядела на Годивеллу, словно видела ее впервые, но старая няня, потирая руки, пожала плечами:

– Давно бы так! Этот человек сам черт! В доме без него будет лучше… Идемте доедать ужин…

Не в состоянии оставаться тут с маркизом, Гортензия взяла со стола кусочек хлеба и вышла, заявив, что на сегодня с нее довольно.

Но когда на следующий день она хотела выйти из своей комнаты, то обнаружила, что дверь была заперта на ключ и что на этот раз она действительно оказалась в тюрьме. На небо все набегали тучи, и она подумала, что, возможно, Гарлан вовсе не был таким безумцем, каким его хотели представить.

В этот день она увиделась лишь с Годивеллой, которая принесла ей поесть. Та, естественно, оправдывала маркиза:

– Господин Фульк говорит, что вам лучше побыть у себя. Он очень сердит на вас.

– Почему? Потому что я помешала ему совершить еще одно убийство?

– Не станете же вы всерьез жалеть этого негодяя? Вы что, забыли, сколько зла он причинил?

– Он только был послушным орудием, а главный виновник, как вам прекрасно известно, не он. О Годивелла, как вы изменились! Вы раньше любили меня… по крайней мере мне так казалось.

– Я вас по-прежнему люблю, госпожа Гортензия. Это не я изменилась. Вы сами не хотите стать нашей.

– То есть жить с этим чудовищем? Как бы я смогла, зная о нем то, что я знаю? Годивелла, вот вы боитесь бога и говорите, что любите меня, а сами только выполняете волю маркиза.

– Я всю свою жизнь ничего другого и не делала. И потом, я всегда его любила. Я же не скрывала от вас… Постарайтесь набраться терпения. Если вы будете вести себя смирно, господин Фульк понемногу успокоится. Я знаю наверняка: все уладится. Самое плохое, что у вас обоих одна и та же кровь, и горячая…

Гортензия поняла, что от старухи ничего путного не дождешься. Она упорно цеплялась за несбыточную мечту объединить всю семью вокруг колыбели ребенка, которого она любила, не в силах понять, что это была всего лишь мечта… Для нее то, что Гортензию держали взаперти, было лишь наказанием добрым родителем строптивой девочки, которая плохо себя вела. Да, он простит ее, когда сочтет, что она достаточно наказана. Возможно, причиной слепоты Годивеллы была всего лишь старость, но, как бы то ни было, она отказывалась поверить в очевидное. Все это для Гортензии было очень грустно.

После ужина Гортензии показалось, что стены комнаты поплыли кругом, ее затошнило, и, склоняясь над своим тазом, она подумала, что Гарлан говорил правду, ей действительно угрожала опасность, и никому здесь нельзя было доверять.

К счастью, это оказалось простым недомоганием, но все же ночью она никак не могла заснуть и на следующий день чувствовала такую слабость, что даже не встала с постели.

Годивелла, явившаяся с завтраком, застала ее бледной и всклокоченной, однако не обеспокоилась.

– Это все вчерашний капустный суп, – сказала она. – Он был слишком жирный. Господин маркиз уже ругал меня, у него тоже болел живот. Я приготовлю вам отвар…

Хоть ее слова чуть успокоили Гортензию, все равно она ничего не смогла проглотить, кроме воды из кружки. Целый день она пила только воду и думала, сколько еще сможет так протянуть.

Она старалась рассуждать здраво и в конце концов пришла к выводу, что, пока еще остались силы, надо пытаться бежать, даже с риском сломать себе шею под башнями замка. Все лучше, чем ожидавшая ее медленная агония.

К счастью, головокружение прекратилось и тошнота тоже. Надо связать веревку из всего, что было под рукой: из простыней, одеял, занавесок, полога, даже платьев; если та достанет до подножия замка, Гортензия чувствовала в себе достаточно смелости и силы, чтобы попытаться спуститься по ней.

Как только Годивелла, ворча, унесла поднос с нетронутой едой, она горячо помолилась богу, вручая ему свою душу, и взялась за дело. Она уже начала снимать с кровати простыни, как вдруг с треском разлетелось оконное стекло: кто-то очень сильно, может быть, даже с помощью пращи бросил туда камень, и он закатился под камин.

Со времен приключений в Морле Гортензия была знакома с таким видом переписки. Она подобрала камешек, к которому действительно с помощью обрывка тонкой бечевы была привязана записка.

Вся дрожа, она разрезала веревку, и сердце запрыгало у нее в груди: она узнала почерк Жана. В записке было всего несколько слов: «Оставь окно открытым и погаси свет», но ей казалось, что это была прекраснейшая любовная поэма. Жан вернулся! Жан был здесь, рядом, он пришел к ней на помощь!

Задув свечу, она подбежала к окну и распахнула его. Черная холодная ночь была уже наполнена запахами осени, но дождя, к счастью, не было… Высунувшись из окна, Гортензия заметила внизу у стены черную тень. Вот до ушей ее донесся тихий свист. Она поняла, что Жан сейчас полезет на стену.

В тот же миг она услышала шаги в коридоре, захлопнула окно и с бьющимся сердцем прислонилась к нему спиной. Шаги стихли у ее двери. Там был маркиз, может быть, даже собирался войти, ведь на этот раз у него был ключ… Нескончаемо потянулись мгновения… Если он войдет, Гортензия зажжет свет и громко закричит. Жан все поймет. Снова послышались шаги. Кто-то, явно нехотя, удалялся. Гортензия ясно услышала, как неподалеку захлопнулась дверь, и возблагодарила бога за то, что Жан приказал ей потушить свет. Маркиз, видно, подумал, что она заснула, и не стал входить.

Она снова кинулась к окну. Тень уже маячила где-то поблизости, слышно было тяжелое дыхание. Нелегко было Жану взбираться… Глаза ее привыкли к темноте, и она могла четче различить его фигуру. Как он находил места, куда поставить ногу, за что уцепиться? Она вспомнила, что он видел ночью, как кошка, и был таким же цепким и гибким… Минута, за ней еще одна, такие долгие, тревожные мгновения! Наконец рука Жана ухватилась за подоконник. Еще секунда, и он уже в комнате, и Гортензия, еле сдерживая радостный возглас, кинулась ему на шею, что было силы сжала в объятиях. Он ласково отвел ее руки:

– Дай вздохнуть, душа моя! Мне нужно перевести дух… Как жалко, что маркиз перекрыл другой выход…

– Я уж и не надеялась тебя когда-нибудь увидеть, – выдохнула Гортензия. – Где же ты был?

– В Париже, где же еще? Тебя искал, хотел, чтобы мы вместе повели борьбу за сына. А нашел только твою подругу Фелисию, она как раз собиралась ехать в Австрию. Она просила меня тебя поцеловать, но прежде чем выполнить ее просьбу, я поцелую от себя.

Он подарил ей долгий, страстный поцелуй. Прижавшись к нему, Гортензия ощутила, как сердце Жана постепенно начинает биться в обычном ритме.

– Я должен был вернуться раньше, но с дилижансом случились неприятности. На нас напали вооруженное бандиты, ограбили… Некоторые пассажиры даже пострадали…

– Тебя не ранили?

– Нет, но убили форейтора. Пришлось помогать остальным, потом дожидаться жандармов… в общем, одна задержка за другой! Признаться, когда я ехал в Париж, то надеялся заручиться поддержкой короля и с его помощью добиться наконец справедливости. Но Фелисия рассказала мне, что у тебя вышло из этой затеи… Ну и глупышка же ты: не дожидаясь меня, явилась в этот проклятый замок и попала в капкан! Как ты?

– Неважно. Мне кажется, они тут решили меня отравить. Я сегодня пила только воду, потому что вчера плохо себя чувствовала. И все-таки ночью хотела сбежать через окно.

– Рискуя разбиться? Нет, ты действительно уже не надеялась увидеть меня?

– Надеялась, конечно, но только я боялась, что ты приедешь слишком поздно.

Вместо ответа он только сильнее прижал ее к себе, но потом отпустил.

– А теперь пора отсюда выбираться. Закрой окно и кричи.

– Кричать?

– Да, зови на помощь, кричи: «Пожар!», все, что угодно. Ведь дверь твоя, я полагаю, заперта на ключ? А маркиз по-прежнему ночует у себя в комнате?

– Да.

– Тогда делай то, что я говорю! А я встану тут сзади.

Чуть замешкавшись, как обычно, когда боишься нарушить ночную тишину, Гортензия закричала. Голос ее разорвал глубокую тишину ночи:

– Сюда! На помощь! Помогите! Скорее!

Она так громко звала, что даже не услышала шагов маркиза. Но вот в замке повернулся ключ. Дверь распахнулась. На пороге в халате со свечой в руке стоял Фульк де Лозарг.

– Что случилось, Гортензия? Да что…

Больше он ничего сказать не успел. Сильный удар кулаком оглушил его и повалил на ковер. По полу покатилась горящая свеча. Жан наступил на нее, сбивая пламя, и схватил Гортензию за руку.

– Идем! Франсуа ждет нас у реки. Где ребенок?

– В кухне. С ним там Годивелла. Но…

– Придется ей отдать нам его.

Если бы Жан не поддерживал ее, Гортензия не смогла бы живой и невредимой добраться до нижних ступенек – на лестнице было темно, как в могиле. Но лесной отшельник ориентировался в темноте, словно видел все так же ясно, как днем. Они побежали в кухню. Годивелла, разбуженная шумом, уже встала. В свете ночника она, в белой юбке, рубашке и белом чепце, походила на призрак. С первого взгляда узнав Жана, она, вопреки опасениям Гортензии, кричать не стала. Сказала только: