В комнатах для приемов Фелисия оставила все как есть, зато свою спальню и комнаты второго этажа переделала по собственному вкусу. Там взору представала строгая красота былой империи: блестящее красное дерево, бронзовые сфинксы и фигуры богини победы, на стенах пчелы и пальметты. В доме, где все дышало пышностью ушедшей монархии, подобная обстановка выглядела почти как вызов.

– Никто сюда не входит, – успокоила подругу Фелисия, – только те, кого я люблю и в ком уверена. Обычно гости не идут дальше первого этажа. Сейчас увидите целое сборище проеденных молью париков и нескольких их истинных друзей, которые помогают мне поддерживать репутацию слегка эксцентричной дамы. Мой салон, кстати, вполне благомыслящий, близкий к ультрароялистам.

Гортензия, решившая поначалу, что Фелисия шутит, вскоре поняла свою ошибку, особенно когда Тимур, все в том же черном фраке, но с головой, покрытой положенным ему белым париком, отчего он сразу стал походить на огородное чучело, ввел в гостиную целую толпу диковинных стариков и старух. Последние по старинной версальской моде были одеты в широченные юбки, хотя и без стесняющих движения неудобных фижм, с мушками на густо накрашенных щеках и в огромных шляпах с цветами. Вдоль увядших шей свисали длинные напудренные букли, туго затянутые корсеты силились подчеркнуть осиные талии. Мужчины были в длинных расшитых бархатных камзолах и в париках с косичкой, затянутой черными лентами из тафты. Все общество чинно расселось по креслам и канапе, словно изображая фон для нескольких молодых дам в современных платьях и их спутников, облаченных во фраки от Блена или Штауба.

Гортензию, одетую в черное бархатное платье, одолженное у Фелисии, приняли тепло, хотя и несколько сдержанно из-за ее траура. Парочка богатых вдовиц, видно, думая доставить ей невероятное наслаждение, принялась щебетать об «этом милом, чудном маркизе», как они были счастливы видеть его в последний раз, когда он проездом останавливался в Париже, и как они ликовали, когда Его Величество столь благосклонно его принял… Спросили было о ее жизни в Оверни, но поскольку ей нечего было поведать этим жадным до сплетен людям, ее наконец оставили в покое.

Общая беседа вращалась вокруг театральных новостей. Многие успели посмотреть драму Виктора Гюго «Эрнани», шедшую с неизменным скандалом на каждом спектакле. И, конечно, представление никому не понравилось. Один маркиз, чья выспренная речь доставила бы удовольствие мадам де Помпадур, с важным видом заявил:

– Эта пьеса – просто позор. Подумайте, сударыни, в ней мы видим принца крови, императора Карла Пятого, ставшего соперником какого-то голодранца и вынужденного прятаться в шкафу. Это немыслимо…

И все в один голос пустились рассуждать о невероятном падении нравов и о великой доброте, даже слишком большой снисходительности Его Величества, которому было угодно разрешить показывать подобные ужасы на парижских подмостках. Потом похвалили последний бал у герцога де Блака, куда приглашали только «незапятнанных», тех, кто никогда не был замечен в связях ни с революционерами-цареубийцами, ни с императорскими подонками, которым корсиканец пожаловал смехотворные титулы.

– Мы были среди своих… Это так прекрасно…

Ошеломленная, Гортензия слушала, не зная, как поступить. Взгляд ее время от времени искал Фелисию, но та, казалось, и не слышала беседы. Сама она, конечно, ничего не говорила. Как радушная хозяйка, переходила Фелисия от одной группки гостей к другой, нигде подолгу не задерживаясь. Может быть, она и вправду не слышала? Возможно ли, чтобы она, так пылко приверженная Империи, терпела бы под своей кровлей подобные речи? Но вдруг совсем уж ни с чем не сообразное оскорбление в адрес Наполеона, услышанное из уст манерного молодого человека с непомерно высоким воротничком, вздернутым кверху носом и в огромном галстуке, едва не заставило Гортензию позабыть о правилах приличия. К счастью, в разговор вмешалась блондинка со славянским акцентом:

– Не стоит плохо говорить о Наполеоне, барон! Мы, поляки, все еще высоко его ценим. Ведь он дал нам свободу, а такие вещи не забываются…

– Могу понять вас, дорогая княгиня, но все же странно, что представительница рода Сапега столь… гм… снисходительна к узурпатору.

В это время Тимур, который прохаживался по залу, вооружившись большим подносом с чаем, так неожиданно подсунул чашку барону прямо под нос, что тот даже отскочил. Это всех отвлекло, заговорили на другие темы, да и сама княгиня отошла в сторону, передернув плечами.

Когда все наконец стали расходиться, Гортензия, не в силах дольше сдерживаться, побежала к Фелисии. Стоя у колонны, она нервно покусывала платок и провожала взглядом последних гостей.

– В самом деле, Фелисия, я не понимаю… не понимаю вас.

– Вас удивляет то, что я принимаю всех этих стариков? Да ведь они мои соседи, и благодаря им я легко могу получить в полиции справку о благонадежности. То же касается тюильрийских болтунов – знакомство с ними служит прикрытием для моей истинной деятельности.

– Для вашей деятельности? Так, значит, вы вправду участвуете в заговоре?

– И весьма опасном, моя дорогая! Из всех мне приятны только две иностранки, которых вы здесь сегодня видели, – княгиня Сапега и ее мать.

– А та женщина, некрасивая, но приятная, графиня Каволи? Разве она не австрийка?

– Еще какая австрийка! Дочь министра, – спокойно ответила Фелисия. – От нее тоже может быть кое-какая польза. Вот, например, когда я вскоре поеду в Вену.

– Вы собираетесь в Вену?

– Когда придет время. Разве я вам не говорила, что у меня имеются некие планы в отношении Шенбруннского узника?[4] Чтобы добиться цели, все средства хороши. А вам, друг мой, давно пора узнать, у кого вы живете. Вчера вы боялись назвать себя подругой Жана, вожака волчьей стаи, а теперь, быть может, и сами не захотите разделить кров с изменницей. Меня ведь со дня на день могут посадить в тюрьму.

– Так, значит, это так серьезно?

– Еще бы. Я, моя дорогая, карбонария.

Когда-то у монахинь Сердца Иисусова Гортензия учила итальянский и английский, но сейчас, переводя в уме дословно, она решила, что ослышалась:

– Угольщица?[5] Фелисия, вы что, смеетесь надо мною?

– Нисколько. Понятно, что в Оверни вы были далеки от политики. Карбонарии – это члены тайного общества, которое, кстати, возникло уже давно и, между прочим, сначала действительно в среде французских угольщиков, но потом здесь оно пришло в упадок и возродилось вновь сперва в Неаполитанском королевстве, а затем и в землях, что сейчас под папским владычеством. Все его члены, так называемые «добрые братья», делятся на группы, «венты». Наше общество борется с любым угнетением, а возродилось оно к жизни, кстати, чтобы противостоять французскому вторжению. Но с тех пор многое изменилось, и теперь нашим главным, единственным врагом сделалась Австрия. Что же до Франции, карбонарии пришли сюда в 1818 году и объявили о своем намерении бороться с Бурбонами. Не скрою, цели у нас революционные, но у каждой группы своя задача. Некоторые стремятся восстановить Республику. Другие, к ним принадлежу и я, желают возвращения сына Орла.

– А много вас?

– Кажется, да. Трудно сказать наверняка. Каждая вента, в которую входит человек двадцать, не имеет представления о том, что творится в других группах. Это необходимо ради безопасности.

– Но глава у вас все-таки есть?

– В каждой венте есть руководитель. Есть и верховный, но, хотя все мы его знаем, я вовсе не уверена, что он истинный вождь. Я говорю о том, кого все знают, но есть еще другой, неизвестный большинству.

– А кто известен?

– Генерал де Лафайет. Само имя говорит о многом, но он так стар и неразумен, что ясно: генерал – лишь прикрытие, символ былой свободы.

– А скоро будет эта революция?

– Может быть, и скоро. Король и его окружение совершают один промах за другим. Зачем, например, они распустили национальную гвардию, любимицу народа? Видите ли, двор восстает против частных интересов граждан, и люди, которых в других условиях трудно было бы представить вместе, начинают объединяться. Что касается вас, то, судя по тому, как складывается обстановка, пора и вам примкнуть к кому-нибудь. Политические симпатии могут послужить отличным оружием. Соратники – это такая сила, которой не следует пренебрегать, и особенно в наше время нет смысла оставаться вне политических страстей. Каждый выбирает себе компаньонов по вкусу. А кстати, мои гости, видимо, так на вас подействовали, что вы и не заметили, кого сегодня не хватало.

– Кого же?

– Нашего любезного Сан-Северо. Он должен был прийти, но не пришел… и даже не предупредил.

– Верно, – огорчилась Гортензия. – Я и забыла. А ведь это бог знает как важно для меня. Что же его отсутствие могло означать?

– То, что у него нет ни малейшего желания давать вам деньги. Но успокойтесь. Мы сейчас освежим ему память.

Фелисия уселась за небольшой секретер, взяла новое перо, лист бумаги и быстро начертала что-то причудливым размашистым почерком. Несколько слов в мгновение ока заполнили белый лист. Не перечитывая, она сложила письмо, запечатала его большой печатью красного воска, отчего оно сразу же приняло официальный вид, и энергично потрясла маленьким бронзовым колокольчиком, стоявшим тут же на столе. Тимур явился почти тотчас.

– Возьми карету и отвези это письмо принцу Сан-Северо.

– Я? К нему? А я-то думал, хозяйка, ты не хочешь, чтобы нога моя ступала на его проклятую землю.

– Случай исключительный. Мне нужно, чтобы письмо было передано адресату в собственные руки, а ты единственный, кого не собьешь с пути. Только никого не убивай и ничего не ломай. Во всяком случае, не разбивай слишком много.

– Ответ будет?

– Думаю, да. Письмо… и сверток. Впрочем, письмо не обязательно.

Закутавшись в голубой пеньюар, расстроенная Гортензия недоверчиво посмотрела вслед выходящему дворецкому.

– Вы правда думаете, что получится?

Фелисия одарила ее лучезарной улыбкой.

– Ну, конечно. Очень трудно ответить Тимуру отказом, когда он выполняет возложенное на него поручение. Никакая человеческая сила не способна ему помешать…

– Но от пуль он все-таки не застрахован?

– Даже пули ему не страшны. С тех пор как мы уехали из Венеции, Тимур носит под одеждой тончайшую кольчугу, шедевр флорентийского оружейных дел мастера шестнадцатого века. Он нашел ее на чердаке в палаццо Морозини. Так что никакая безрассудная выходка врагов не сможет лишить меня лучшего из стражей. Когда ведешь такую жизнь, как я, это немаловажно.

Тимур вернулся как раз в тот момент, когда дамы садились за стол. В руках у него действительно были письмо и небольшой сверток.

– Ничего не разбил? – поинтересовалась Фелисия.

– Ничего, хозяйка. Разве что дверь чуть посильнее толкнул. Придется теперь замок менять.

Пока Фелисия развязывала довольно увесистый сверток, в котором, как выяснилось, оказалось сто экю, Гортензия распечатала письмо. Принц в цветистых выражениях извинялся за то, что не смог найти времени побывать лично у графини Морозини, как предполагалось ранее, и извинялся за посланную скромную сумму:


«К моему величайшему сожалению, мне не удалось убедить господ из банка Гранье выделить часть средств из ежемесячной ренты, посылаемой господину маркизу де Лозаргу. Поскольку средства эти весьма значительны и добавить к ним что-либо не представилось возможным, мне пришлось из своих собственных денег переслать вам сто луидоров, достаточных, по моему мнению, для непродолжительного пребывания в Париже…»


Читая вслух, Гортензия чуть не задохнулась от возмущения. Яростно скомкав письмо, она скатала его в шарик и сердито забросила в дальний угол комнаты.

– Он не только смеет предлагать мне милостыню, но и, как несмышленую девчонку или скорее как нежелательную персону, отсылает назад к Лозаргу!

– Вы и есть нежелательная персона, даже не сомневайтесь, – подтвердила Фелисия. Подобрав письмо, она бережно его разгладила и убрала в секретер. – Я начинаю думать, а не было ли все это тщательно подстроено, чтобы обобрать вас?

– Вы так считаете?

– Да это просто очевидно. Вы и сами знали, что ваш добрый дядюшка с большим интересом относится к вашему имуществу, а теперь мне кажется, что не только он, но и Сан-Северо тоже получил свою часть пирога. Видимо, нетрудно было это сделать, когда стоишь во главе крупного банка.

– Хорошо же! Посмотрим. Завтра поеду в банк, по крайней мере увижусь с кем-нибудь из администраторов. С господином Жироде или, к примеру, с де Дюрвилем, или с Дидло, ведь они знали меня еще ребенком и наверняка примут…

– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, там вас ожидают новые сюрпризы.

– Вы считаете, они больше не администраторы? И правда, ведь нашего доброго Луи Верне, доверенное лицо отца, его личного секретаря, выпроводили в отставку. О, если бы только мне удалось увидеться с ним… но я даже не знаю его адреса.