Возвращаясь в дом Ситона, Кеннет пришел к заключению, что его секретарская работа не так уж и скучна. Сэр Энтони и Ребекка были так увлечены своей работой, что не вмешивались в его собственную. Друзья художника очень быстро привыкли к новому секретарю и не стеснялись при нем выражать свое мнение, что могло сослужить хорошую службу.

Не все слуги сразу покорились ему, но, после того как он уволил самую нерадивую из служанок и нанял нового дворецкого по имени Минтон, его авторитет стал непререкаем. Скоро все в доме заработает, как хорошо отлаженный механизм.

В свободные минуты Кеннет любовался произведениями искусства, которые были в доме на каждом шагу. К его большому сожалению, он почти не видел Ребекку. После их разговора в первый день его работы Кеннет надеялся, что между ними установятся дружеские отношения, но, как он честно признался лорду Боудену, они почти не виделись. За обедом, на котором часто присутствовали гости, велась только легкая, светская болтовня, и Ребекка, как правило, не принимала в ней участия. Она молча расправлялась с обедом и, извинившись, опять исчезала в своей мастерской.

Иногда Кеннету казалось, что Ребекка нарочно избегает его, но на нее это было не похоже. Для нее существовало только ее творчество. Приняв Кеннета как нового секретаря отца, она больше не замечала его – он стал для нее частью домашней обстановки. С этим нельзя было мириться.

Самое ужасное, что ему хотелось подружиться с Ребеккой не только из-за того, чтобы узнать побольше о гибели ее матери, но и потому, что она влекла его. Его привлекали в ней ее несомненный талант, острый язычок и глубоко запрятанная чувственность. Однако он боялся, что ее проницательность может все испортить. Если сэр Энтони действительно замешан в убийстве, Ребекка легко может догадаться, что Кеннет проник в дом с заранее определенной целью. Страшно было подумать, что произойдет, если его планы разгадают.

По пути домой Кеннет решил заглянуть в почтовое отделение, на адрес которого приходили ему письма. Оно располагалось в одном здании с писчебумажным магазином, и поэтому он всегда мог легко объяснить свое недолгое отсутствие. На почте его ждало письмо от сестры. Это был ответ Бет на его короткое послание. Кеннет сломал сургучную печать и вынул листок, исписанный изящным мелким почерком.

«Дорогой Кеннет!

Я рада, что работа тебе нравится. Дома все хорошо во многом благодаря приезду твоего друга лейтенанта Дэвидсона. Сначала он был очень угрюм, но постепенно начал меняться. Он обладает большим чувством юмора, и мы с кузиной Оливией от него просто в восторге.

Его изуродованная левая рука, как ни странно, позволяет мне не стесняться моей больной ноги. Каждое утро мы вместе объезжаем поместье. У него много замыслов, как улучшить наши посевные земли, не вкладывая в это дело массу денег. Кругом все восхищаются его умом и здравым смыслом. С его приездом Саттертон изменился до неузнаваемости».

Дальше Бет описывала предложения Дэвидсона. Судя по всему, у Джона явно душа лежала к земле. Если удастся спасти имение, лучшего управляющего и желать не надо.

Кеннет сложил письмо и спрятал его в карман. Тон письма был жизнерадостным, но это не избавило Уилдинга от угрызений совести: после столь долгого отсутствия он умудрился снова покинуть сестру. Тоска медленно охватывала его: даже ради спасения Бет и Саттертона не стоило браться за такое темное дело.


Как только Ребекка вошла в мастерскую отца, она тут же ощутила, что в воздухе пахнет грозой. Общество знало сэра Энтони как аристократа до мозга костей, безупречного во всем: и в поведении, и в манере одеваться, к тому же обладающего даром великого художника. Только близкие ему люди знали, что под элегантной внешностью скрывается взрывной характер.

Еще будучи девочкой, Ребекка нарисовала отца в виде тлеющего вулкана, который вот-вот взорвется и исторгнет столб огня. Когда она показала ему рисунок, отец только невесело рассмеялся. Он хорошо знал свой характер. Терпение никогда не было свойственно этому человеку. Когда отец пребывал в таком настроении, Ребекка старалась не попадаться ему на глаза.

Одежда также говорила о расположении его духа. Обычно даже во время работы он был небрежно-элегантным, как будто находился не в мастерской, а в клубе «Сент-Джеймс». Сегодня же его сюртук валялся на полу, рукава рубашки были закатаны, седеющие волосы растрепаны. Ребекка без труда догадалась, что ей лучше убраться восвояси, пока отец ее не заметил.

Но было поздно. Отложив мольберт и кисть, сэр Энтони рявкнул:

– Где, черт возьми, бродит этот Уилдинг?!

Ребекка послушно остановилась.

– Мне кажется, он ушел по каким-то делам.

Ребекка не видела капитана выходящим из дома, но по обстановке чувствовала, что его нет. При нем никто не сидел без дела.

Отец сердито уставился на картину, закрепленную на мольберте.

– Что-то не то в этой проклятой картине!

Несмотря на то что Ребекка видела эту картину и в эскизах, и уже почти законченную, она покорно подошла к полотну и стала внимательно его изучать. Это произведение было последним в серии «Ватерлоо». В центре полотна был изображен герцог Веллингтон, стоявший в стременах и подававший взмахом треуголки команду своей армии начать атаку на французские позиции. Внимание приковывал к себе сам герцог, позади которого располагались готовые к бою полки.

Картина была неплохой, но Ребекка отлично понимала разочарование отца – в ней отсутствовала душа. Однако она не знала, как помочь отцу оживить полотно.

Отец ждал ответа, и Ребекка неуверенно начала:

– Я не вижу в ней ничего плохого. Веллингтон на картине как живой, поле сражения выглядит убедительно, а взмах руки, направляющей полки, вполне реалистичен.

– Разумеется, композиция и близость к реальности хороши – это мне всегда удавалось, – раздраженно сказал отец, – но это полотно нельзя назвать выдающимся, здесь мне не удалось превзойти самого себя. – Еще раз взглянув на картину, сэр Энтони стал мрачнее тучи. – Может, Уилдинг скажет, что в ней отсутствует? Почему его нет дома? – вскричал он. – Мой секретарь обязан быть всегда на месте!

– Я уверена, он скоро вернется. Я прикажу лакею сразу прислать его к тебе, – поспешно добавила Ребекка, найдя подходящий предлог, чтобы уйти.

Но не успела Ребекка дойти до двери, как она отворилась, и в мастерскую вошел капитан Уилдинг. Он был в голубом сюртуке и желтых лосинах, ладно сидевших на нем. Кивнув Ребекке, он положил на стол пакет.

– Здесь краски, которые вы заказывали, сэр Энтони. Я был недалеко от магазина и решил забрать их сам.

Вместо того чтобы воспользоваться возможностью поскорее уйти, Ребекка неожиданно для себя осталась и принялась изучать капитана, пытаясь понять причину его уверенности в себе. Богатырское сложение создавало вокруг него особую ауру. Он был умным, благородным и, пожалуй, порядочным, но в нем угадывалось нечто таинственное и трудноуловимое.

Вместо приветствия сэр Энтони прорычал:

– Где вы были?

– Вел переговоры с поставщиками вин, – невозмутимо ответил Кеннет. – Если я не ошибаюсь, вы говорили мне на днях о своем недовольстве вашим последним виноторговцем. Мне кажется, я нашел ему неплохую замену.

– Надо полагать, вы так напробовались вина, что сейчас пьяны в стельку, – ехидно заметил сэр Энтони.

– Разумеется, я пробовал вино, но не испытывал желания напиться, – миролюбиво ответил капитан. – Прошу прощения, если мое недолгое отсутствие доставило вам некоторое неудобство. Я не думал, что понадоблюсь вам именно сейчас.

Сэр Энтони схватил банку с белой краской и в ярости запустил ею в капитана.

– Вы всегда обязаны быть у меня под рукой! – заорал он.

– Какого черта! – возмутился Кеннет, ловко уклоняясь от банки, которая с тяжелым стуком ударилась о дверь. Белая краска разлилась по полу, забрызгав при этом и панели мастерской.

Сэр Энтони окончательно потерял самообладание и стал швырять все, что попадало под руку. Вслед за банкой с белой краской последовала банка с желтой, затем с берлинской лазурью. Он схватил в горсть свои особые кисти с длинными ручками и тоже запустил ими в стену, ударившись о которую они разлетелись в разные стороны. Смахнув все со стола, он схватил мастихин и запустил им в Ребекку, но промахнулся. Просвистев в сантиметре от плеча девушки, мастихин глубоко ушел в стену.

Содрогнувшись, Ребекка спряталась за диван. Капитан Уилдинг бросился к сэру Энтони и крепко сжал его руку.

– Вы можете разгромить всю свою мастерскую, – сказал он с тихой угрозой, – но не смейте швырять вещами в леди.

– Она не леди, а моя дочь, – возразил сэр Энтони, пытаясь высвободить руку.

Пальцы капитана еще сильнее сжали запястье художника.

– Тем более вы должны держать себя в руках, – сказал он.

Силуэты мужчин четко выделялись на фоне окна: стройная фигура сэра Энтони с искаженным от ярости лицом и широкоплечая – капитана, крепко сжимавшего руку хозяина. Перед Ребеккой возникло видение: молнии, мечущие свой огонь в гору, но не способные разрушить ее.

Наконец отцу удалось выдернуть руку, и на мгновение Ребекке показалось, что он ударит капитана, но, как это бывало и раньше, настроение сэра Энтони внезапно изменилось к лучшему, и его рука безвольно упала.

– Вы правы, черт побери. – Сэр Энтони посмотрел на дочь. – Я ведь никогда тебя и пальцем не тронул, разве не так?

– Только брызгал краской, – ответила Ребекка, стараясь казаться веселой. – Иногда ты бываешь ужасен.

Лицо капитана было серьезным, глаза холодными.

– И часто у вас бывают такие вспышки гнева, сэр Энтони? – спросил он.

– Не скажу, чтобы они вошли в привычку, но иногда бывают. – Художник потер запястье и показал на беспорядок. – Я не случайно выбрал эту мебель, так как она легко чистится и на ней не остается следов.

– Весьма забавно, – сухо заметил капитан. – Вам следует извиниться перед вашей дочерью.

Лицо сэра Энтони помрачнело: он не привык выслушивать замечания от своих подчиненных.

– Ребекка не придает значения перепадам моего настроения.

– Что вы говорите? Тогда почему она так бледна, как будто только оправилась после тяжелой болезни?

Головы мужчин повернулись в ее сторону. Ребекка замерла, зная, что на ее лице написано страдание, которого не заметит только слепой.

От опытного глаза художника не укрылось страдальческое выражение лица дочери.

– Ты и вправду пугаешься, когда я начинаю сердиться, Ребекка? – спросил он, немало удивленный.

Ребекке хотелось солгать отцу, чтобы не ставить его в неловкое положение, но под пристальным взглядом капитана она не решилась на это.

– Твои неожиданные вспышки злости всегда расстраивают меня, – сказала она, чувствуя себя очень неуютно. – Когда я была маленькой, я так пугалась, что мне становилось дурно. Мне всегда казалось, что наступил конец света.

У сэра Энтони перехватило дыхание.

– Прости, Ребекка, я этого не знал. Твоя мать… – Он резко оборвал себя на полуслове.

Ее мать никогда не обращала внимания на такие взрывы, так как в любую минуту могла взорваться сама. Когда родители ссорились и кричали друг на друга, Ребекка пугалась и забивалась под кровать.

Все замолчали, и Ребекка, для которой эта тишина стала невыносимой, постаралась скорее нарушить ее:

– У моего отца не все ладится в этой картине, капитан Уилдинг, и ему хотелось посоветоваться с вами. Это последнее полотно из серии «Ватерлоо». Художнику позировал лично герцог Веллингтон.

Капитан взглянул на полотно. Ребекка, наблюдавшая за ним, увидела, как сузились его глаза и натянулась кожа на скулах. Напрасно она считала его холодным и бесстрастным – ничто человеческое ему не чуждо. Она хотела бы научиться угадывать чувства капитана по выражению его лица.

– Веллингтон отдает приказ, – в раздумье произнес Уилдинг. – От этих воспоминаний у меня мороз по коже.

– Вам когда-нибудь приходилось видеть, как он дает сигнал к атаке?

– Да. Правда, я находился не в такой близости к нему. – Капитан снова пристально посмотрел на картину. – Сэр Энтони, вы хотите, чтобы этот образ был классическим, и поэтому идеализируете героя, или вам бы хотелось приблизить его к обстановке сражения, а картине придать больше естественности?

Сэр Энтони несколько раз порывался ответить, но, видимо, не мог собраться с мыслями.

– Герцог – великий человек, и мне хотелось бы, чтобы зрители это чувствовали, – ответил он наконец. – Я бы желал, чтобы он врезался им в память и запомнился на всю жизнь. Даже по прошествии столетий люди должны говорить о Веллингтоне в изображении Ситона.

– Возможно, ваше толкование образа слишком классическое, а потому в нем не чувствуется мощи. Герцог на коне выписан так тщательно, как будто он гарцует на параде. Ватерлоо – это великое сражение. После целого дня непрерывных атак солдаты и их лошади были так измучены, что падали на землю. Их тела были покрыты грязью, потом, часто кровью; лица были черными от пороха. Даже с того расстояния, где я находился, можно было заметить напряженность и усталость на лице герцога.