— Я обязан подарить вам хотя бы этот цветок, — настоял он.

Заза выбрала розу нежного кремового цвета, которая только-только начала распускаться. Взглянув на свое отражение в стекле ближайшей витрины, она прикрепила бутон к своей шляпке и была этим очень довольна, как будто только этого ей и не хватало, чтобы выглядеть более совершенной.

— Великолепно! — восхитился Пьер Бувье зрелищем, которое предстало перед его глазами.

Это еще больше улучшило настроение Заза, ей показалось, что с цветком на шляпке она уже стала частью Парижа, слилась с публикой, заполняющей тротуары прекрасного города.

А теперь, вдыхая прохладный ветерок, дующий со знаменитой Сены, она вообще почувствовала себя абсолютно свободной. Это было то ощущение, о котором она столько мечтала.

Утро началось вообще замечательно. Охваченная возбуждением, которое она вряд ли бы осмелилась описать словами, Заза мимоходом заглянула к профессору, торопливо поздоровалась, стуча каблучками, спустилась по лестнице, чтобы встретиться с Пьером, ожидающим ее в маленьком ресторанчике в подвальном этаже.

Это заведение посещали те постояльцы отеля, которые предпочитали принимать пищу в тишине и покое, а не в шумном кафе этажом выше.

Сейчас там завтракали лишь двое постояльцев, и Заза отметила про себя, как приятно сидеть за столом в полупустом помещении рядом с молодым человеком и не бояться, что их разговор может быть кем-то услышан. Еще ей доставила удовольствие мысль о том, как устрашающе фыркнула бы графиня Гинсбург, увидев, что ее воспитанница проводит время столь неподобающим образом.

— Сегодня, — заявил Пьер Бувье, — я предлагаю вам совершить прогулку по Парижу. Погода столь замечательна, что было бы грешно забираться куда-нибудь внутрь зданий, а не провести весь день на открытом воздухе.

— Конечно, — с радостью согласилась Заза. — Я мечтаю увидеть Париж, отстроенный бароном Османом, о котором столько читала. Ведь этот город по праву считается самым красивым в Европе.

— Для французов это действительно так, — сказал Пьер Бувье.

— Но ведь вы француз?

— Да, — с едва заметной заминкой подтвердил молодой человек.

— Я тоже француженка, — скрывая свое смущение, произнесла Заза.

Он взглянул на нее с любопытством, и она поспешила объяснить:

— В моей семье были люди разной национальности. Но сегодня я хочу чувствовать себя истинной француженкой, частичкой прекрасной Франции.

— И, позволю себе заметить, весьма привлекательной ее частицей, — лукаво поблескивая глазами, сказал Пьер.

Почему он все время так настойчиво осыпает ее комплиментами, как будто испытывает на прочность ее скромность?

Однако ей невозможно было скрыть свой восторг и приподнятое настроение, когда они прогулялись по рю де Риволи, прошли через сады Тюильри, посетили пляс де ля Конкорд и наконец очутились на набережной Сены.

— Давайте остановимся здесь, — попросила Заза, — я хочу полюбоваться рекой и подышать свежим воздухом.

И вот теперь она видит перед собой позолоченную солнцем водяную поверхность, и река кажется ей более широкой, более мощной и красивой, чем она раньше себе ее представляла.

Прекрасные здания на том берегу, мосты, перекинутые через реку, баржи, медленно проплывающие под ними, — во всем этом была какая-то чарующая красота.

— Как хорошо! Боже, как хорошо! — громко воскликнула она.

— Полностью с вами согласен, — откликнулся Пьер Бувье, но смотрел он не по сторонам, а все свое внимание сосредоточил на личике девушки.

После приличествующей паузы молодой человек вдруг неожиданно спросил:

— Не скажете ли вы свои впечатления о вчерашнем вечере в кафе?

Заза давно ждала этого вопроса. Подумав немного, она произнесла озабоченно;

— Я совсем другого ожидала от друзей моего дядюшки.

— А что же вы ожидали?

— Того, что эти друзья будут именно такими, как мой учитель… — тут она быстро поправила себя, — ., как мой дядюшка описывал мне их — бескорыстными идеалистами, живущими только искусством, музыкой и поэзией в мире грез, созданном их воображением.

— Очень точное описание, — подметил Пьер.

— А прошлым вечером… — при воспоминании о жутких словах, произнесенных за столом, у девушки перехватило дыхание.

— Так вот я и хотел узнать ваши впечатления о прошлом вечере, — настаивал Пьер Бувье.

— Они ведь не могли говорить это всерьез, как вы считаете? — спросила Заза.

Пьер пожал плечами и ничего не ответил.

— Во всем этом было что-то фальшивое, театральное. В письмах к моему дяде они не упоминали о своих планах.

— А что же они, интересно, писали в письмах к профессору?

— Ну… о разных течениях в символизме, ну, конечно, о борьбе с ограниченностью буржуазной культуры… Но там не было ни единственного намека на насилие…

Девушка заметила, что Пьер Бувье слушает ее с напряженным вниманием. Это показалось ей немного странным.

— В письмах, которые мне показывал дядя Франсуа, речь шла только о таинствах души, видениях и мистических знаках, отраженных в поэзии и в искусстве.

— Ну, это обычный лексикон символистов, — согласился Пьер Бувье.

— Я в этом мало что понимаю, но мне кажется, что символисты хотят сблизить литературу и живопись с музыкой.

— Очень тонкое замечание. Я восхищаюсь вашим умом и проницательностью. Символистов интересует не столько материальный мир, сколько отражение его в сознании.

— Но ведь это не имеет никакого отношения к насилию! — воскликнула Заза. — Как эти люди могли так быстро перемениться?

Девушка в отчаянии всплеснула руками.

— Неужели вы думаете, что мой дядя способен кого-то убить?

Пьер Бувье помолчал, а потом задал ей очередной вопрос:

— Значит, вы придерживаетесь мнения, что все это несерьезно?

— А вы как считаете?

— Даже не знаю, что вам ответить. Я был изумлен и шокирован вчера, пожалуй, не меньше, чем вы. Конечно, все это может быть просто игрой в громкие слова.

— Я уверена в этом, — убеждала Пьера и себя саму Заза. Но тут же не удержалась от печального вздоха. — Я была так расстроена.

— Чем?

— Я рассчитывала послушать хорошую музыку и стихи, прочитанные их авторами, ведь там собрались лучшие современные поэты Франции.

Пьер Бувье таинственно улыбнулся и продекламировал нежно:

Ты соткана из солнечных лучей.

И озаряются глухие переулки

И мрачные дворы и лестницы,

Когда подходишь ты

К дверям обители моей тоски…

Заза издала восторженный возглас и захлопала в ладоши.

— Маларме!

— Вы угадали.

— Именно это я и ожидала услышать, хотя, признаюсь, нахожу его поэзию трудной для понимания. Я читала почти все, что он написал, и все думала, думала… но никак не могла понять, что же он хочет в конце концов сказать.

— А может быть, не надо ничего объяснять, а просто слышать музыку стиха и просто отдаваться своим чувствам?

Заза ничего не ответила. Может быть, зря она честно призналась Пьеру, что не совсем разбирается в символистской поэзии?

Между тем Пьер Бувье произнес с легкой усмешкой в голосе:

— Забудем про Маларме, и разрешите мне представить стихотворения, которое вам будет, пожалуй, гораздо понятнее.

Она вскинула на него глаза, а Пьер продекламировал с чувством:

Бог создал мир,

Ив мире этом

Он разместил и радугу,

И солнце, и луну,

И ваше личико,

Исполненное радости и света…

Заза была так ошеломлена, что некоторое время не могла произнести ни слова. Потом она» робко осведомилась:

— Это вы сами сочинили?

— Да. Прошлой ночью. Специально для вас. Она залилась краской, но постаралась овладеть собой и произнести спокойным голосом:

— Я вижу, что вы очень способный Поэт, потому что стихи ваши весьма хороши.

— Конечно, они хороши, — сказал Пьер без ложной скромности и добавил:

— Они хороши хотя бы потому, что посвящены вам.

— Я так польщена тем, что вы посвятили мне свои стихи! Никто Прежде мне не писал стихов.

— Мне все чаще начинает казаться, что вы прежде жили в какой-то высокой башне и ваш жестокий дядюшка не допускал к вам никаких менестрелей.

Заза подумала, что Пьер почти угадал. Поэты во дворец герцога Мелхаузена не допускались, а сама мысль, что кто-либо из придворных вдруг разразится стихами, заставила ее невольно улыбнуться.

Пьер не преминул поинтересоваться:

— Чему вы улыбаетесь? Надеюсь, вы не подсмеиваетесь над моей неуклюжей попыткой выразить свои чувства к вам в стихах?

— Нет, конечно, нет, — поспешила успокоить его девушка. — Просто я подумала, как отличалась моя жизнь в Мелхаузене от того, как я провожу время здесь.

— А вы все время жили в доме своего дядюшки?

— Нет. Я воспитывалась у других родственников.

— И они придерживались других взглядов, чем профессор?

— Да-да, абсолютно других. Они не интересовались ни музыкой, ни поэзией и не ценили свободу мышления.

— Значит, вы всего достигли своим умом?

— Я мало чего достигла.

— Позвольте не согласиться с этим, — покачал головой Пьер Бувье. — Но теперь я хотя бы стал кое-что понимать о вас, что раньше меня озадачивало.

Испугавшись, что Пьер стал на путь догадок, Заза постаралась сменить тему разговора.

— Я пыталась писать стихи, но мне показалось, что я гораздо ярче могу выразить свои чувства игрой на рояле. — Как бы я хотел послушать вашу игру!

— Вы должны послушать игру моего дяди. Вот он действительно прекрасный музыкант!

— И все же мне хотелось бы услышать, что способны сказать ваши нежные пальчики, — проговорил Пьер Бувье.

Заза была не в состоянии выдержать его обжигающего взгляда и отвернулась, глядя на пейзаж и думая о том, что эту волшебную картину она запомнит на всю жизнь.

Когда она вернется во дворец в Мелхаузен, вернется к прежнему унылому существованию, воспоминания об этих днях будут хоть как-то утешать ее.

— Почему вы так грустны? — спросил Пьер Бувье. — Что вас заботит?

— То, о чем я не хотела бы говорить сейчас, — быстро ответила Заза.

— А почему? — настаивал он. — Мы познакомились уже достаточно близко и можем разговаривать и спорить на любые темы, вы должны открыться мне. Я не могу видеть, как ваши глаза потускнели, а губки ваши опустились в печальной гримаске.

Его сочувствие так согревало ее, что Заза была готова признаться ему во всем.

Но тут же она подумала, что если расскажет Пьеру о своей безумной авантюре, то он сейчас же откажется от нее и посоветует принцессе вернуться в ее позолоченную тюрьму.

Ее грустная участь вряд ли бы вызвала у простого французского символиста сочувствие. Разве могут затронуть его ее заботы? Принцесса поменяет один замок на другой, выйдет замуж за принца, которого она никогда не видела, и поменяет одну клетку на другую, может быть, еще более разукрашенную. И в этом вся разница.

Своим признанием она только поставит в неудобное положение профессора да и своего нового, такого симпатичного знакомого. Этот вдохновенный поэт-символист вел себя по отношению к ней пока безукоризненно, так что даже графине Гликсбург не было бы в чем упрекнуть его.

Пьер Бувье был вежлив и предупредителен, заботился о том, чтобы она не голодала, всюду сопровождал ее и взвалил на свои плечи нелегкие заботы о больном профессоре.

И все же он постоянно стремился остаться с ней наедине, что по дворцовому этикету Мелхаузена было недопустимо. И еще он обещал отвезти ее на танцы, куда-то на Монмартр или на набережную Сены.

Состоятся ли эти танцы? Ей бы очень хотелось. В своем воображении она уже танцевала польку в его объятиях. Ее размышления прервал мягкий голос Пьера Бувье.

— Вы так красивы, что у меня в голове мгновенно рождаются десятки стихов, посвященных вам. Но я жалкий дилетант и понимаю, что они недостойны вас. Еще не родился поэт, который способен воспеть все ваши прелести.

— Вы заставляете меня краснеть, — откровенно призналась Заза. — Но почему-то я не смущаюсь. Может быть, воздух Парижа так действует на меня, что я утеряла всю свою прежнюю робость. И на вас он действует тоже? Вы слишком переоцениваете меня, как мне кажется.

— Вас невозможно переоценить, — твердо заявил Пьер Бувье. — Вы сокровище, которому на любом аукционе невозможно назначить цену. Я не хочу знать всех ваших тайн, но на один вопрос вы должны мне ответить откровенно. Когда-нибудь вас целовал мужчина?

Заза была изумлена его вопросом, но, прежде чем она смогла что-либо возразить, его лицо склонилось к ее лицу. Теперь она наконец-то поняла, что рядом с ней находится не просто поэт-символист и услужливый кавалер, но к тому же еще и молодой привлекательный мужчина.

С большим трудом она подыскивала нужные слова.

— Я… так думаю, месье, что вам не следует задавать мне… подобные вопросы.

— Да, мне не следует спрашивать вас, ведь я заранее знаю ответ, — сказал он уверенно. — Вы никогда не целовались прежде, и мне приятно, что я буду первым.