– Мы улетаем утром. Мы едем на встречу с продюсером, чтобы поговорить о нашем будущем.

Он улыбался, но казалось, что он скорее хмурится. Это расстроило меня сильнее, чем я думала. Музыка была его мечтой, и его мечта сбывалась, но все же он был таким печальным.

Я так тобой горжусь.

Он хихикнул и, шмыгая носом, уставился в землю.

– Что происходит, Мэгги Мэй? В твоей голове?

Я не знаю.

Он вошел в мою спальню.

– Ты меня любишь?

Да.

– Но ты не хочешь быть со мной?

Я не решалась писать, потому что знала, что мои слова собьют его с толку. Я не могу быть с Бруксом, особенно сейчас. Его мечта наконец-то начала сбываться, а я буду только мешать ему со своими проблемами. Как мы можем встречаться, когда брак моих родителей разваливается на части? Как мы будем любить друг друга, когда он будет на другом конце страны? Мне очень это не нравилось, но мама была права. Брукс заслуживал большего, чем я. Он заслуживал, чтобы его любили вслух, а моя любовь была лишь шепотом на ветру, который, очевидно, мог слышать только он.

Он откашлялся, и мое молчание прозвучало как все слова, которые он боялся услышать.

– Ты меня любишь? – снова спросил он.

Люблю.

Он на секунду отвернулся от меня и вытер глаза. Когда он повернулся обратно, на его лице была натянутая улыбка. Он подошел ко мне.

– Могу я взять тебя за руки?

Я протянула ему руки, и когда наши пальцы переплелись, я почувствовала, как на меня нахлынуло чувство дома. Дом – это не здание, не стены. Дом – это место, где между двумя людьми живет самая теплая любовь. Брукс был моим домом.

Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы сдержать слезы.

– Знаешь то чувство, когда ты открываешь для себя новую песню? Ты думаешь: «Ничего страшного, я слышал уже много новых песен, и эта, скорее всего, ничем не отличается от всех остальных». Но когда играет вступление, когда по всему твоему телу от музыки проходит электрический разряд, песня проникает в твою душу. А потом начинается припев, и ты понимаешь. Ты просто понимаешь. Ты понимаешь, что эта песня изменит тебя навсегда. И ты не сможешь жить дальше без этих мелодий, стихов, аккордов. Когда песня заканчивается, ты скорее включаешь ее еще раз, и каждый раз, когда ты слушаешь ее, она кажется тебе еще лучше, чем ты ее запомнил. Как такое возможно? Как одни и те же слова могут с каждым разом значить все больше и больше? Ты включаешь ее снова и снова, пока она не укоренится в тебе, пока не пронесется через твое тело, став потоком, который заставляет твое сердце биться.

Мои руки дрожали в его руках, а его руки – в моих. Мы придвинулись ближе, и он прижался своим лбом к моему.

– Мэгги Мэй, ты моя любимая песня.

Я не смогла сдержать слез, и он не смог сдержать своих, когда наши лица прижались друг к другу.

– Я сейчас так разрываюсь, Мэгги. Часть меня хочет поехать в Лос-Анджелес и следовать за своей мечтой, но другая часть меня знает, что ты и есть моя мечта. Что это ты. Поэтому скажи, чего ты хочешь. Скажи, что я тебе нужен. Я останусь. Клянусь, я останусь.

Я отступила от него, отпустив его руки.

Его мечта была в Лос-Анджелесе.

Мама права.

Я не была его жизнью.

Я не была его мечтой. Я была его кошмаром наяву.

– Скажи, чтобы я остался, и я останусь, – умолял он. – Скажи, чтобы я ушел, и я уйду, но не томи меня в неизвестности, Мэгги Мэй. Не дай мне уехать в неведении. Не заставляй меня плавать в водах неопределенности, потому что я уверен, что в них я утону.

Поезжай.

Он прочитал слова на доске, и я увидела, как что-то в нем щелкнуло. Казалось, мой ответ его шокировал. Он причинил ему боль. Сломал его. Отчаяние в его глазах ошеломило меня. Я бросилась к нему и попыталась обнять его.

– Не надо, Мэгги. Все в порядке.

Нет. Не в порядке. Ему больно из-за меня. Он сломлен, и это с ним сделала я.

Пожалуйста. Пойми меня. Пожалуйста.

Я протянула руку.

Пять минут.

Это все, что мне нужно. Еще пять минут.

Он вздохнул и кивнул.

– Хорошо. Пять минут.

Я притянула его к себе и заставила обнять меня.

Он закашлялся.

– Это нечестно. Нечестно. Мы были счастливы.

Я крепче прижала его к себе и посмотрела на него снизу вверх. Наши губы соприкоснулись, и мы поцеловались. Мы поцеловались сначала нежно, а потом сильнее. Мы целовались, и в нашем поцелуе были одновременно надежды и мольба о прощении. Меня поразило, что в прошлом пять минут казались вечностью, но в тот момент пять минут были как в тумане.

– Мэгги Мэй, – прошептал Брукс надтреснутым голосом. – Как ты это сделала? Как ты умудрилась разбить мне сердце и все исправить, всего лишь поцеловав меня?

Я тоже это чувствовала. Всякий раз, когда наши губы соприкасались, поцелуи одновременно ранили и исцеляли. Мы были одновременно бурей и лучами солнца. Что мы сотворили друг с другом? Как это произошло? И как мы будем прощаться навсегда?

Он дотронулся до якоря, который я не снимала уже много лет, а потом отпустил меня и отступил назад.

– Я не могу остаться… я должен уехать. Я должен опустить тебя.

Несколько секунд спустя он ушел из моей спальни и из моей жизни.

Когда он ушел, Шерил подошла и села рядом со мной на кровать.

– Зачем ты это сделала, Мэгги? Зачем отпустила его?

Я положила голову сестре на плечо. Я не знала, что ей ответить. Мне не нравилось, что я позволила ему уйти, но он должен был идти за своей мечтой без меня. Когда ты любишь кого-то, ты позволяешь любимому улететь, даже если сам ты не сядешь на этот рейс.

– Это нечестно, – сказала она. – Вы так друг на друга смотрите… когда-нибудь я тоже так хочу.

Я открыла рот, чтобы заговорить, но ничего не вышло. Я небрежно улыбнулась Шерил. Она нахмурилась.

– Я поняла, какой активисткой я хочу быть, – сказала сестра, взяв меня за руку. – Я хочу бороться за тебя: за таких же людей, как ты. Я хочу бороться за тех, у кого нет голоса, но они кричат, чтобы их услышали.



Кельвину и ребятам предложили остаться в Лос-Анджелесе еще на несколько дней. Им предложили контракт с лейблом Rave Records, и я почти чувствовала их волнение с самого западного побережья.

Брукс позвонил мне, чтобы поделиться новостью.

– Я знаю, что мы не должны говорить… но… мы сделали это, Магнит, – он говорил так тихо. – Мы это сделали. Мы заключаем сделку. Через несколько недель это будет официально, мы подпишем контракт с Rave. И это сделала ты. Все это благодаря тебе.

По моим щекам катились слезы. Это просто невероятно. Я хотела этого больше всего на свете. Они заслужили это. Они заслужили то, что произошло.

– Я люблю тебя, Мэгги, – прошептал он и повесил трубку.

Больше он мне не звонил. Кельвин связался с семьей и сказал, что продюсер хочет, чтобы они пошли в студию, пока составлялись контракты. Не успела я опомниться, как дни превратились в недели, а недели – в месяцы. Ритм их жизней стал таким быстрым. А моя жизнь не двигалась с места. В сентябре группу пригласили выступить на разогреве на мировом турне у The Present Yesterdays.

В мгновение ока их жизнь полностью изменилась.

Я изо всех сил старалась не скучать по нему. Я читала книги, принимала ванну и слушала оставленный им айпод. И я играла на его гитаре. Оказалось, что скучать по кому-то было тяжело. Просто тоска становилась тише. Ты учишься жить с щемящей в душе болью. Ты оплакивал мгновения, которые вы провели вместе, и иногда позволял себе чувствовать боль.

Сколько раз я смотрела на его номер на экране телефона. Сколько раз мне хотелось позвонить ему и спросить, как у него дела. Я говорила себе, что сделаю это только один раз, просто чтобы услышать его голос, но так и не набралась храбрости, чтобы сделать следующий шаг. В глубине души я знала, что если позвоню ему, то не смогу жить, и буду каждый день звонить ему, чтобы снова услышать его голос.

Большую часть времени я почти не выходила из своей комнаты. Я боялась столкнуться с мамой.

Они с папой становились совершенно чужими людьми прямо у меня на глазах. Всякий раз, когда они оказывались в одной комнате, один из них уходил. Раньше, когда папа уходил на работу, он целовал ее в лоб, но теперь эти поцелуи были всего лишь воспоминанием.

Времена года сменяли друг друга, и всякий раз, когда группа возвращалась в город, Брукса нигде не было. Я решила, что, возможно, он решил двигаться дальше. Возможно, наша любовь была для него всего лишь ступенью, которую нужно было преодолеть.

– Вот она! – крикнула мама однажды вечером, бегая по всему дому. – Вот она!

Все вышли из своих комнат, и впервые за несколько месяцев моя семья была единым целым. Мы все собрались в столовой и слушали, как по радио транслируют первую песню The Crooks. У меня в груди все сжалось, и я стиснула подвеску в форме якоря, с которой никогда не расставалась. Я слушала слова, которые знала наизусть. Это наша песня…


Она лежит на моей груди, и слезы текут по ее щекам.

Она чувствует себя такой слабой, а волны уносят с собой.

Она верит, что однажды перестанет навсегда тонуть.

Ее сердце ждет, когда душу покинет немая боль.

Я буду твоим якорем.

Твоей поддержкой в ночной темноте,

Я буду твоей опорой

во время одиноких приливов и тянущей пустоте.

Я буду крепко держать тебя, стану светом твоим, прочту о тебе молитву.

Я буду твоим якорем,

Вместе мы переживем эту битву.


Эти слова были словно поцелуем, которого я так жаждала. Словно он обещал ко мне вернуться. Все в столовой начали аплодировать и обниматься – мы так давно этого не делали. Когда мамины руки обхватили папино тело, он прижал ее к себе. Клянусь, я тоже это видела – место, где когда-то жила их любовь. Когда они отстранились, любовь тут же исчезла. Но все же я ее видела, а это значит, что они все еще что-то чувствуют друг к другу.

Я позволила себе расплакаться из-за отъезда Брукса только в тот вечер, когда мне прислали посылку.

В ней была книга.

«Воды слонам!» Сары Груэн.

Внутри книги были желтые, исписанные им закладки, которыми были отмечены лучшие части книги. В конце романа была записка, которую я читала и перечитывала каждый день в течение следующих лет. Записка была доказательством того, что я не смогу полюбить никого другого.