Мы добирались до больницы через несколько часов, а Брукс все еще был в операционной. Вокруг больницы собрались фанаты группы – похоже, слухи распространяются быстро. Родители Брукса и его брат Джейми тоже были там. Они изо всех сил старались сохранять самообладание.

В больнице горел яркий свет. От него у меня болели глаза. Не помню, чтобы когда-нибудь я видела настолько яркий свет. И еще здесь странно пахло: чистящими средствами, нанесенными поверх чистящих средств. Повсюду царила суматоха – медсестры сталкивались друг с другом, кто-то ронял вещи, семьи ходили по коридорам.

Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Слишком много всего, слишком быстро. Мне нужно успокоиться. А что если дьявол здесь? Что если он меня увидит? Что если он снова сможет ко мне прикоснуться?

Нет.

Мне нужно думать о чем-то хорошем, сосредоточиться на чем-то, что поможет мне держать себя в руках. Мне нужно успокоиться. Мои пальцы сжались вокруг моей подвески.

Брукс. Мой якорь. Моя сила.

– Мэгги, – выдохнул Кельвин, выходя из частной комнаты ожидания. – Ты… ты здесь, – заикаясь, произнес он, подходя ко мне. Он крепко обнял меня. – Ты приехала.

Через несколько секунд нас обняли близнецы. Мы некоторое время стояли так.

– Он в плохом состоянии, – сказал Кельвин. Мы с мамой и папой стояли рядом с ним и слушали его рассказ. – Ему сильно порезало бок. Врачи сказали, что он может потерять два пальца. Еще немного задело горло, но… я не знаю. Все произошло так быстро. Все изменилось в мгновение ока. Вот мы на воде, хорошо проводим время. Все в порядке. А вот… – Он ущипнул себя за переносицу, как всегда делал папа. – Теперь все изменилось, а мы можем только сидеть и ждать, чтобы узнать, насколько сильно.

Мама с папой пошли за кофе. Нам предстояла долгая ночь. Потом они отвезли миссис Бун на ночь в ближайший мотель. В углу бился в истерике Рудольф. В том, что случилось, он винил себя. Его пытался переубедить Оливер. Я бросила вопросительный взгляд на Кельвина.

– Брукс не дал Рудольфу упасть за борт. Шторм раскачал лодку, и Рудольф чуть не вывалился, но Брукс сумел оттащить его назад. После этого лодку снова качнуло, и Брукс выпал.

Ох…

– Рудольфу сейчас несладко. Он во всем винит себя. Но это был несчастный случай. Винить некого и не в чем. Просто мы выбрали неудачное время.

Через некоторое время я нашла стул в углу, села на него, поджав ноги, и стала ждать.

И пока я ждала, я все видела и слышала. Каждый человек, каждое движение, каждый голос, каждый предмет в помещении. С тех пор как я переступила порог своего дома, все было так близко, так реально. Если медсестра роняла ручку, я мгновенно поворачивала голову к источнику звука.

Выйти из дома оказалось труднее, чем я думала, но еще труднее было не знать, все ли в порядке с Бруксом.

Поэтому всякий раз, когда дьявол пытался овладеть моим разумом, я закрывалась и делала несколько вдохов, вспоминая, что наша любовь была громче, чем мгновения моего прошлого.



– Операцию закончили, – я подслушала, как врач говорит родителям Брукса. Я выпрямилась, чтобы лучше слышать. – С ним все хорошо. Ему очень повезло, что порез на боку не был слишком глубоким. Был бы чуть глубже – и мы бы его потеряли.

– О господи, – пробормотала мать Брукса. Ее глаза наполнились слезами.

– У меня есть и плохие новости. – Доктор переминался с ноги на ногу, затем скрестил руки. – Мне очень жаль. Мы сделали все возможное, чтобы спасти его два пальца, но повреждения были слишком серьезными. Мы надеялись спасти их, но не смогли. Нам пришлось их ампутировать, чтобы сохранить общую функцию рук.

«Какая рука?» – спросила я, чувствуя, как мой желудок скручивается в узел.

– Какая рука? – спросил Джейми из-за спин родителей.

Доктор поднял бровь, глядя на Джейми.

– Прошу прощения?

– Я спросил: какая рука.

Доктор нерешительно посмотрел на родителей Брукса, не зная, стоит ли ему говорить что-то при всех нас. Когда ему позволили спокойно говорить при всех присутствующих, он сказал: левая. Все в комнате дружно застонали.

– Черт, – прошептал Рудольф, колотя ладонью по стене. – Черт!

Левой рукой Брукс брал лады на гитаре. С такой травмой он не сможет играть. Все присутствующие в комнате почувствовали потерю.

– Понимаю, это тяжело, учитывая, чем он занимается, но мы очень рады, что он выжил. Боюсь, он вряд ли когда-нибудь сможет снова играть на гитаре. Восстановить голос, учитывая травмы горла, тоже может быть трудно, но, полагаю, со временем он сможет петь. Будет непросто, но с правильной физиотерапией и работой над голосом он сможет восстановиться. – Врач печально улыбнулся. – Сейчас он будет какое-то время спать, но когда можно будет его увидеть, я попрошу медсестер вас позвать.

Когда он ушел, в комнате воцарилась тишина, только Рудольф колотил кулаком по стене и ругался:

– Черт, черт, черт.



Когда Брукса перевели в другую палату, нам позволили заходить к нему по двое. Я должна была войти последней и держалась чуть поодаль, ожидая своей очереди. Когда я наконец вошла, он спал, и в какой-то степени я была этому рада. Я стояла в углу палаты и смотрела, как он спит. Он тяжело дышал, и казалось, что ему трудно глотать. Шрам на шее тянулся от ключицы до подбородка. Его левая рука была забинтована, на теле было несколько синяков, но он был жив. Поэтому все остальное было неважно.

– Вы не причините ему вреда, – сказала мне медсестра, проверяя его жизненные показатели.

Мне разрешили войти в палату тридцать минут назад, и с тех пор я не сдвинулась с места.

Она улыбнулась.

– Если вы будете держать его за правую руку, то не причините ему вреда. Ему дали снотворное, чтобы он немного отдохнул. Он беспокойно спал, это затрудняет его выздоровление. Значит, он еще какое-то время будет спать. Но, если вы хотите побыть с ним… – Она указала на стул справа от Брукса. – Вы можете взять его за руку.

Я кивнула, подошла к нему, села и медленно переплела его пальцы со своими.

Я здесь, Брукс. Я здесь.

Медсестра улыбнулась.

– Я скоро вернусь проверить, как он.

Как только она ушла, я придвинулась ближе и положила голову ему на руку. Его грудь поднималась и опускалась каждые несколько секунд, и я считала каждый его вдох. Я придвинулась ближе, желая, чтобы он почувствовал мое тепло на своей коже, желая, чтобы он знал, что я здесь.

Я здесь.

Я не могла отвести от него глаз. Я боялась, что он может перестать дышать.

– Простите, я не знала… – раздался голос. Я подняла голову, обернулась и увидела, что на пороге стояла женщина. В руках у нее была ваза с цветами. – Я… – слова сорвались с ее языка, и она нахмурилась. – Мне не сказали, что здесь кто-то есть.

Саша.

Я видела ее раньше, потому что следила за ней в Интернете и изучила каждую ее фотографию в «Инстаграме». Она была прекрасна, и казалось, она не прилагала для этого никаких усилий. Она была не накрашена. Просто одета. Она просто пришла – с цветами.

Она посмотрела, как моя рука все еще сжимает руку Брукса.

Я быстро отпустила ее.

– Простите. Я просто оставлю их и поеду. – Она поморщилась, поставив вазу на прикроватную тумбочку. Повернувшись, чтобы уйти, она остановилась. – Это вы, да? – спросила она.

Я в замешательстве прищурилась.

– Ой, да не притворяйтесь. Это вы. Девушка, которая отправляла ему книги.

Я встала. Мне было неловко. Я не могу ей ответить.

– И все? Вам нечего сказать? Я не хочу быть грубой. Просто. – Она остановилась. – Знаете, не только вы беспокоитесь о нем.

Я постучала себя по горлу. Она прищурилась и озадаченно посмотрела на меня.

– Что?

Я огляделась в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы писать. Увидев на стене белую доску, которой пользовались медсестры, я поспешила к ней.

Я не могу говорить.

Саша скрестила руки.

– Типа только сегодня или… вообще?

Вообще.

Она нахмурилась. В ее глазах промелькнуло чувство вины.

– Простите, я не знала. Как вас зовут?

Мэгги.

– Мэгги. – Она запустила пальцы в свои шоколадно-каштановые волосы, затем уперла руки в бедра. – Вы от него без ума, да?

Я не знала, что ответить, потому что чувствовала, что все, что я скажу, может причинить ей боль.

Она улыбнулась.

– Все хорошо, я знаю. Сложно не быть от него без ума. Я пойду. Не могли бы вы, пожалуйста, не говорить ему, что я заходила? Не для него, а для меня. Мне бы не хотелось, чтобы он знал.