Ника переключила канал, попыталась увлечься очередным ток-шоу. Вот бы и мыслями так же переключиться.

Да, забавно иногда у телевизионщиков получается, но как-то одинаково, словно под копирку. Сейчас на каждом уважающем себя канале имелись такие шоу, когда стилисты и дизайнеры лихо приплясывали перед пухлой прыщавой девицей с немытыми волосами, пытаясь убедить ее в том, что для обретения полноценного женского счастья она должна поверить в себя. А по пути обретения веры в себя еще и заняться рекламой весьма недешевого модного магазина, а также стоматологической клиники, а также нового салонного оборудования по всяческому омоложению женской плоти. Много чего требовалось рекламировать, и потому прыщавая и пухлая должна была стараться, отрабатывать гонорар. Зато после этого выходила с ток-шоу худой, ухоженной и модно одетой. И с новыми зубами, если повезет. Не зря же на кастингах билась, чтобы на шоу попасть, лишних пять килограммов наедала и голову перед съемками неделю не мыла.

Ника поморщилась, выключила телевизор. Противно смотреть и злобствовать, будто телевизионщики виноваты в ее, Никиных, проблемах. Еще и по героине шоу прошлась досадными мыслями. Героиня-то в чем провинилась? Ну пусть себе получит новое лицо, новые зубы и новую грудь, и пусть радуется. Не нравится — не смотри, чего злиться-то? Или опять «Вьюгу» хочешь? Тогда сиди и слушай себя.

Нет, ни в коем случае. Не надо слушать себя. И никакой «Вьюги» не надо.

Ника встала с постели, прошлась туда-сюда по спальне. Глянула в окно, увидела Томку, разлегшуюся в гамаке возле гостевого домика. Пойти, что ли, с Томкой за жизнь почирикать? Отвлечь себя от маеты.

Газонная трава была усыпана еще не просох-шими на солнце желтыми березовыми листьями, ноги быстро промокли в домашних шлепанцах, но это не раздражало Нику, наоборот, ей хотелось скинуть шлепанцы и пройтись по листьям босиком. Томка увидела ее издали, перекатилась в гамаке на бок, подперла голову рукой. Кого-то в этой позе Томка сильно напоминала… Вот так же полные ноги согнуты в коленях… И пузо слегка отвисло… Данаю, вот кого! Не Томка, а чистая Даная, — ни дать ни взять. Такое же откровение во всей позе. И лицо довольное, расслабленное.

Вообще, Томка удивительно быстро и легко адаптировалась в новых обстоятельствах. А может, ей и не надо было адаптироваться, может, подсознательно вернула себе давешнюю беззаботную жизнь… Как дорогое кольцо с бриллиантом. Сначала потеряла, потом нашла, всего и делов-то. По крайней мере, так со стороны смотрелось. Жила себе в домике, вальяжно разгуливала по участку, по лесу, незаметно паслась около плиты и холодильника, когда на кухне никого не было. Сколько раз Ника приглашала ее обедать или ужинать за общим столом — ни в какую не соглашалась. Не лезла Томка в глаза. Не хотела. Жила себе и жила, как сытая кошка.

— Привет… — подняла глаза Томка, сощурившись на солнце. — Я и не знала, что ты дома. Разве тебе на работу не надо?

— А тебе? — ответила вопросом на вопрос Ника.

— Не, мне не надо, меня уволили.

— Уволили? Почему?

— Не знаю. Никаких объяснений не дали, да я и не настаивала особо. А чего ты спрашиваешь? Боишься, что я тебя объем?

Томка, не ожидая ее реакции, сама вскинулась в гамаке, села, вытянула вперед руку:

— Да шучу я, шучу… Я знаю, что ты не жадная. Да и еды у вас много, не пропадать же добру. Слушай, Ника, а давай с тобой шампанского выпьем, а?

— Шампанского? Утром? С ума, что ли, сошла?

— Да я понимаю, что шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты. Пусть я буду дегенераткой, ладно? А ты, уж так и быть, аристократкой. Мне очень, очень хочется, Ник! Я уж забыла, какое оно на вкус… Ты ведь все равно на работу не поехала! Давай, а?

Томка глянула просительно, состроив на лице скорбную мину и даже чуть всхлипнув, как маленькая капризная девочка. Ника рассмеялась грустно, махнула рукой:

— Ладно, пойдем… Только бутылку открывать сама будешь, я не умею.

— Ну это не самое трудное в жизни занятие — бутылку открыть. Это я на раз-два. — Томка тяжело выбралась из гамака, чуть не свалившись на газон, и, тихо чертыхнувшись, договорила: — Главное в этом деле, чтобы пробка в глаз не прилетела…

— В чей? В мой?

— В твой, конечно. Что я, дура, самой себе в глаз открывать.

Ника разом осушила свой бокал, чем несказанно удивила Томку. Шампанское быстро ударило в голову и, как показалось, развеяло все Никины давешние мучения вкупе с надрывными песнями и грустными саксофонными мелодиями. А после второго бокала стало совсем легко. Душа освободилась, воспарила в приятной неге, и захотелось поговорить.

— Ой, Томка, ты даже не представляешь, кто мне вчера позвонил! Никогда не догадаешься.

— Кто? Ну скажи, кто?

— Антон.

— Иди ты! Вспомнил, надо же. Столько лет прошло! А чего хотел от тебя?

— Сказал, надо поговорить. То есть встретиться и поговорить. Я сначала растерялась и запаниковала, а сейчас поняла: какая это все ерунда, Томка. Все же давным-давно прошло, все кончилось, быльем поросло. Сама не пойму — чего я так испугалась?

— А правда, чего ты испугалась? Ну позвонил… Ну и что?

— Так я ж тебе объясняю, он хочет встретиться. А я запаниковала сразу. А теперь понимаю, какая это ерунда.

— Ну да, ну да… Только я все равно не поняла: ты пойдешь с ним встречаться-то?

— Нет. Нет, конечно.

— Ну и дура…

— Том, ты что говоришь?

— Да ничего. Я бы, к примеру, обязательно пошла. Нет, а что такого? Надо изменять мужикам, чтобы потом не было мучительно больно и стыдно, поняла? Вот я, например… Какого лешего я своему мужу верность хранила? Вот скажи, зачем эта верность мне сейчас нужна? Что я ее, маслом на хлеб намажу? Да если б я знала, что он так со мной поступит… Да я бы…

— Томка, не заводись.

— А кто заводится-то, кто заводится? Я ж дело говорю. Иди, Ника, пока зовут. Потому что еще пяток лет пройдет, и звать перестанут.

— Нет, Томка, ни за что не пойду.

— Ну и дура.

— Ага… И давай за это выпьем! Впервые в жизни пью шампанское с утра. Сейчас эту бутылку допьем и вторую откроем!

— Ну разошлась! Мне-то ничего не будет, я баба крепкая, а ты, смотри, сомлеешь со второй бутылки-то. Много ли тебе надо, пигалице худосочной?

— Да я уже того… Сомлела почти. Ночью плохо спала, знаешь… Я полежу тут на диванчике, ладно? А ты пей шампанское, Томка… Ты же хотела…

Ника улеглась на диван, поджав под себя ноги и положив под голову одну из подушек. Засыпая, пробормотала едва слышно:

— Какая все это ерунда, правда?

Томка вылила себе остатки шампанского, подняла бокал за тонкую ножку, посмотрела, как бегут вверх мелкие пузырьки. Медленно выпила, усмехнулась грустно. Потом встала, нашла плед, заботливо укрыла спящую Нику, проговорив жалостливо:

— Надо же, бедолага. Все еще Антоху любит, надо же.

Постояла еще немного, повздыхала и вышла на цыпочках из гостиной.

Ника проснулась в половине третьего, будто чья-то невидимая рука толкнула ее в плечо. Дико оглядевшись, подскочила с дивана, понеслась вверх по лестнице в спальню, схватила первое из одежды, что попалось под руку.

Через десять минут она уже мчалась на машине в сторону города, поглядывая на часы, — успеть бы…

* * *

Та самая скамейка в парке — их с Антоном место — была пуста. Ника остановилась невдалеке, смотрела на нее, запыхавшись. Ушел, значит…

— Здравствуй, Ника. Я бы все равно тебя дождался, ты же знаешь. Так что зря торопилась.

Ника вздрогнула, обернулась. Антон стоял сзади, улыбался так весело и беззаботно, будто они расстались вчера. Не навсегда расстались, а на несколько часов, чтобы прожить их в суете повседневных дел. Тем более он ничуть не изменился — такой же сухой и подтянутый, и глаза так же светятся синевой в обрамлении темных ресниц, и светлые волосы не потеряли нежный пшеничный оттенок. Правда, в лице появилось что-то грустное и возрастное — кожа слегка огрубела на когда-то гладких щеках, обозначились неглубокие борозды от крыльев носа к уголкам губ, отяжелел подбородок.

— Привет. И вовсе я не торопилась, Антон. Я просто хотела сказать, чтобы ты… Чтобы никогда мне больше не звонил. Не надо, я не хочу. Пожалуйста, не беспокой меня больше. Не мешай жить, а?

Прозвучало это как нижайшая просьба. Антон удивленно поднял брови, глянул Нике в глаза, произнес тихо:

— Как я тебе мешаю, Ника, что ты? Тем более — жить. Это я без тебя жить так и не научился, как ни старался все эти годы.

— Ладно, Антон, хватит. Не надо. Ты поговорить хотел, вот и говори. А про это… Не надо, пожалуйста.

— Ну не здесь же мы будем говорить. Пойдем в кафе, тут недалеко, в двух шагах. У тебя вид загнанный, надо посидеть и отдохнуть, съесть чего-нибудь. Устаешь, да? Идем…

— Ничуть я не устаю, — сердито пожала Ника плечами, идя за ним.

В кафе было по-домашнему уютно, пахло хорошо прожаренным мясом с острыми спе-циями. Тихо играла музыка, нежная и немного грустная. Сели за столик, Антон протянул Нике меню:

— Тебе надо обязательно поесть, ты очень бледная.

— Да нормальная я, такая, как обычно. — Она отодвинула от себя меню. — У женщин меняется цвет лица с возрастом, это природная особенность, и с этим ничего не поделаешь.

— Ну не греши на себя, какой возраст? Выглядишь замечательно, ничуть не изменилась. Но поесть все равно надо, выбери себе что-нибудь, пожалуйста.

— Я не хочу. Я буду пить минеральную воду без газа, тем более у меня времени совсем нет. А ты можешь обедать, пожалуйста.

— Торопишься, да?

— Ужасно тороплюсь.

— К мужу?

— Да, к мужу. А что?

— Нет, ничего. Ты как с ним вообще живешь?

— Вопрос некорректный, но я отвечу, чтобы ты больше не спрашивал. Отлично живу. Не жалуюсь. Всем бы так жить, как я живу.

— А я тебе не верю, Ника. Слишком эмоционально звучит, чтобы быть правдой. Я тебя знаю, Ника, и потому не верю.

— Это твое дело, Антон. Можешь верить, можешь не верить… Разве это меняет хоть что-нибудь?

— Конечно, меняет. Наверное, живешь ты хорошо, я не спорю, но любишь не его, а меня.

— Да не будь так самоуверен! Да, я тебя любила, но столько лет прошло. Все это было давно и неправда.

— Не горячись, Ника. Ты любишь меня, а я люблю тебя. И ничего с этим поделать нельзя, потому что это правда. Кстати, рядом со своим мужем ты вовсе не выглядишь счастливой, у тебя глаз не горит.

— Да откуда ты знаешь?

— А я видел. Наблюдал. Со стороны всегда лучше видно.

— Вот даже как?.. Наблюдал. Следил за нами, что ли?

— Я не за вами следил. Я за сыном… Я издали хотел посмотреть. Такой отличный пацан. Он ведь мой сын, Ника?

— Нет, он не твой сын.

— Он мой сын. Я знаю. Ты ведь его Матвеем назвала?

— И что?

— Ну как же… Помнишь, как мы мечтали когда-то? Если у нас родится сын, назовем его Матвеем. А если родится девочка, — Машей.

— И только поэтому ты решил, что он твой сын?

— Не надо так, Ника. Меня насмешливым тоном не обманешь. Можно обмануть того, кто не любит, а я тебя люблю. Он мой сын, я знаю.

— Нет, Антон.

— Он похож на меня, это же очевидно. Он и должен быть похож на меня, потому что ты меня любишь.

— Я люблю Севу, своего мужа.

— Ник… Ну что мы, будто в прятки играем? Зачем? Тем более мы оба знаем правду. Но если тебе нравится жить с закрытыми глазами, что ж… Я могу сотый раз повторить: я люблю тебя, а ты любишь меня. Ведь любишь? Ну чего молчишь? Хотя я знаю, почему ты молчишь. Ты не можешь сказать мне «нет». Вместо одного конкретного «нет» ты испуганно повторяешь, как мантру: я мужа люблю, я мужа люблю.

— Да, я мужа люблю.

— И меня любишь, и его? Но так не бывает, Ника.

— Да откуда ты знаешь, как бывает?!

— Знаю. Потому что я более честен, чем ты. Я тебя люблю. Одну тебя. Жену не люблю, а тебя люблю. И не понимаю теперь, как так вышло, что мы не вместе.

— Ну это уже не ко мне вопрос!

— Конечно, не к тебе. Я сам буду решать свой вопрос, и ошибку свою буду исправлять сам. Пришло время нам обоим исправлять свои ошибки, Ника!

— Да нечего мне исправлять, Антон! Говорю тебе — я Севу люблю! Правда люблю.

— Да уж, узнаю прежнюю Нику. Ты не любишь, ты просто жалеешь его, и все. Тебе всегда было трудно кого-то обидеть, причинить кому-то боль. Но ведь это неправильно, нельзя так жить, это всего лишь привычка к жалости. А любовь… Любовь — это совсем другое. Любовь — это ты и я. Решай, Ника. Нет, я не говорю, что прямо сейчас, я понимаю, как тебе нужно помучиться, ты же не можешь себя не помучить. Сколько тебе нужно времени, чтобы решить? Хотя… Сколько бы ни было, какая разница. Все равно мы должны быть вместе. И знай, что я весь твой, Ника. Окончательно и бесповоротно. Один твой звонок, и…