— Спасибо вам на добром слове. И вам всего хорошего, вы тоже добрая, как Тамара.

— Ну да, ну да. Мы обе ужасно добрые, мы с Тамарой ходим парой.

Дом, где жила Томка, Ника нашла быстро. Он действительно был грязно-зеленым, с облупившейся штукатуркой. И дверь в квартиру была открыта настежь — заходи — не хочу. Даже мимо общей кухни Ника пошла на цыпочках, вспомнив рассказ Надежды. Увидела краем глаза здорового детину в майке-тельняшке. И вроде он к ней спиной сидел, но услышал-таки ее шаги.

— Эй, ты кто? А ну стоять! — проговорил детина почти задушевно и выглянул в коридор. — Кто такая будешь? Воровка, что ли?

— Кто воровка? Я воровка? — испуганно повернулась к нему Ника, распахнув глаза.

— Так никого поблизости больше нет.

— И потому вы решили, что я воровка?

— Ну да. Вон как ты крадешься умеючи. Даже половица не скрипнет. Как ты вошла-то? Ключи, что ли, есть?

— Так там дверь открыта была, — все еще ничего не соображая от растерянности, махнула в глубь коридора Ника.

— А, понятно. Это Колян дверь не закрыл. Я ему денег на бутылку дал, вот он и побежал на радостях в лавку. Скоро прибудет уже, видать. Посидишь с нами, красавица? Уважишь? Ишь, рыженькая какая. Глазастая.

Ника еще больше растерялась, не зная, какие надо подобрать правильные слова, чтобы отказаться от предложения. Надо как-то дипломатично выйти из ситуации, мирным способом, потому что неизвестно еще, что у этого детины на уме.

— Да ладно, не дергайся. Вижу, что не уважишь, — сам прекратил ее терзания мужчина. — Не нашего поля ты ягода, залетная птица. Да и одета, как заграничная фря. Так только бабы из телевизора одеваются. А те, которые обитают в наших пенатах, таких одежек не носят. Ты не из телевизора будешь случаем?

— Нет, я не из телевизора.

— А ты к кому пришла-то? Заблудилась, что ли?

— Нет, я не заблудилась. Я к Томе пришла.

— А, к Томке. Ну пойдем, я тебя провожу.

— Не надо, я сама. Вы только подскажите, какая по счету дверь?

— Да я провожу, ничего. Иначе будешь стучать, а Томка и не откроет. Она такая, зараза, не любит никого в хату пускать. Барыня, блин. Выпендривается, будто из телевизора. Ты к ней всей душой, а ей плевать.

Детина остановился перед обитой дерматином дверью, постучал кулаком по косяку, проговорив довольно громко:

— Томка, открой, слышь? Не бойся, трезвый я.

— А ну пошел отсюда! — тут же послышался из-за двери надрывный голос Томки. — Только стукни еще, падла, я тут же наряд вызову, понял? Мало тебе было прошлого раза?

— Че обзываешься-то, дура? — обиженно протянул мужчина, разведя мощные руки в стороны. — Я ж не просто так стучу, я к тебе человека привел. Открывай давай!

— Какого еще человека? Отойди от двери, считаю до трех! Потом на себя пеняй, понял?

— Том, это я, — поспешила обозначить себя Ника, испуганно подавшись к двери. — Открой, Том. Это я, Ника.

Какое-то время за дверью была тишина, потом стало слышно, как зашуршал в замочной скважине ключ. Детина отступил на шаг в сторону, глянул на Нику с насмешливым интересом, проговорил тихо:

— Ишь ты, имечко-то какое… Ника… Я ж говорю — фря, не нашего поля ягода. Ни фига себе, какие у Томки подружки водятся!

Дверь чуть приоткрылась, явив Нике испуганные Томкины глаза.

— И правда ты, что ли? Надо же. Ну заходи, если пришла. Да быстрее, тут по-другому нельзя! Иначе эта падла проникнет, потом не вытолкаешь! И впрямь надо будет полицию вызывать.

Ника ящерицей нырнула из коридора в комнату, Томка торопливо захлопнула за ней дверь. Голос детины протянул из коридора обиженно:

— Да на фиг ты сдалась, проникать к тебе. Больно надо. Я ей человека привел, а она… Хоть бы спасибо сказала. Отблагодарила как-то… Невежливая ты, Томка, вот что я тебе скажу. Люди к тебе лицом, а ты к ним задницей! Вежливее с людьми надо быть, Томка.

— Иди-иди отсюда, вежливый! — зло бросила из-за двери Томка. — Я по вторникам не подаю, ты же знаешь.

— Ага, дождешься от тебя, как же. Зимой снегу не выпросишь, — прозвучал уже издалека обиженный голос детины.

— Ушел, кажется… — вздохнула Томка, отходя от двери. — Так и живу, каждый день, как на вулкане. Видела?

— Да, видела.

— Ну вот и хорошо, что видела. Теперь будешь иметь яркое представление о моей жизни. Зачем пришла-то? На мою жизнь поглядеть да за свою порадоваться? Ну смотри, что ж…

— Я не за этим пришла, Том.

— А зачем?

— Ты же знаешь зачем. И знаешь, что я у тебя спросить хочу.

— А… Ну, спрашивай. Проходи, садись, куда не побрезгуешь. Можешь на тахту, можешь на стул. Больше ничего предложить не могу. Сама видишь, не Версаль. Кстати, а как ты меня нашла-то?

— Мне Надежда, официантка из кафе, рассказала, где тебя можно найти.

— Вот падла, а. Сдала, значит, меня. Я ее ночевать пустила, а она… Вот и делай после этого добро людям. Кругом одни сволочи и предатели, никому верить нельзя.

— Да, тут ты права, Том, даже и спорить не буду. Сначала ты делаешь человеку добро, а потом он тебя предает. Наверное, предательство является законным продолжением добра, как думаешь, а? Или как еще говорят? Не делай добра, не получишь зла?

— Да ладно, не распинайся шибко-то, все я про себя понимаю. Да, предала я тебя, но, думаешь, мне от этого легче, что ли?

— А если не легче? Тогда зачем, Том? Вот объясни мне, глупой, — зачем?

— Зачем, зачем… А затем! Не трави мне душу, она у меня и так вся насквозь отравленная. До такой степени отравленная, что даже и прощения просить не буду, поняла? Не вылечит меня твое прощение, оно мне сейчас, как мертвому припарка. Не буду, поняла?

— Да мне и не надо, Том. Тем более за прощением не приходят, с просьбой о прощении сами идут. Ты мне только ответь на один вопрос. Это тебя Антон попросил, чтобы ты Севе про Матвея сказала, да? Это правда, Том? Он что, денег тебе обещал?

— Да не в деньгах дело, Ника.

— Значит, все-таки Антон?

— Ну да, да… Он меня на автобусной остановке увидел, там, недалеко от вашего дома. Я еще спросила — как ты здесь очутился?.. Нику, что ли, выслеживаешь? А потом… как-то слово за слово, телефонами обменялись. Он мне после позвонил, попросил момент выбрать, чтобы к Севе подойти и все рассказать. Я сначала не хотела, но он очень просил. Говорил, что так надо, мол. Что ты никогда сама не решишься. Что любит тебя очень.

— Значит, ты о моем счастье пеклась, да? Не за деньги продала мою тайну?

— Да какие там деньги?.. Он мне и не отдал ту сумму, о которой договаривались.

— Значит, все-таки за деньги?

— Да я ж тебе объясняю — какие там деньги! Сунул в руки совсем немного, сказал, что пока аванс, а остальное — потом. Но я думаю, что и потом не отдаст. Откуда у него? Мужика, который не при деньгах, невооруженным глазом видно, уж я-то в этом толк понимаю. Кроме жадного блеска в глазах, ничего за душой больше нет.

— Том… Но как ты могла, а? Я тебя в дом пустила, я тебе доверяла. А ты? Как ты могла, Том? Понимаешь, я мучаюсь этим вопросом, я понять хочу.

— Да ладно, понять она хочет! Не можешь ты понять, даже и не старайся, где тебе? А если очень уж хочешь, то давай, поживи вот тут. Посмотри на эти пьяные рожи, изведись на нервный психоз, когда они к тебе ночью ломиться начнут. А, да что говорить… Все равно не поймешь! Понять она хочет, надо же.

Томка зло всхлипнула, так же зло провела руками по лицу, будто скинула с него слезы. Не дав Нике заговорить, продолжила почти истерически:

— Ну что, что ты от меня хочешь, а? Я ведь рассказывала тебе свою историю, как со мной подло обошлись, помнишь? И что мне теперь, кому обвинения предъявлять? У кого спрашивать — за что, за что?

— Но ведь я не виновата в твоих бедах, Том! Наоборот, я помочь тебе пыталась!

— Да чем, чем помочь? Тем, что я должна была ежедневно любоваться на твою счастливую рожу? Думаешь, это так легко и никаких горьких ощущений не вызывает? Да-да, не смотри на меня так! Да, мне хотелось, чтобы у тебя все стало в одночасье плохо! Дурацкое желание, завистливое, зато вполне человеческое.

— М-м-м… — задумчиво протянула Ника, горько усмехнувшись. — Вполне человеческое желание, понятно. Из серии: пусть у соседа корова сдохнет.

— Да, совершенно верно. Только тебе, моя дорогая, глубинный смысл этого желания все равно не понять. Когда у меня было все хорошо, я тоже его не понимала, только потом, со временем, поняла. Да, это действительно так и есть: пусть корова у соседа сдохнет. Потому что когда на твою несчастную жизнь чужая неприятность накладывается, это… Это и правда очень вкусно, причем вкусно независимо от тебя, а главное, никак эту вкусность в себе не подавишь, она контролю не поддается. Просто сидит внутри, и все тут. Будто ел сухую булку, а потом вдруг на нее масла намазали да еще черной икры добавили толстым слоем.

— Постой, Томка, я уже ничего не понимаю. Ты так обыденно об этом рассуждаешь, будто тебе и не стыдно вовсе. Будто это нормально, будто так и должно быть у всех.

— А у всех так и есть, Ника. Все несчастливые и жизнью обманутые втайне хотят, чтобы у других было хреново и коровы целыми стадами дохли. Никто и никогда в этом не признается, но это так. Если ты это поймешь, то простишь меня, а если нет — не судьба, значит. Ну так что, простишь?

— Нет, Томка. Не могу. Вернее, в данный момент не могу. В данный момент у меня рука чешется — очень уж хочется тебя ударить.

— Так и ударь, не сдерживай порывов. Ударь, Никуша, не стесняйся! Может, мне легче станет. Ты думаешь, я не измучилась от собственного предательства, что ли?

— Измучилась, говоришь? А как же хлеб с маслом и с черной икрой?

— Да что — хлеб?.. Съел его — и нету. А подлость — это не хлеб, она навсегда в душе остается. Прости меня, Ника, а? Ну дура я, ну такая вот я. Теперь и сама мучаюсь, да уж ничего назад не воротишь.

Томка вдруг заплакала громко, навзрыд, прикрыв ладонями лицо и раскачиваясь из стороны в сторону. Ника вздохнула, глядя на нее, потом встала со стула, шагнула к двери. Никакой жалости к Томке внутри не шевельнулось, наоборот, очень захотелось выйти на свежий воздух. И чем скорее, тем лучше.

На кухне уже разгоралось коммунальное веселье — видимо, Колян благополучно вернулся из магазина. Входная дверь снова была открыта — опять же спасибо торопливому Коляну. Машина у подъезда была целой, не поцарапанной — тоже своего рода удача. Надо было возвращаться в офис, приступать к делам. Но сначала ответить на телефонный звонок…

Звонила Маргарита Федоровна, сообщила с испугом:

— Ника, Матвей пропал. Сейчас из школы звонили, сказали, просидел два урока и пропал. Я не знаю, что делать.

— А телефон? Вы ему звонили?

— Телефон Матвей в школе оставил. В коридоре, на подоконнике.

— Странно… Может, забыл? А в футбольную школу звонили? Может, он там?

— Да, звонила. И туда он не приходил. Ника, я с ума сойду! Надо что-то делать, Ника!

— Успокойтесь, Маргарита Федоровна. Все будет хорошо. Я сейчас в школу поеду и все выясню. Я вам позвоню позже.

Хорошо, что в эту пору не было в городе пробок, — Ника до школы доехала быстро. Ворвалась в кабинет к завучу Валентине Борисовне, плюхнулась на стул, едва отдышалась:

— Куда он мог уйти, Валентина Борисовна? Может, он не один ушел? Ребята все на месте?

— Да все на месте, конечно, — засуетилась Валентина Борисовна, наливая Нике в стакан воды и подвигая его по столу. — А главное, он никому ничего не сказал, мы уже всех ребят опросили. Даже не знаю, что делать, Вероника Андреевна. Может, не стоит пока волноваться? Матвей же не первоклассник, в конце концов. Сам дорогу домой найдет.

— Да, но… Он бы предупредил меня, если что. Он же знал, что из школы домой позвонят.

— Да, у нас в школе такие порядки, мы несем ответственность за детей. У нас хорошая частная школа, и мы всегда… Успокойтесь, моя дорогая, ну что вы так нервничаете, честное слово? Вон как руки дрожат. Хотите, я валерьянки вам накапаю?

— Нет. Какой валерьянки?.. А может, в полицию позвонить, а, Валентина Борисовна?

— А толку? Не возьмут они заявление, Вероника Андреевна, я вас уверяю. Еще скажут что-нибудь обидное в ваш адрес, мол, сумасшедшая мамаша подняла панику, подумаешь, ребенок из школы сбежал. Скажут, мол, загулял с девчонкой. Знаю я, имела честь вести подобные разговоры, не один год в школе работаю.

— Но что мне тогда делать? Что?

— Не знаю, моя дорогая. Поезжайте домой. По-моему, бабушка Матвея очень волнуется. Пожилой человек, мало ли что может случиться? Лучше быть рядом, по-моему.

— Да, вы правы. Да, я лучше домой.