До дома Ника не доехала. Позвонила Маргарита Федоровна и сообщила возбужденным от радости голосом:

— Ника, все выяснилось! Оказывается, наш мальчик замыслил побег! Я записку у него в комнате нашла!

— Побег? Почему побег? Зачем? Куда? — спросила Ника, съезжая на обочину.

— А догадайся с трех раз куда! Ну? Если гора не идет к Магомету, то?..

— О господи!.. Неужели к Севе в Озерск?

— Правильно, молодец. Соображать пока можешь, и то хорошо. Так и написал в записке — не теряйте меня, уехал к папе. Давай, дуй на вокзал, я посмотрела расписание, поезд в том направлении через полчаса отходит. Ты где сейчас? Успеешь?

— Успею, Маргарита Федоровна. Нет, но как он решил!.. Никому ничего не сказал.

— А ты его не ругай. Сдержись как-нибудь. По-моему, это настоящий мужской поступок, ты не находишь? Пока мы маемся, пока выжидали чего-то… А пацан решил — пацан сделал. Молодец. Уважаю.

— Но вы же понимаете, что нельзя его сейчас к Севе пускать.

— Ну если нельзя, так и мчись на вокзал, снимай с поезда. Хотя я бы еще поспорила по этому поводу. Но, может, ты и права, не знаю. Как выяснилось, мои судьбоносные волюнтаристские решения себя не оправдали.

— Ну почему же, Маргарита Федоровна. Они очень даже себя оправдали. Мы потом об этом поговорим, хорошо? А сейчас мне надо успеть на вокзал.

Ника увидела сына на перроне и остановилась, чтобы передохнуть. Бежала от привокзальной площади так, что силы оставили враз, и сердце застряло в горле, и спина была мокрой от напряжения. Вдыхала пахнущий мазутом воздух, глядела на сына со стороны. Какой он собранный весь, решительный. Вот глянул на часы, сердито свел брови — в чем дело, мол, почему поезд не подают?..

А вот и поезд медленно вполз на перрон. Пора было Нике идти, обнаруживать свое присутствие.

Матвей растерялся, когда увидел ее, медленно шагающую ему навстречу. Вздохнул, произнес грустно:

— Я так и знал. Еще ведь не хотел записку оставлять. Думал, бабушка начнет волноваться, а ей нельзя. Надо было ей позвонить уже из поезда.

— А мне, значит, можно волноваться, сынок? Я ж чуть с ума не сошла!

— Я бы тебе тоже потом позвонил… Уже из Озерска.

— Но поезд туда поздно вечером приходит! И телефон ты в школе оставил.

— И что? Вечером бы и позвонил, от папы.

— И где бы ты его искал — один, в чужом городе, поздним вечером?

— Мам, я что, маленький? Я же знаю, что он в гостинице живет. Наверняка в Озерске всего одна приличная гостиница на весь город. Может, все-таки отпустишь меня, а? Вон, поезд уже стоит.

— Нет, сынок. Поедем домой. По дороге поговорим.

— Да говорили уже сто раз. Ну почему, почему? Ты даже объяснить толком не можешь, что происходит! У папы завелась другая женщина, да? Там, в Озерске?

— Хм… Смешно ты сказал — завелась… Будто про собаку.

— Да ничуть не смешно. Мне Сашка Потапов рассказывал, что у его отца так и получилось — взяла и завелась женщина в другом городе, куда он в командировку ездил. И Сашка с мамой ничего об этом не знали. А потом бац! — и отец к ней навсегда уехал. Теперь Сашке только по телефону звонит, даже в гости к себе не приглашает. А ты говоришь — смешно. Нисколько не смешно, когда говорят про чужую женщину, что она завелась. И даже правильно, что как про собаку.

— Нет, сынок. У нашего папы женщина не завелась, я думаю.

— Тогда почему?

— Я пока не могу ничего тебе объяснить, сынок. Я и сама пока ничего не знаю.

— Что ты не знаешь?

— Не знаю, как мы дальше будем жить.

— А я бы к папе съездил и все узнал. Уж мне-то он сказал бы.

— Не надо пока с папой ни о чем говорить. Ему сейчас не до разговоров. И вообще, всему свое время, сынок. Пойдем в машину, чего мы тут стоим, а?

— Ладно, пойдем.

Они молча прошли к машине, Матвей уселся на заднее сиденье, надулся, глядя в окно. А когда выехали за город, Ника услышала, как он тихо бубнит себе под нос:

— Я бы папу уговорил, чтобы не разводился. Я как лучше хотел. А если разведетесь, будете меня пополам пилить, что ли? Я ж знаю, как папа меня любит, он вообще без меня не может. И наверняка он захочет, чтобы я с ним жил.

— Я все равно не слышу твоего ворчания, сынок. Давай дома поговорим.

— Ой! Я же забыл тебе рассказать, мама! — вдруг звонко проговорил Матвей, подавшись корпусом вперед. — Помнишь того дядьку, который с нами за столиком в кафе сидел? Ну в «Пингвине», помнишь? Еще свободных столиков не было, и он нам разрешил сесть за свой столик?

— Да… Помню… И что? — осторожно спросила Ника, задержав дыхание.

— Мам, я вчера его видел, он около нашего дома ошивался, представляешь? У меня мяч улетел за забор, я выскочил его забрать… А дядька у наших ворот стоит, меня по имени позвал. Мам, он точно ненормальный! Подошел ко мне, улыбается и говорит — я твой отец, Матвей… Может, маньяк, ты как думаешь?

— Наверное… А ты, сынок? Что ты ему ответил?

— А что я должен был ему ответить? Объяснять, что он ошибся? Что у меня, слава богу, свой собственный отец имеется? Я схватил мяч да убежал. Мало ли что у него на уме, если он ненормальный.

— А почему ты мне вчера об этом не рассказал, сынок?

— Да забыл, мам! Тем более ты вчера поздно приехала. Да и вообще, чего я тебя буду каким-то дядькой-маньяком напрягать?

— Ну да… Еще маньяков нам не хватало. В следующий раз, если встретишь, вообще ни в какие разговоры не вступай, а если приставать будет, мне звони, я полицию вызову.

— Да ладно, сам знаю. Все время ты меня за маленького держишь, ей-богу. А я давно вырос и сам за себя постоять могу. И даже тебя смогу защитить, если что!

— Спасибо, сынок. Как приятно слышать такие слова. Защитника себе вырастила.

— Не подлизывайся, мам. Все равно ты зря меня к папе не отпустила. Обиделся я.

— Не обижайся, Мотечка. Пожалуйста.

— А за Мотечку вдвойне обиделся! Сколько раз тебе объяснять, что я не Мотечка, а Матвей? Тоже, придумали мне имя!

Матвей снова отвернулся к окну, демонстрируя таким образом свою обиду. Ника вздохнула, перевела дух. Злость на Антона была такой сильной, что хотелось тут же кликнуть его номер отчитать его хорошенько. Но вряд ли бы что-то получилось. Телефон у Антона наверняка отключен.

Чтобы как-то успокоить себя, Ника включила радио, и в машину полилась знакомая мелодия, будто в насмешку:


Тихо, саваном белым,

Вьюга, дом мой укрой.

Где-то ты засыпаешь.

Где-то, но не со мной.

Ника быстро выключила радио — да чтоб тебя. Что за издевательство, в самом деле? Она вздохнула и решила ехать до дома в тишине…

* * *

Маргарита Федоровна встречала их на крыльце дома. Стояла в позе Надюхи из фильма «Любовь и голуби», уперев сухие кулаки в бока, что само по себе было уже смешно — никоим образом рафинированная горожанка Маргарита Федоровна на крепкую деревенскую Надюху не походила.

— И где ты такого красивого мальчугана отыскала, Ника? Такого юношу бледного со взором горящим, а? Ой, гляди-ка, даже в глаза не смотрит, голову опустил… Двойку получил, наверное?..

— Ну хватит, ба! Нисколько не смешно, — резко вскинул голову Матвей, махнул сердито рукой. — Тем более я тебе записку оставил, думал, ты меня поймешь и поддержишь. А ты панику подняла! Зачем, спрашивается? Эх ты, ба…

— Это не я панику подняла, это в школе тебя потеряли. А записка в твоей комнате была! Ты думаешь, я весь день только и делаю, что в комнату твою шастаю? Да если б из школы не позвонили, я б туда и не зашла. И вообще, что я перед тобой оправдываюсь, дорогой внучек? Главное, ты учти на будущее — если замыслил побег, то надо продумывать все от начала и до конца. И чтобы без всяких дурных последствий было. А то пока я разбиралась со своим потенциальным кондратием, знаешь…

— С каким кондратием? — одновременно спросили Ника и Матвей, поднимаясь на крыльцо.

— Да с тем самым, с каким! Который приходит в одночасье и стучит молотком по темечку, награждая инсультом или инфарктом! Вы молодые, потому с ним не знакомы пока, вот и радуйтесь. А меня он после каждого стресса подстерегает, только и ждет, в какую секунду молоток достать да к темечку приноровиться. Ладно, чего рты открыли? Пойдемте в дом…

— Извини, ба… Я как-то не подумал про твоего кондратия, — проговорил Матвей и виновато поплелся за ней в дом. — Я ж как лучше хотел. Думал, ты мой поступок одобришь. А ты как мама. Тебе тоже до папы никакого дела нет.

— Ну так уж и нет.

— Конечно! Ведете себя, будто ничего не происходит. Будто все как всегда. Папа не звонит, а вам и дела нет! А может, с ним что-то плохое случилось, а мы не знаем? Вы думаете, что он не звонит, потому что на что-то обиделся, а на самом деле просто не может позвонить! И даже не волнуетесь нисколько!

— Да все в порядке с твоим папой, успокойся, — отводя глаза, тихо ответила внуку Маргарита Федоровна. — Работает много, наверное. Скажи лучше — ты есть хочешь? Я мясо в духовке запекла. С черносливом, как ты любишь. Так вкусно получилось, я пробовала. Пойдем, а?

— Ба! Не дуй мне в зуб, ладно?

— Хм… Это что за выражение такое — «не дуй в зуб»? Впервые слышу.

— А это у нас в классе один пацан учится, он из Эстонии приехал. И там, если человек несет откровенную пургу… Ну то есть пытается кого-то отвлечь или обмануть… Ему говорят: не дуй в зуб, и сразу все становится ясно. И обманщику, и тому, кого хотят обмануть.

— Хорошо, надо будет запомнить. Теперь я буду гнать пургу по-эстонски. Так я не поняла, ты есть будешь или нет?

Ника сидела в кресле, прикрыв глаза, и думала про себя: так бы и слушала этот бесконечный диалог Матвея с Маргаритой Федоровной, и наслаждалась этой музыкой. Жалко, если она в скором времени закончится. Да и вообще вся счастливая жизнь в общем доме закончится. Наверное, уже закончилась. Скоро приедет Сева и начнет бракоразводный процесс. И надо будет Матвею объяснять что-то. Может, удастся придумать удобоваримое вранье, договорившись заранее с Севой?.. Только что придумать? Характерами не сошлись? Решили какое-то время пожить отдельно? Как в таких случаях «дуют в зуб», чтобы устроило и обманщика, и того, кого хотят обмануть?

Ее грустные мысли прервал телефонный звонок, и ответила машинально, не глянув на дисплей:

— Да, слушаю.

— Ника, это я, Антон. Прости, уезжал к маме, она заболела, а телефон дома забыл. Сегодня приехал, обнаружил кучу непринятых от тебя вызовов. У тебя что-то случилось, да? Может, мне прямо сейчас к тебе подъехать? Ты же знаешь, я всегда готов, я весь твой.

Она слушала голос Антона и никак не могла прийти в себя — гнев и давешняя пережитая злость бились внутри, требовали немедленного выхода. Но не при Маргарите же Федоровне. И не при Матвее.

— Погоди, я сейчас. Одну минуту. Будь на связи, пожалуйста.

Зажав телефон в ладони, она бросилась вон из дома, чувствуя, как удивленно смотрят ей в спину сын и свекровь. Выскочила на участок, быстро пошла по газону, стараясь уйти подальше от дома. Потом поднесла к уху телефон, заговорила отрывисто:

— Как ты посмел, Антон? Как ты посмел взять и разрушить мою жизнь? За что, скажи? Ты меня чуть не убил своим предательством тогда, в юности. Теперь ты снова меня убиваешь! Чего ты хочешь от меня, а? Да ты же хуже маньяка себя ведешь, хуже самого жестокого террориста. Понимаешь ты это или нет?

— Ника, успокойся, дай мне сказать. Послушай, Ника… — пытался прервать ее гневную речь Антон, но Ника его не слушала, наоборот, распалялась все больше:

— Только не говори, что ты ни в чем не виноват, Антон! Ты уговорил Томку, чтобы она рассказала Севе про Матвея, я знаю! Ты не мог не понимать, что Сева мне этого не простит. И зачем ты подкараулил Матвея возле дома, зачем? Кто тебя просил лезть со своим биологическим отцовством?

— Он мне не поверил, Ника.

— И очень хорошо, что не поверил. И замечательно. Но зачем, для чего ты это сделал? Скажешь, это не террор, да?

— Нет, не террор, Ника. Это всего лишь правда. Я — отец Матвея. Я хочу быть ему отцом. И я уже говорил тебе: ошибки надо исправлять. И да, это я уговорил Томку все рассказать твоему мужу. Потому что сама бы ты никогда этого не сделала. Ты бы просто испугалась.

— Но это мое дело, понимаешь? Я сама себе определяю зону комфорта! При чем здесь ты, Антон?

— При том, Ника. Мы с тобой не чужие люди, мы отвечаем друг за друга. Иногда надо действовать очень решительно, как в медицине, понимаешь? Надо вскрыть пациенту брюшную полость, чтобы спасти ему жизнь.

— Ах, так ты, стало быть, таким образом спасал мою жизнь?