— Я спасал нашу любовь, Ника.

— Да неужели? А если я тебе сейчас правду скажу, Антон? Что ты не любовь спасал, а свое пошатнувшееся благосостояние? Тебе ведь в браке с Мариной больше ничего не светит, правда?

— С чего ты взяла? Я просто не люблю ее и никогда не любил.

— Я разговаривала с Мариной, Антон. Она мне все рассказала.

— Ты разговаривала с Мариной? Зачем? И как?.. Как ты ее нашла?

— А ты не ожидал от меня такой прыти, да? Думал, я сижу и ем потихоньку все то, что ты мне подсовываешь, и смиряюсь с мыслью, что звезды сами соединяют наши пути в одну точку? Да, ты хорошо все просчитал, Антон. Сева очень порядочный человек, он бы поделил со мной бизнес, он бы отдал при разводе мне дом… Ты решил, что все просчитал правильно, да?

— Ника, ты сейчас какой-то бред несешь, честное слово… Зачем ты пошла к Марине, зачем?..

— Да успокойся, я не искала с ней встречи. Она сама меня нашла и все рассказала. И знаешь, что меня больше всего удивило, когда я поговорила с Мариной? Оказывается, она все равно любит тебя. Знает о тебе все, понимает про тебя все и любит. А я тебя ненавижу, Антон. Да — да, ненавижу. Ты разрушил мою жизнь… Я понимаю, что сама виновата, но от этого мне не легче. Пожалуйста, очень тебя прошу, никогда больше не попадайся на моем пути. И к Матвею не подходи на пушечный выстрел, понял?

— Он мой сын, Ника. Ты не можешь мне отказать. Я имею право.

— Да ладно, Антон, хватит играть в страдающего папашу! Матвей тебе вовсе не нужен, я знаю. Он ведь ничем не сможет поправить твое шаткое материальное положение, так что…

— А ты жестокая, Ника. Я не знал, что ты такая жестокая. Видимо, я любил другую Нику.

— Что ж, так и будем считать. И кончим на этом. Прощай, Антон. Ничего доброго тебе желать не буду, как это обычно желают при расставании, просто повторюсь на всякий случай: никогда не попадайся на моем пути.

Он еще что-то пытался ей сказать, но Ника нажала «отбой». Какое-то время она стояла, сжимая телефон в руке. Даже появилось желание швырнуть его от себя подальше, но вовремя одумалась, тряхнула головой, отгоняя гневные эмоции. Все, хватит. Остыть надо. И забыть, кто такой Антон.

Порывом ветра принесло из леса влажные осенние запахи, и Ника вдохнула всей грудью, ощутив, как уходит гнев. Хорошо сейчас в лесу, наверное! Раньше они об эту пору часто ходили в лес, бродили меж деревьев, наслаждаясь выпавшими беззаботными часами отдыха. Сева брал еще и корзинку для грибов, и ужасно радовался, когда находил какой-нибудь крепенький подосиновик или семейство рыжих опят на пеньке. Звал ее — Ника, Ника, посмотри, что за чудо! Она отмахивалась — да ну… В лесу, мол, надо вверх смотреть, на желтые кроны деревьев, на летящие по ветру листья, чтобы ощутить всю прелесть этой поры. А грибы — это что? Всего лишь еда, проза жизни. Собрал, кинул на сковородку, съел, насытил желудок. А любование осенней красотой душу питает.

Ника вздохнула, улыбнулась грустно. Подняла голову, стала глядеть, как покачиваются на ветру верхушки сосен в лесу. Да, чудесное место они выбрали для строительства дома, хоть и дороговато по тем временам было — только-только начали бизнес… Вспомнила, как приезжали сюда, на пустой еще участок, и мечтали, какой у них будет дом. И спорили, конечно. Сева, например, хотел все деревья вырубить, чтобы вокруг дома лужайка была и кустики-цветочки всякие, и дорожки ровные, как на картинке. А она хотела оставить все как есть, первозданное. Чтобы деревья, чтобы трава и чтобы забор минимальный. Хотела сохранить ощущение лесного пространства, ветра, пения птиц по утрам. Сошлись, как всегда, на компромиссном решении: пусть будет газон и дорожки, но деревья все-таки на участке оставили. А вдоль бетонного забора посадили рябину с калиной, черемуху да сирень. Куда ж без забора-то? Как-никак, частное владение отгородить надо от постороннего глаза.

А потом строительство началось, нервное, затратное по деньгам и свободному времени, и приходилось мотаться туда-сюда, и про отпуск на море забыть, и про всякие другие радости. Но зато дом получился такой красивый, крепенький и добротный — живи, как говорится, да радуйся. Они и радовались, и обживали его с большим удовольствием. А Маргарита Федоровна только посмеивалась, глядя на них, — что, мол, я говорила? Семейный дом — это большое дело. У хорошей семьи и дом должен быть хороший. А как иначе?

Да, иначе никак. Хорошая семья, муж да жена, одна сатана. Дом за городом построен, общий бизнес идет в гору. Сын растет крепким и умным мальчишкой. И муж любит. И даже не устает говорить о своей любви. Как тогда, в лесу, когда они гуляли меж деревьев и заспорили о чем-то. Кажется, о пустяке. О рыжих опятах, о летящих по ветру листьях, о материальном и духовном… Нашли о чем спорить, надо же.

— Ты у меня вообще девушка романтичная, за то и люблю.

Сева присел на корточки, аккуратно срезая грибы. Она кокетливо повела плечом, усмехнулась:

— Только за романтичность и любишь, да?

— Нет, почему же. Не только. Ты у меня умная, ты мой равноценный партнер по бизнесу. А это уже, знаешь, дорогого стоит. А еще ты полюбила мою маму и разрешила ей тебя полюбить. Согласись, это тоже не у всех женщин получается, даже у самых любимых. А еще ты мне сына родила… По-моему, это мужское счастье даже не обсуждается, правда?

— Да. Правда.

Она и сама с годами привыкла к этой «правде». А как было не привыкнуть, глядя, как Сева носится со своим отцовством и с каким обожанием глядит на внука Маргарита Федоровна? Ну ворохнется иногда в груди знание о настоящей правде, пройдется скользкой ящеркой по сердцу, а потом ничего, потом отпустит. Жизнь как жизнь, и спасибо, что так получилось.

Если б она тогда знала, что это вовсе «не спасибо, что так получилось», а что это и есть настоящее счастье! Если бы не мешал это понимать запрятанный в памяти файл по имени «обманутая любовь»!

Видимо, ничего нельзя в себе прятать, вот в чем дело. Надо безжалостно чистить архив памяти, выбрасывать ненужные файлы. Или хотя бы стараться это делать изо всех сил. Все-таки жаль, что человек — не компьютер и для его памяти не предусмотрен курсор, легко двигающийся к значку удаления. Правда жаль.

Зашуршал по траве мелкий дождь, и Ника вынырнула из своих грустных мыслей, зябко повела плечами. Пора было возвращаться домой, к своим проблемам. Хотя проблемы и решены вроде бы. По крайней мере, на сегодняшний день. Может, и на фирму можно сегодня не ехать? Если не звонят, значит, все идет как надо…

Маргарита Федоровна сидела в столовой за столом, пила чай. Глянула на Нику удивленно:

— Ты чего на улице застряла? Выскочила, не оделась, холодно же.

— Ничего, я не замерзла.

— Звонок нехороший был, да? Я видела, как ты руками размахивала. И лицо у тебя было такое… яростное. Никогда у тебя такого лица не видела. Может, случилось что?

— Нет, ничего не случилось. И, надеюсь, больше никогда не случится.

— Понятно… Тебе чаю налить?

— Сидите, я сама. А где Матвей?

— К себе ушел, раны зализывать. Попранное мужское самолюбие — вещь серьезная.

— Да ну. Какое там самолюбие, не преувеличивайте. То есть оно присутствует, конечно, но не до такой степени, чтобы чувствовать себя попранным. Он же маленький еще!

— Не скажи. Возраст у мальчишки как раз опасный для таких стрессов. И ведь не знаешь, как объяснить, почему к отцу поехать сейчас нельзя.

— Да, он уже замучил меня вопросами: почему да почему? — с грустью подтвердила Ника, согревая ладони о чашку с чаем. — А я не знаю, как ему объяснять, что ему объяснять.

— Да ничего не надо объяснять. Скажи твердо — это наши с папой дела, и все. Ребенок не должен лезть в отношения родителей.

— Да он не про отношения спрашивает. Он решил, что мы поссорились, и во что бы то ни стало вознамерился нас помирить.

— Что ж, хороший порыв. Мне бы тоже хотелось вас помирить. Может, мы в другой раз вместе с Матвеем из дома сбежим? А что, насушим сухарей, обуемся в ботинки на толстой подошве, посохи возьмем и вперед… И даже записки тебе не оставим! Представляешь меня с мешком с провизией за плечами и в толстых ботинках? И с посохом?

— Какая вы стойкая женщина, Маргарита Федоровна!.. У вас еще силы остались, чтобы шутить.

— Да какие силы?.. Нет у меня никаких сил. Так, балагурю по старой привычке.

Маргарита Федоровна подперла сухим кулаком подбородок, стала смотреть в окно, за которым шел дождь. Ника, глядя на ее профиль, проговорила грустно:

— Вы сейчас на Анну Ахматову похожи.

— Это как на той знаменитой фотографии в профиль, где она с челкой и горбинкой на носу?

— Ну да!

— Не, она там еще молодая… А я уже старая. Я, скорее, на Рину Зеленую похожа, которая черепахой в сказке про Буратино была, помнишь? Как там она пела… «Я сама была такою треста лет тому назад»? Вот и я такой была, как Ахаматова на фотографии, триста лет тому назад.

— Да не наговаривайте на себя, Маргарита Федоровна. Вы у нас еще о-го-го какая, правда. Всем бы так выглядеть в вашем возрасте.

— Вот за что я тебя люблю, Никуша. Что ты всегда врешь с абсолютно искренними глазами. Так и тянет поверить, правда!

— Так они потому искренние, что я не вру.

— Да все врут. Все и всегда. Только одно вранье злое, а другое вранье искреннее, то есть продиктованное благими намерениями. Когда человек врет искренне, но и сам считает свое вранье чистой правдой. Вот ты сейчас, например. Хотела меня ободрить, комплимент сказала. И мне приятно, не скрою. Иногда без вранья никак не обойдешься, мы уж с тобой рассуждали на эту тему. Давно… Помнишь?

Они замолчали, одновременно опустив глаза. Дождь монотонно стучал по стеклу, будто просился войти, чтобы хоть чем-то нарушить их грустное молчание. Наконец, Ника подняла глаза, проговорила тихо:

— Наверное, надо было Севе правду сказать тогда?.. Вы как думаете?

— Нет, не надо было.

— Вы все еще в этом уверены, даже наблюдая, что сейчас происходит?

— Да, уверена.

— Но почему?! А вдруг он не сможет вас простить? Меня-то понятно, я его как женщина предала. Но вы же мать! Вы по всем канонам отношений матери и сына не должны были.

— Да откуда ты знаешь, что я должна была, что не должна?!. Тем более ты всей правды не знаешь.

— Какой правды?

Маргарита Федоровна вздохнула, тяжело глянула на Нику исподлобья, словно решала, продолжать ей этот диалог или нет. Ника напряглась, повторила свой вопрос, уже более требовательно:

— Какой правды, Маргарита Федоровна?

— А ты действительно хочешь правды, Ника? Может, не стоит? Не многовато ли правды сваливается на наши бедные головы в последнее время?

— Нет уж, Маргарита Федоровна, продолжайте, если начали. Какую правду я не знаю? Что-то из прошлого Севы, да?

— Да, можно и так сказать… Из прошлого Севы. Очень давнего прошлого. И я тебе сейчас все расскажу, да. Окуну головой в холодную воду, может, на пользу пойдет. И себя со стороны увидишь.

— Себя?!

— Ну да…

— Говорите, Маргарита Федоровна. Я вас внимательно слушаю.

Ника вдруг почувствовала, как не хватает дыхания, как тревожно бьется сердце, будто ей и впрямь предстояло прыгнуть в холодную воду. Маргарита Федоровна поднесла чашку к губам, глотнула остывший чай, спросила тихо:

— Как ты думаешь, Сева на тебе по любви женился?

— Странный вопрос, Маргарита Федоровна… Конечно, по любви. А как еще?

— Нет, Ника. Ты ошибаешься. Он не любил тебя в то время. Он очень любил другую женщину. Так любил, что себя практически потерял, весь был там, рядом с этой Аллой.

Ника сглотнула ком неприятного удивления, спросила недоверчиво:

— Какой еще Аллой, Маргарита Федоровна? Я никогда не слышала ни про какую Аллу.

— Ну если ты не слышала, еще не значит, что ее не было. А она была, еще как присутствовала в жизни Севы, сволочь такая.

— Сволочь? Почему сволочь?

— Потому что она сделала Севу своим рабом. Использовала его преданную любовь в корыстных целях. Знаешь, есть такие женщины, роковые стервы, до ужаса любят победную коллекцию собирать. Вот и Сева был экспонатом этой коллекции, так уж получилось, и ничего с этим нельзя поделать. Работал на эту Аллу, как бобик. Она была учредителем фирмы, а он — исполнительным директором. То есть всю работу на себе тащил, представляешь? Фирму ей поднял, бизнес продумал и организовал, а она только результатами пользовалась. А с ним действовала кнутом и пряником — то приблизит, то оттолкнет, то даст надежду, то отнимет. А он все надеялся на что-то, выслуживал ответную любовь, старался, ни о чем другом думать не мог. У меня просто сердце разрывалось, так больно было на него смотреть! Я эту Аллу ненавидела. Пыталась даже с ней говорить, но разве можно такой женщине что-то объяснить? У нее своя правда. Если, мол, меня любят, надо пользоваться на всю катушку. Все сливки с этой любви снять. Все соки выжать. А потом она вообще за другого замуж выскочила, и Сева очень переживал. Я уж думала в одночасье, что все, не выдержит, сломается. Но в его жизнь больше не лезла, потому что понимала: нельзя. В этой ситуации советами да словами не поможешь, только раздражающим фактором станешь. Да и вообще, мать в этих делах не может быть советчиком априори. Однажды только спросила, когда эта Алла свадьбу сыграла, — может, теперь ты уйдешь из фирмы, не будешь на нее пахать? Пусть свежеиспеченный муж пашет? Потом очень пожалела, что вопрос задала…