— Ника-а-а-а… Я здесь, Ника! Прости меня, дуру несчастную. Прости-и-и… Виновата я перед тобой, Ника-а-а-а…

Издали Томка была похожа на заключенную, вопящую из-за тюремной решетки. Может, потому, что ее зареванное лицо было разделено чугунными прутьями, изображающими стебель цветка с листьями. Увидев приближающуюся Нику, Томка еще наддала жалобы в голос, поднимаясь до самой высокой ноты:

— Сволочь я, Ника, сама знаю, да… Прости меня, а-а-а?.. Прости-и-и?..

— Ну что ты кричишь, будто тебя убивают по меньшей мере. Прекрати, соседей разбудишь. Вон, Маргариту Федоровну разбудила уже. Семи утра нет, а ты кричишь! — набросилась на нее Ника. — Как ты сюда попала-то?

— Обычно, как. На первом рейсовом автобусе… — икнув, испуганно уставилась на нее Томка. — Да я и на часы не смотрела, не до того мне было. Ты посмотри, что со мной эти сволочи сделали. Я думала, убьют, точно убьют.

Пока Ника возилась с замком, чтобы отпереть калитку, Томка быстро закатала рукав куртки и сунула ей под нос руку пониже локтя, где красовался внушительный кровоподтек в обрамлении свежей гематомы.

— О господи, — отпрянула в ужасе Ника. — Кто это тебя так?

— А то ты не видела моих соседушек?.. Они как начали с вечера пьянствовать, ночью продолжили. А к утру совсем дикие стали, опять в мою дверь ломиться начали! И ведь снесли ее с петель, сволочи, а я и в полицию позвонить не могла, у меня деньги на телефоне кончились! Пришлось драться с ними, что ж. Вон, посмотри, еще и на виске ссадина, это я об угол стола ударилась. И на ноге тоже рана. Сейчас покажу.

— Не надо, я верю! — распахнув калитку, быстро втянула Томку на участок Ника. — Господи… А под глазом что? Тоже кровь?.. У тебя глаз цел, Томка? Может, «Скорую» вызвать?

— Не, не надо «Скорую», — по-прежнему жалобно, но без прежней истерики проговорила Томка. — Если только побои снять. Хотя чего толку их снимать? Все равно с этими маргиналами ничего не сделаешь. Сколько раз в отделение увозили, а через пару дней обратно отпускали.

— Томка, но под глазом же кровь! Это очень опасно может быть!

— Да не… Это с виска набежало, наверное. Отмоется. Прости меня, Ника, а? Ну что со мной сделаешь, если я такая дура глупая?

— Ладно, пойдем в дом.

— Ну, и что тут у вас? — услышала Ника сзади сердитый голос Маргариты Федоровны. — Тамара, ты ненормальная, что ли? Почему надо было так орать? Переполошила всю улицу.

— Простите меня, Маргарита Федоровна… — снова заревела белугой Томка, утирая лицо дрожащей рукой. — Я позвонить сначала хотела, а потом вспомнила, что и позвонить не могу, денег на телефоне нет.

— Так в калитке кнопка звонка есть! Забыла, что ли?

— Я нажимала… Не сработало почему-то.

— И правда, кнопка звонка в последнее время не срабатывает, — подтвердила Ника, накидывая на плечи принесенную Маргаритой Федоровной куртку.

— И потому надо было устроить этот спектакль, изображая из себя потерпевшую? Именно здесь, около нашего дома?

— Так меня ночью чуть не убили, я уж Нике рассказала… — Томка в мольбе прижала руки к груди. — Мне и податься-то больше некуда, только к вам. Простите меня, дуру глупую, потерпевшую. Простите-е-е-е.

— Ну, если женщина про себя говорит, что она дура глупая, значит, совсем у нее дела плохи, — с усмешкой изрекла Маргарита Федоровна, отступая на шаг и критически оглядывая Томку. — Хорошо хоть капусткой из эмалированного ведра не закусывает, как в кино, и на колени не бухается.

— Да какое там кино, что вы говорите! Это такой ужас был, такой ужас! Еле ноги унесла! — торопливо принялась объяснять Томка, моргая опухшими от слез глазами. — Еще и замерзла, как собака, и лихорадка меня трясет. И голова болит. И нога. Но если хотите, я и на колени могу бухнуться, дорогая моя Маргариточка Федоровна! И даже с больной ногой! Если хотите…

— Давайте разрешим ей войти, Маргарита Федоровна? — вздохнула Ника, с жалостью глядя на Томку. — Ей и в самом деле пойти некуда. Тем более раны обработать надо, она ж вся в крови.

— Да ладно, теперь-то уж чего… — махнула свекровь рукой, отворачиваясь от Томки. — Все равно ничего теперь не исправишь. Наделала делов, а теперь плачет — пойти некуда! Зачем тогда надо было в колодец плевать, не пойму?

— Потому что я дура глупая. Простите меня, пожалуйста, — хрипло повторила Томка.

— Ладно, пойдем. Раны твои лечить будем. Ника, у нас перекись водорода есть?

— Да, по-моему. Надо посмотреть в аптечке. Но сначала пусть согреется и чаю попьет. И валерьянки ей надо накапать или пустырника.

— А щеку потом будешь подставлять или сейчас уже можно?

— Не поняла?.. Какую щеку, Маргарита Федоровна?

— Ну как же… Тамара тебя ударила по правой щеке, теперь полагается левую подставить. Если уж соблюдать заповедь, то до конца. А ты как думала?

— Ладно, с ударами по щекам потом разберемся.

— Да тут уж разбирайся не разбирайся, все равно тебя не переделаешь, Береника ты моя несчастная. Ничему тебя жизнь не учит, так и будешь получать оплеухи за свою доброту. Ладно, собирайся на работу, Тамарой я сама займусь. И Матвея буди, уже пора. Иначе в школу опоздаете.

Время и впрямь поджимало. Хорошо что Матвей сам успел подняться и встречал их в гостиной — уже одетый и умытый. Глянул на Томку, испуганно распахнув глаза:

— Тетя Тома, вы что, подрались с кем-то? У вас кровь на лице!

— Ага… Тетя Тома получила ранения, защищая наш дом от врагов, — саркастически произнесла Маргарита Федоровна, примериваясь ватным тампоном к Томкиному виску. — Тетя Тома предана нашей семье душой и телом, просто жить без нас не может, ага.

— Ну хватит, я вас прошу… — жалобно попросила Ника, прикрывая ладонью невольную улыбку. И поднимаясь по лестнице, скомандовала Матвею: — Завтракай самостоятельно, сынок. Сделай себе чаю, сообрази бутерброд. Я быстро соберусь и поедем. Надо обязательно успеть до начала уроков к Валентине Борисовне зайти, уладить вчерашний инцидент.

— Да подумаешь, инцидент! У нас одна девчонка все время с уроков сбегает, и ничего, никакого инцидента! А как я сбежал, так все, панику поднять надо! Где справедливость, а?

В школу они не опоздали, с Валентиной Борисовной инцидент тоже уладили. Матвей пошел на урок, Ника поехала в офис, морально готовясь к трудному дню.

— Ну что тут у нас? Все в порядке? — спросила она у Лары, вызвав ее к себе в кабинет.

— Да, все в порядке. Всеволод Григорьевич вчера звонил, мы все вопросы решили, — с готовностью доложила Лара и, увидев ее удивленное лицо, ойкнула и проговорила осторожно: — А вам разве не звонил? Я подумала, что и вам. И даже обрадоваться успела, что все у вас наладилось, и слава богу.

— Хорошо, Лара. Я поняла, спасибо. Иди к себе, работай.

— Да не расстраивайся ты, Вероника! Может, он тебе сегодня позвонит? Или сама звони, если он на связь вышел!

— Ладно, я разберусь.

— А знаешь, у него голос хороший такой был. Вроде как всем доволен. Я сказала, что ты с утра до вечера в офисе пропадаешь. В общем, все в полном порядке.

— Да, Лара, спасибо. Иди. О делах позже поговорим, хорошо?

Ника не понимала, отчего ей так хочется остаться одной. Вдруг появилось странное волнение, похожее на нехорошее предчувствие, как бывает перед развязкой драмы. И ждешь, что она развяжется, наконец, и боишься, что будет дальше, и где-то в глубине души надеешься на хорошее. Хотя на что ей надеяться? Сева же ясно сказал — приеду из Озерска и начнем оформлять развод.

Но ведь не приехал еще! Просто позвонил! И не ей позвонил, а Ларе! Или это она сама себя уговаривает, цепляется за соломинку? Или лучше не цепляться, а наоборот, пусть скорее все решится и завершится? Нет ничего тяжелее ожидания, практически безнадежного.

Целый день Ника нервничала, все валилось из рук. И заглядывала в телефон — вдруг был звонок от Севы, а она пропустила. Хотя как могла пропустить? Вот он, телефон, лежит на столе перед глазами. Если выходила из кабинета, брала его с собой, даже в карман не прятала, в пальцах крутила. И так уже «накрутилась» к концу дня, что сама себе не рада была — сколько можно, в самом деле! Да и с чего ради Сева будет звонить?.. Наверняка скоро приедет и сам все скажет. А главное, все понятно, что скажет. Да и сказал уже, когда уезжал. Чего другого ждать-то? И сколько можно дергать свои мысли за одну и ту же веревочку, бродить по одному и тому же кругу?

Вечером, когда сели ужинать, Маргарита Федоровна спросила с тревогой:

— Ты чего такая унылая? Глаза как у дохлой рыбы, смотреть тошно. И не ешь ничего. Невкусно, что ли?

— Почему? Очень вкусно. Просто день трудный был, устала очень.

— Так наоборот, после трудного дня и надо себя подкормить, поддержать нервную систему. Давай-давай. Иначе совсем в депрессию съедешь. А тебе этого нельзя. Сама ж понимаешь.

— Да, прекрасно понимаю.

— Ну вот и ешь.

— Я ем. А где Томка, Маргарита Федоровна?

— Твоя Томка снова оккупировала гостевой домик, отсыпается. Я ее звала к ужину, между прочим. Сказала, что не хочет.

— Она стесняется, наверное.

— Кто стесняется? Томка стесняется? О чем ты говоришь, Ника?

— Ладно, я ей сама ужин отнесу.

— Ага, давай, с ложечки ее покорми, болезную и несчастную. Да не смотри на меня так, не смотри! Дырку просверлишь! Я вовсе не злобствую и не злорадствую, просто мне какое-то время нужно, чтобы человеку подлость простить. Не могу так, как ты, сразу. Я ж не добрая Береника, которая только звезды на небе видит, я обычная женщина. Да, вот этот кусок мяса ей положи, он лучше прожарился. И овощей побольше. Погоди, вот еще сладкий пирог к чаю! Дай, я сама отрежу.

— Да куда столько, Маргарита Федоровна? Это ж слона накормить можно!

— Ничего, пусть ест, нервную систему восстанавливает. Во время стресса надо больше есть, а у Томки и без стресса аппетит хороший, я думаю. Давай неси.

Томка встретила ее настороженно, все норовила отвести глаза в сторону. Глянула на поднос с едой, пробурчала себе под нос:

— Куда столько, мне ж не съесть.

— Давай-давай, поправляйся, — улыбнулась Ника, тоже почему-то отводя глаза. — Маргарита Федоровна утверждает, будто вкусная обильная еда восстанавливает нервную систему. Так что давай, старайся.

— Сильно злится на меня, да?

— Кто?

— Ну, свекровка твоя.

— Да как тебе сказать?.. Злится, конечно. А ты бы иначе хотела?

— Да что ты?.. Нет, конечно. Я ж все понимаю, что ты… Я бы и не осмелилась никогда к вам заявиться, если бы хоть немного соображала. Мне ведь от страха голову снесло, когда эти сволочи ночью ко мне ворвались… Ты ж видела их? Помнишь?

— Да. Помню, конечно. Персонажи те еще, как из пьесы Горького «На дне».

— Нет, еще хуже. У Горького они все страдальцы неприкаянные, а эти… Эти просто наглые твари. Представляешь, какое мне предстояло зверство — быть этой вонючей пьянью изнасилованной? Тут у кого хочешь крыша от страха съедет… Я даже не помню, как вырвалась, как по улице бежала… И в какой момент ботинки и куртку успела схватить. Нет, ничего не помню, не в себе была. Надо было в полицию бежать, а я к вам. Как очутилась на остановке автобуса, тоже не помню! Это уже у калитки меня прорвало… Завыла волчицей и остановиться никак не могу… Да меня до сих трясет, не поверишь!

— Ты и впрямь съела бы чего-нибудь, Томка. Тебе надо. Смотри, какое мясо, очень вкусно, попробуй.

— Да не могу я пока. Не в своей тарелке себя чувствую. Я тебе жизнь испортила, получается, а теперь из твоих рук есть буду. Неправильно это как-то.

— А как правильно, Томка?

— Не знаю. Наверное, правильно было бы меня погнать отсюда поганой метлой. А так… Иногда благородством сильнее можно ударить, чем законной местью. Я сейчас так это прочувствовала на своей шкуре, если б ты знала! Даже в глаза тебе глядеть не могу, всю колбасит внутри от стыда.

— Ну хочешь, я уйду? А ты поешь спокойно.

— Нет, не уходи. Посиди со мной. Пусть меня колбасит, это хорошо. Наверное, мне на пользу пойдет. Прочувствую до конца, какая я сволочь классическая.

— Томка, ну хватит, а? Уже не знаешь, как себя заклеймить.

— А что, неправда, что ли? Сволочь, конечно.

— Все мы в душе немного сволочи, Томка, вот что я тебе скажу. Думаешь, я лучше тебя, да? Нет, не лучше. Только у меня другое направление классического сволочизма, я бы его определила как латентное.

— Не поняла… Какое?

— Латентное. Длящееся во времени то есть. В тебе сволочизм сразу выплеснулся и в большом количестве, а во мне затаился коварно и ждал. Причем трусливо все эти годы ждал, когда его за ушко да на солнышко. Поняла, о чем я?