— Да ладно… Говорю же, не суетись. Вижу, что не по статусу. И вижу, что правильной едой заправляешься, тесто с мясом не ешь, за здоровьем следишь. Вон кожа какая… Ни единой морщинки… А личного диетолога в штате не держишь, нет?

— Том… Если тебе неприятно меня видеть, я могу уйти.

— Ладно, не обижайся. Я ж не со зла, я от обиды на жизнь. Очень круто она со мной обошлась, жизнь-то. А ты и впрямь ничего выглядишь. Видно, что хорошо живешь. Худенькая, подтянутая, ухоженная. И платьице из дорогого магазина, и цацки достойные. Что, Сева твой старается, добычу в зубах приносит?

— Мы вместе с ним стараемся, Том. Работаем много. Ничего просто так не дается.

— Да, это ты хорошо сказала, верно. Ничего просто так не дается, за все надо платить. Вот я, к примеру, заплатила уже. Сполна. Так заплатила, что жить не хочется. Иногда думаю — а может, вообще окончательный расчет произвести, и дело с концом.

— Ну Том! Что ты говоришь, прекрати. Расскажи лучше, что у тебя случилось. Может, я смогу чем помочь?

— Да чем ты мне можешь помочь? Господи… Ты ж моего мужа умершего не воскресишь…

— Он умер? Давно?

— Два года назад. Скоропостижно скончался. Вроде и на здоровье не жаловался, и вдруг бац! — инфаркт… «Скорая» до больницы не успела довезти. Похоронили с помпой, я ревела белугой. Да если б я знала, что он со мной так… Ни слезинки бы не пролила.

— А как он с тобой? Что случилось-то?

— Да ничего особенного, в общем и целом. Просто эта сволочь… Прости меня, господи, что я так о покойном… Просто он успел завещание настрочить, а я об этом даже не знала. Жила себе, порхала, как бабочка — ни сном ни духом… Он клялся в любви, а я уши распустила и верила. Но, как оказалось, любовь любовью, а все остальное — извини-подвинься. Он же все, что у него было, в завещании детям отписал, гад. Видите ли, муки совести все эти годы ему покоя не давали.

— А дети с ним общались, да?

— В том-то и дело, что нет! Отвернулись, прокляли, знать не хотели. Он тоже со временем успокоился, мне казалось, принял все, как есть, смирился. Я и расслабилась, как дура. А что, мало примеров таких, что ли? У отца — своя жизнь, у детей — своя. А он, видать, и не успокоился вовсе. Я и знать не знала про это завещание. Представляешь, все им отписал! Все, до последней копейки!

— А вы что, не были официально расписаны?

— Почему? Были… За два года до его смерти расписались. Как мне адвокат сказал, совместного имущества за два года не успели нажить, все нажитое — до брака. Так что дети имеют полное право претендовать, тем более в завещании все расписано. Нет, я пыталась трепыхаться, конечно… А толку? Только еще больше их разозлила. Накинулись на меня, как стервятники. Знаешь, они даже с какой-то нескрываемой радостью из дома меня вышвыривали… Видать, всегда о мести мечтали, гады. И мамаша их тоже приперлась, чтобы посмотреть на этот процесс да сатисфакцию поиметь. И стояла, смотрела… Удивительно, что в ладоши не хлопала — браво, мол, деточки, так ей и надо, пинка ей под зад еще дайте, чтобы с лестницы скатилась! А деточки и рады были мамаше угодить, и так старались меня унизить, и этак. Нет, ну как он мог так со мной поступить, как? Ведь я ж пылинки с него сдувала.

— Прости его, Томка. Вина перед детьми — тяжелая вещь, его тоже понять надо. Прости, тебе легче станет.

— Простить?! Такое — простить? Да о чем ты говоришь вообще! Фу, даже слышать этого не могу! Ты побудь в моей шкуре хотя бы один день, потом говори… Прости, ага… Он что, не знал, как со мной его дети поступят?

— Он умирать наверняка не собирался, Том. А завещание… Наверное, просто так написал. Чтобы свою отцовскую совесть утешить. Наверное, ему так легче жить было.

— Да мне какое дело, что он там утешить хотел! Обо мне он подумал? У меня даже угла своего нет, квартиру-то мамину мы с братом продали и деньги поделили. Я свою долю профукала туда-сюда… Вот и получилось, что из дома меня выгнали, а идти мне некуда.

— А к брату?

— Не смеши, к брату. Там двушка мало-мальская, в ней брат с женой, да двое детей, да теща… Тем более брат на меня обижен. Он думал, что я мамину квартиру делить не буду, ему отдам. Я и хотела, да с женой его не сошлась, ух, вредная баба попалась! Просто лопалась от зависти к моей жизни. А тут я вдруг на пороге у них нарисуюсь: здравствуйте, я ваша родственница, я буду у вас жить. Счастье вам привалило. Радуйтесь.

— А где ты живешь, Томка? Ведь живешь где-то?

— Живу, куда ж я денусь. Продала все, что успела с собой прихватить, — шубу соболиную, цацки, еще кое-чего, купила комнату в коммуналке, самую дешевую. Та еще дыра эта коммуналка, я тебе доложу. Такое и в страшном сне не привидится. Живу как в аду: на сковороде жарюсь. Ныряю в свою комнату поздно вечером, утром пораньше стараюсь уйти. Вот в кафе в две смены работаю… Деньги смешные, конечно, зато хоть рожи соседские не вижу. А иначе хоть в петлю лезь, правда. Наверное, этим и кончится когда-нибудь.

— Не надо, Томка, не говори так…

— А как надо говорить, если это правда? Ну не могу, не могу я к этой жизни привыкнуть, хоть убей! Иногда проснусь ночью и в первую секунду не могу сообразить, где я… Потом вдруг осознаю, и уже дышать не получается. Невозможно к этому привыкнуть, Ника, поверь мне. Это из бедной жизни в богатую легко шагнуть, а когда обратно… Как с белого корабля в ледяную воду нырнуть. Барахтаешься, замерзаешь и знаешь, что никто тебе спасательный круг не кинет. Наоборот, будут смотреть с верхней палубы и развлекаться, то есть наблюдать с любопытством, когда ты на дно пойдешь. Так зачем, скажите на милость, я должна кого-то развлекать?

— Это ты про детей своего мужа сейчас говоришь?

— Да про всех… И про тебя тоже. Сидишь, наверное, и думаешь — как, мол, у меня все хорошо с моим Севой. Тоже развлекаешься.

— Ничего я такого не думаю, Томка. И уж тем более не развлекаюсь.

— А о чем думаешь?

— О том, как тебе помочь.

— Жалко меня, да?

— Да, жалко. Очень жалко. Извини, если моя жалость тебя обижает.

— Да что ты… Я уж не помню, когда и кто меня жалел. И на том спасибо, Ника. Поговорила с тобой, и легче стало. Ладно, пойду. Я всего на полчаса отпросилась.

— Ты ж говорила, у тебя смена закончилась!

— Одна закончилась, вторая началась. Я ж говорю, в две смены работаю, чтобы в свою адову сковородку к ночи уже прийти. Соседушки дорогие до ночи перепьются, наскандалятся и спать заваливаются, тут я и пробираюсь к себе, как мышка. Хотя не всегда везет, иногда и ночью фейерверки бывают. Вчера, например, Сема-синяк в мою дверь ломился, ломился… Кто-то с верхнего этажа полицию вызвал, а то бы… Я и не знала, что так бывает, раньше только в кино такое видела.

— Томк… А что, если ты у нас поживешь, а?

— Где это — у вас? В квартире, что ли? С ума сошла?

— Да в какой квартире!.. Мы давно ее продали, мы за городом живем.

— Ух ты… Дом купили?

— Сами построили. Но неважно. У нас на участке гостевой домик есть, вполне приличный. Прихожая, кухня, две спальни. Ты вполне можешь там с комфортом устроиться, Томка. И на работу удобно добираться, я сейчас по трассе всего пятнадцать минут ехала до этого торгового центра. От нас автобус ходит.

— Ник… Ты это серьезно сейчас? Не издеваешься?

— Том, ну ты что?.. Ты плакать собралась, что ли? Прекрати.

— Ой, погоди… Погоди, Ника, дай в себя прийти.

Томка прижала ладони к мокрому лицу и замолчала на какое-то время. Сидела, тряслась, как в лихорадке, и Ника озабоченно дотронулась рукой до ее плеча:

— С тобой все в порядке, Том?

— Да… Если можно так сказать… — сдавленно произнесла Томка и отняла ладони от лица, глянула на Нику влажными от слез глазами. Потом произнесла осторожно, будто боялась, что Ника рассмеется ей в лицо: — Ты правда не издева-ешься, да?

— Том, ну хватит… С чего ради я стану над тобой издеваться, скажешь тоже! Ну хочешь, прямо сейчас поедем? Или тебе надо свои вещи из дома забрать?

— Да какие у меня вещи?..

— Тогда поедем?

— Ой… Ой, погоди, дай отдышаться! Прямо под дых мне дала, опомниться не могу.

— Не реви, Том… Ну что ты… Все будет хорошо, все образуется, вот увидишь. Ты выспишься на свежем воздухе, отдохнешь… Ну что, едем? Сможешь отпроситься на сегодня?

— Да, конечно… Спасибо тебе, Ника. Ты даже сама не понимаешь, что значит для меня твое предложение… Как спасательный круг утопающему.

— Ну, не преувеличивай. Иди, отпрашивайся, я тебя в машине на стоянке подожду. И давай номерами телефонов обменяемся, чтобы не потеряться.

* * *

— Ты что, с ума сошла? Я удивляюсь тебе, честное слово! Как так можно, совсем соображать перестала? — сердито покрутила пальцем у виска Маргарита Федоровна, досадливо глядя на Нику. — Зачем ты ее сюда притащила, спрашивается?

— Ей жить негде, Маргарита Федоровна. Она моя подруга, я должна ей помочь, — вяло оправдывалась Ника, удивляясь искреннему недовольству свекрови.

Пожалуй, Маргарита Федоровна за все совместно прожитые годы впервые проявила такое агрессивное недовольство, и это немного обескураживало, и Ника не совсем понимала, в какой тональности отвечать. То ли и дальше оправдываться, то ли огрызнуться слегка. Ни того ни другого не хотелось, в общем. Хотелось прежней легкости и взаимного понимания с полуслова. Но тем не менее Маргарита Федоровна распалялась все больше:

— Подруга, говоришь? Да какая она тебе подруга? Вспомнила баба, як девкой была. Вы уже сто лет не общаетесь! И хорошо, что не общаетесь. Ты ж не можешь не помнить, как и почему мы тогда договаривались ее от дома отвадить. Или забыла уже? Да как ты могла, Ника?

— Я помню, Маргарита Федоровна, — твердо произнесла Ника, отведя глаза в сторону, — я все прекрасно помню. И тем не менее — я не могла оставить человека в беде.

— А если б ты ее не увидела в том кафе? И ничего, и жила бы себе дальше, не зная ни о каких Томкиных несчастьях! Тем более она сама в них виновата. Права я была тогда относительно Томкиного поведения и закрытых дверей нашего дома… Ой права…

— Я не знаю, правы или нет, Маргарита Федоровна. Не берусь судить. Но одно я знаю точно: нельзя пройти мимо своего друга, пусть и бывшего, если можешь хоть чем-то ему помочь. И прошу вас, не надо больше со мной говорить в таком тоне, я теряюсь, и мне трудно.

— Да погоди обижаться-то. Что ты, — не дала ей договорить Маргарита Федоровна. — Ты ж понимаешь, я не к тому… Я не о том хотела сказать.

— Да все я понимаю и все помню. Но как получилось, так получилось. Бывают моменты, когда душа отказывается проявлять разумную осторожность. Да если бы вы увидели, как она плакала… И услышали, что она рассказывала о нынешней своей жизни.

— Но ведь помочь можно по-другому как-то, необязательно в дом тащить! Можно было просто денег дать, например… А вдруг твоя Томка все-таки сболтнет лишнего, что тогда, а?

— Да ну… Ничего она не сболтнет. Столько лет прошло, что вы. Да Томка и сама забыла… Вон у нее сколько всего произошло.

— В том-то и дело, что у нее произошло, а у тебя нет. Ее корабль потерпел крушение, а твой летит вперед на всех парусах. Ты знаешь, откуда берутся истоки женской зависти? Они берутся из наблюдения и сравнений. Томка будет ежедневно, ежечасно и ежесекундно наблюдать за твоей жизнью, проецировать ее на свою, неудавшуюся… Сначала маленькая капля зависти набухнет, потом в лужицу превратится, а дальше, глядишь, в озерцо… Это все незаметно происходит, моя дорогая, и процесс этот неуправляемый. По ходу дела и все детали со дна озерца всплывут, чтобы воспользоваться ими в нужный момент… Зависть всегда произрастает из первоначальной благодарности, вот в чем дело! Это не я придумала, это подлый закон жизни.

— Да нет… Вы преувеличиваете опасность, Маргарита Федоровна. Томка вовсе не такая, что вы.

— Все такие, Ника. Все. Я тебя уверяю. Зависть рождается в каждой женской душе, униженной обстоятельствами. Она ведь не спрашивает разрешения, быть ей или не быть, она ведет себя так, как ей надо. Никому еще не удалось приручить зависть и заставить плясать под свою дудку.

— Нет, Томка никогда не была завистливой, я же помню. Да, она всегда мечтала заполучить обеспеченного мужа, но никогда не оглядывалась на других, сама по себе действовала. Может, не совсем корректно и даже нагло действовала, но у нее была своя философия. Нет, она не завистливая, я знаю. Она очень добрая.

— Кто? Томка добрая? Да не смеши! Ты ее идеализируешь, Ника. Да ты всех кругом идеализируешь, все у тебя добрые и ни в чем не виноватые, все белые и пушистые.

— Я не могла мимо пройти, не могла, Маргарита Федоровна, ну как вы не понимаете… Томка такая несчастная передо мной сидела…