Он рассмеялся своей шутке.

— О да! — подхватила Шерон. — Она очень дорожит своей арфой. Больше, чем Ифором и двумя своими мальчишками.

Они вместе рассмеялись.

— Это та самая арфа, которая будет аккомпанировать вам? — спросил Алекс.

Она кивнула.

— В таком случае мне приятно, что я рисковал жизнью. Рисковал руками и ногами, чтобы доставить ее сюда, — заявил он. — Надеюсь, теперь сыновья помогут Ифору Ричардсу дотащить ее до места — хотя бы для того, чтобы избежать страшного наказания, которое он пообещал им.

— Я хочу поиграть с детьми из воскресной школы, — сказала Верити и тут же убежала.

— Волнуетесь? — спросил Алекс.

— Да. — Шерон улыбнулась. — Каждый раз клянусь себе, что никогда больше не буду петь на празднике, и каждый раз не сдерживаю этой клятвы. Я просто дрожу от страха.

— У вас все получится, — подбодрил ее Алекс. — Вы обязательно победите.

Знает ли она, как она прекрасна, подумал Алекс, с развевающимися на вольном ветру волосами, в этом платье, которое так четко обрисовывает манящие изгибы ее тела и плещется вокруг ее стройных ног?

— Победа не главное, — сказала Шерон. — Главное — участие. Однако мне пора. — Она повернулась и поспешила к Оуэну Перри, который стоял в окружении мужчин, о чем-то беседуя с ними.

Напрасно он вызывал его в замок, подумал Алекс. Враждебность этого человека так сильна, что даже непонятно, как можно победить ее.

Но сегодня ему не хотелось думать об этом. Сегодня хотелось думать только о хорошем. Алекс любовался пейзажем, пока не увидел, что все уже направились вниз по склону. Вопреки всему в его сердце росла и крепла любовь к этому прекрасному, оторванному от остального мира краю.

Даже то обстоятельство, что Шерон шагала не с ним, а с Перри и ее рука покоилась в его руке, не могло нарушить умиротворенного настроения Алекса. Он лишь поджал губы, увидев, как Перри поцеловал Шерон в шею. Алекс мог бы поклясться, что Перри сделал это для него, утверждая таким образом свое право собственности на гувернантку его дочери.

Эмрису Рису было только тридцать пять, и он был мужчина хоть куда. Седина еще не тронула его прямые темные волосы, они были густыми и блестящими, как у юноши. Поджарый и мускулистый, он притягивал восхищенные взгляды женщин из соседних долин, и вскорости одна из них уже шла рядом с ним, вцепившись в его руку, болтая и хихикая.

Ангхарад с тоской смотрела на них, думая о том, как несправедлива жизнь. Почему нельзя собрать в одном мужчине мужественность Эмриса, его силу, так возбуждавшую ее, и солидность мистера Барнса, его дом и достаток?

Ей хотелось выцарапать глаза наглой бабенке. Она не могла понять, что Эмрис нашел в этой уродине.

Ну да ладно, ей все равно, пусть развлекаются, утешала себя Ангхарад. Еще немного — и мистер Барнс поймет, каким уютным она сделала его дом; он сообразит, что гораздо приятнее иметь ее рядом ночью, как полагается доброму христианину, а не устраивать скачки после сытного обеда.

Пусть Эмрис как хочет лапает свою бабенку. Ангхарад теперь все равно.

И все же, когда пришла пора занимать места на скамьях и жители Кембрана рассаживались, стараясь сесть покучнее, чтобы веселее было поддерживать своих, Ангхарад оказалась рядом с Эмрисом. Как будто невзначай, она опустилась на скамью и старательно махала рукой в сторону несуществующей подруги.

— Ах, — удивленно сказала она, оборачиваясь к Эмрису, — и ты здесь?

— Привет-привет, Ангхарад, — ответил он. — Ты сегодня неплохо выглядишь.

Он нахально оглядел ее с головы до ног, так, что Ангхарад почувствовала, как загорается у нее сердце. Она уж и забыла, как это бывает.

— Ох, — язвительно проговорила она, — и как это ты разглядел, Эмрис Рис? Я-то думала, что ты уже ни на кого и смотреть не захочешь, кроме той красотки, что висела на тебе всю дорогу.

Он улыбнулся.

— Да ты, никак, ревнуешь, Ангхарад? — спросил он.

— Я? Ревную? — Она фыркнула. — Да хоть бы все женщины Уэльса повисли на тебе, мне нет никакого дела до этого. У меня другие интересы.

— Это верно. — Он посмотрел в сторону сцены, и ехидная улыбка слетела с его лица. Там уже собрались участники первого конкурса. — Знаешь, нам лучше помолчать, не то на кембранцев рассердятся и будут освистывать наших.

— Ну уж мне-то, во всяком случае, не о чем и говорить с тобой, — ответила ему Ангхарад.

Она молча сидела рядом с ним, украдкой поглядывая на его крепкие, такие умелые руки, на темные завитки жестких волос на запястьях, на прямоугольные короткие ногти, всегда безукоризненно чистые, несмотря на его работу. Она вспоминала, как они гуляли в горах, как он целовал ее, когда занимался с ней любовью, шептал ей на ухо всякую чепуху и как сдерживал себя, когда подходил момент, чтобы и она могла дойти до вершины блаженства. Другие два ее мужчины — ее покойный муж и Джошуа Барнс — всегда жутко пыхтели при этом и все время куда-то торопились.

Иногда ей мучительно хотелось вновь почувствовать его ласки.

Но она мечтала о жизни гораздо лучшей, чем та, которую смог бы обеспечить ей Эмрис. И пропуском в эту лучшую жизнь был один-единственный мужчина — мистер Барнс.

Когда закончился первый конкурс и все встали, чтобы отдохнуть и размяться, Эмрис пересел на другое место.

Ангхарад смахнула с щеки непрошеную слезу. Ей все равно.

Солисты-сопрано выступали в конкурсе последними. Шерон с большим удовольствием выступила бы первой — тогда ей удалось бы насладиться выступлениями других участников. А так ей пришлось волноваться весь день в ожидании своего часа, и когда он настал, ее ноги подгибались от груза ответственности, неожиданно обрушившегося на нее. Кембранцы оказались только вторыми среди теноров и среди солистов-баритонов, а в конкурсе солистов-теноров им досталось позорное четвертое место — их Дилис Дженкинс переволновался и давал петуха везде, где только возможно.

И вот пришел ее черед выходить на сцену. Шерон поднималась по ступенькам на ватных ногах, холодея от ужаса, но, когда она увидела перед собой тысячи восторженных глаз, когда услышала первые аккорды, страх отступил. Она забыла обо всем и устремилась вслед за прекрасной музыкой и трогательными словами, увлекая за собой слушателей.

Она довела песню до конца, и огромная аудитория разразилась одобрительными аплодисментами, а кембранцы просто визжали от восторга и дружно свистели в знак одобрения. Шерон понимала, что они не то чтобы восхищены ее исполнением — просто таким образом они подбадривали всех своих певцов, так выражали гордость за свой поселок. Но даже зная это, она не могла не испытать беспредельного счастья. Никогда еще она не чувствовала себя более близкой им, чем в эти мгновения.

Этот праздник помог ей почувствовать себя во много раз крепче связанной с ними, чем прежде. Судьи присудили ей первое место, и кембранская часть зала неистовствовала от восторга. В перерыве, когда сцену готовили для следующего конкурса, все кембранцы вывалили на улицу, и тут для Шерон пришла пора подумать, уцелеет ли хотя бы одна косточка в ее теле. Она была затискана и зацелована, знакомые и незнакомые люди обнимали ее и хлопали по плечу. Весь Кембран, казалось, гордился ею.

Оуэн настиг ее уже на улице. Подхватив ее за талию, он закружил ее, а потом крепко поцеловал в губы. А следом за ним Эмрис, Хью, Йестин, другие мужчины, которых она знала по работе на шахте, подхватили ее на руки и понесли по улице, а она смеялась и цеплялась за их одежду, чтобы не упасть.

— Я горжусь тобой! — сказал ей Эмрис, когда она вновь оказалась на земле. Он сжал ее в объятиях так, что у нее потемнело в глазах, и громко чмокнул в щеку. — Я теперь разнесу по всей округе, что это именно моя племянница победила всех на айстедводе.

— Шерон, — улыбался ей Йестин и тормошил за плечи, — ты пела как ангел.

Хью сердечно поцеловал ее в губы.

— Гуин сегодня гордится тобой, Шерон, — произнес он. — И я горжусь тобой, девушка.

Следом пришел черед Мэри и бабушки с дедушкой. Бабушка даже прослезилась.

— Шерон, — сказала она, обнимая внучку. — Ты заслужила это, милая. У Марджет тоже был красивый голос. Когда я слушала тебя, у меня так тепло было на сердце.

«Это самый счастливый день в моей жизни, — подумала Шерон. — Счастливее уже быть не может».

— Миссис Джонс, миссис Джонс! — Верити дергала ее за юбку. — Я ведь говорила, что вы обязательно победите! Я знала это! Я ведь говорила вам, помните? Вы пели лучше всех остальных леди. Я теперь всем расскажу, что вы моя учительница.

Шерон склонилась и обняла девочку.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Я так счастлива.

— Миссис Джонс, примите мои поздравления. Это была отличная и заслуженная победа.

Она радостно улыбнулась графу Крэйлу, а он взял ее руки в свои, крепко сжал их и поцеловал — сначала одну, потом другую.

— Спасибо и вам. — Она шагнула к нему, невольно подставляя лицо для поцелуя. Последние двадцать минут она только и делала, что принимала поздравления и поцелуи от мужчин и женщин.

И он поцеловал ее. Быстро и прямо в губы.

Это было как в прорубь головой. Или, вернее, как в печку. Она поняла, что натворила, на что подтолкнула его, только когда было уже поздно что-нибудь поправить. И он понял это, но и у него не было времени для раздумий, чтобы как-то сгладить эту ситуацию. Она судорожно сжала его руки, чувствуя, что краснеет от ногтей до корней волос, и улыбка сбежала с ее лица.

Через мгновение он высвободил руки и отошел.

К ее радости, новая группа поздравляющих обступила ее, и все пошло своим чередом.

Конкурс мужских хоров всегда был вершиной и гордым апофеозом айстедвода. И как всегда, Кембран оказался на две головы выше всех соседей и лучше своего главного давнего соперника — за счет соло тенора в «Хираэт», как объявил судья. Счастливые кембранцы на руках вынесли солиста из города и опустили на землю только в сумерках у подножия горы по дороге домой. В этом году айстедвод дал Кембрану трех победителей: Шерон Джонс, малыша Ллойда Притчарда в детской декламации и мужской хор. Это был счастливый день, день триумфа.

Уже спустились сумерки, когда кембранцы поднимались в горы. Дети устали и вели себя гораздо спокойнее, чем утром; некоторых несли на руках отцы. Темнота не была кромешной, ясное небо было усеяно звездами. Знающие люди говорили, что луна взойдет прежде, чем они успеют добраться до вершины горы.

— Ну как, — спросил Оуэн, обнимая Шерон за талию, — не позволит ли королева айстедвода сопровождать ее?

Шерон рассмеялась.

— Ваш хор тоже стал первым, Оуэн, — ответила она. — Когда вы пели, я чувствовала, как у меня мурашки по спине пробегают.

— Я рад, что ты победила, — продолжал Оуэн. — Ты должна была стать первой и в прошлом году.

— Не скрою, Оуэн, мне приятна эта победа, — сказала она. — Все так радовались за меня, так горячо поздравляли.

Оуэн немного помолчал.

— Крэйл должен радоваться, что я не загнал ему зубы в глотку, — произнес он наконец. — Шерон, почему ты позволила ему это?

Она-то думала, что Оуэн каким-то чудом не заметил того, что произошло между ней и графом.

— Ты про то, что он поздравил меня с победой? — спросила она. — Но, Оуэн, все поздравляли меня, обнимали и целовали.

— Ты хочешь сказать, что кто-то еще, кроме графа, поцеловал обе твои ручки, а потом приложился и к твоим губам? — возразил Оуэн. — Подумай, что скажут люди, Шерон. Мне не хочется, чтобы пошли разговоры. Ты моя женщина, и мне придется наказывать тех, кто будет распускать язык на твой счет. Но ты не очень-то помогаешь мне.

— Оуэн, я прошу тебя, не порти мне этот день, — попросила Шерон. Но она чувствовала, что все уже безнадежно испорчено. — Уверяю тебя, никто ничего не скажет. Да и не о чем говорить. Просто граф был рад за меня. Все радовались моей победе. По-моему, после того как меня объявили победительницей, в Кембране не осталось ни одного мужчины, который не расцеловал бы меня. И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я плохо помогаю тебе?

— Ты ведешь себя так, что я выгляжу болваном, который не может справиться даже со своей женщиной, — буркнул Оуэн.

— Не надо так, — сказала Шерон с досадой. — Мне не нравится, когда ты такой грубый, Оуэн. Мне не нравится, когда ты называешь меня «своей», будто я твое имущество, которым можно распоряжаться.

— Да, теперь я вижу, — ответил Оуэн, — что Гуин был чересчур мягок с тобой, Шерон. Может, из-за того, что ты дочка Фаулера и училась в Англии и все на тебя смотрят как на особенную. Но запомни, я не позволю тебе вертеть мной, и лучше будет, если ты сразу все уяснишь для себя.

— Это что же я должна уяснить для себя? — Шерон чувствовала, как дрожит ее голос.

— Что ты моя, — ответил он. — Что не будешь позорить меня, не будешь давать людям повода судачить о тебе. Что когда станешь моей женой, то будешь ходить по струнке. Если, конечно, не хочешь неприятностей, — добавил он и замолчал.