Если он, отбросив все доводы рассудка, пойдет на поводу своего сердца, из этого не выйдет ничего хорошего. Нет, он не позволит себе поддаться сомнениям.

Пришлось заниматься и совсем неприятными делами, требовавшими безотлагательного внимания. Он вызвал в замок Гиллима Дженкинса. Он понимал, что уже сам факт приглашения в замок должен был внушить ужас Дженкинсу, и потому умышленно заставил его прождать в кабинете лишних десять минут.

Он не выгнал его с работы, не назначил никакого наказания, посчитав, что будет достаточно одного серьезного нагоняя. Этот человек заслуживает снисхождения, решил Алекс, хотя и распускал мерзкие слухи о Шерон, хотя спровоцировал ее побег за демонстрантами в Ньюпорт. Он сам пострадал от «бешеных» — они избили его плетьми, разгромили его дом. И кроме того, у него жена и пятеро детей, которых он должен содержать.

Затем настал черед Джошуа Барнса. Он управлял заводом и шахтой двенадцать лет и сделал производство прибыльным, но совершил очевидную подлость. Его обида на Шерон, обида на то, что семь лет назад она отказалась выйти за него замуж, переросла в злобное, патологическое чувство мести. Он нанес ущерб ее репутации, подверг ее незаслуженным страданиям, жестокому наказанию, и, в конце концов, это он бросил ее навстречу смертельной опасности. Этот поход в Ньюпорт мог стоить ей свободы или даже жизни. Алекс несколько раз просыпался среди ночи в холодном поту, разбуженный видением Шерон, лежащей на брусчатке под мертвым телом Оуэна. Пуля, лишившая жизни Оуэна Перри, с той же легкостью могла отнять жизнь у нее.

Барнс в таком случае был бы убийцей.

Итак, Барнс был уволен. Алекс заставил себя рассмотреть этот вопрос бесстрастно, как предприниматель рассматривает вопрос найма управляющего, хотя его кулаки сейчас чесались так же сильно, как три месяца назад, когда ему хотелось избить Перри. Алекс встретился с Барнсом в его кабинете на заводе, позволил ему сказать все, что тот мог сказать в свое оправдание, и, не найдя его доводы убедительными, объявил ему, что он уволен. Уволен без рекомендации. Алексу нелегко далось это решение, ибо он прекрасно понимал, что ставит таким образом крест на карьере бывшего управляющего. Но он не мог поручиться за честность и добросовестность этого человека.

Он дал ему на сборы три дня.

— Если через три дня вы еще будете здесь, то мне придется применить силу, — холодно отчеканил он в лицо взбешенному Барнсу. — А если я узнаю, что вы появлялись рядом с миссис Джонс — пусть даже в радиусе одной мили от нее, — я убью вас. Я не спрашиваю, доходчиво ли я объяснил. Вы свободны, Барнс.

— Вы обанкротитесь еще до весны! — прошипел Джошуа Барнс. — И вот тогда я посмотрю, как вы запоете.

Алекс только смерил его ледяным взглядом.

И был еще один человек, с которым он должен был встретиться. Он не хотел пугать Ангхарад Лейвис вызовом в замок. Он узнал, где живет ее отец, и отправился туда.

Она сама открыла ему и тут же испуганно спряталась за дверью. Алекс ужаснулся, увидев синяки на ее лице, ее заплывшие веки и распухшие губы.

— Ангхарад, — сказал он, входя и закрывая за собой дверь. — Это Барнс постарался?

— Он узнал, — сказала женщина. — Он догадался. Но это пустяки. Главное, что Шерон Джонс вернулась живой.

— Боже мой, — прошептал Алекс, закрывая глаза. Он вспомнил, как сказал Гиллиму Дженкинсу, что вызовет его к себе по возвращении из Ньюпорта. Дженкинс, конечно, сразу же доложил об этом Барнсу, и тот сделал очевидный вывод. А ведь он, Алекс, обещал Ангхарад, что никто и никогда не узнает, откуда у него информация о Шерон. — Наверное, он бил вас не только по лицу?

— Это не важно, — ответила Ангхарад. Но Алекс взял ее руки в свои, и она вдруг расплакалась. — Он перекинул меня через коленку, сэр. Как сопливого сорванца. Я даже сейчас не могу присесть. Слава Богу, что я не вышла за него. Наверное, я бы давно раскусила его, если бы не его богатство и власть. Я словно потеряла рассудок — мне так хотелось жить красиво. Сэр, я заслужила то, что получила. Отец столько раз предупреждал меня, да только я не слушала его! Я теперь боюсь идти в церковь — отец Ллевелин с позором выгонит меня.

Алекс сжал ее ладони в своих руках.

— У вас доброе сердце, Ангхарад, — сказал он. — Ради подруги вы рисковали своей безопасностью и отказались от всяких надежд. Вряд ли можно лучше доказать свою любовь, чем это сделали вы, а ведь именно любви к ближнему учит нас Священное Писание.

Ангхарад всхлипнула и посмотрела на него. Ей вдруг стало неловко от того, что он держит ее руки в своих, и она постаралась освободить их. Он тут же отпустил ее руки.

— Насколько мне известно, — сказал Алекс, — вы занимаетесь уборкой в доме священника? Вы убирались также у Барнса и у Перри, верно?

Она проглотила комок в горле и кивнула.

— Если вас это заинтересует, я мог бы предложить вам работу в замке, — продолжил Алекс. — Моя экономка, мисс Хэйнс, недавно жаловалась мне, что в доме не хватает слуг. Вы могли бы прийти и поговорить с мисс Хэйнс, может быть, на следующей неделе, когда пройдут синяки у вас на лице?

Ангхарад недоверчиво и испуганно посмотрела на него.

— Ох, — выдохнула она. — Конечно… Да, я приду. Хотя я и получаю теперь пенсию и мне есть на что жить, я не могу без работы.

Он улыбнулся.

— Значит, договорились. Я предупрежу мисс Хэйнс, что вы придете на следующей неделе, — сказал Алекс, берясь за ручку двери. — Еще раз благодарю вас, Ангхарад, за вашу смелость и доброту. Я чувствую себя в неоплатном долгу перед вами.

— Спасибо, милорд, — сконфуженно пробормотала Ангхарад.

Хорошо, что он встретился с Ангхарад уже после разговора с Барнсом, подумал Алекс, когда проходил мимо флигеля бывшего управляющего. Он едва сдерживал себя — ему хотелось ворваться к Барнсу и вытрясти душу из подлеца. Нет, он не станет этого делать. Насилие всегда ведет за собой еще большее насилие. Сейчас, когда они все высказали друг другу, потеря работы и всяких перспектив будет самым страшным наказанием для Барнса.

Да, пожалуй, то решение, которое он принял в первые дни по возвращении из Ньюпорта, оказалось правильным. Только так, постоянно занимаясь делами, а все свободные часы посвящая Верити, он сможет не думать о Шерон. Ему нельзя думать о ней, пока она здесь, в Кембране.

Потом, когда она уедет, он, вероятно, сможет думать о ней без боли. Сможет спокойно вспоминать то, что произошло между ними.

Но не сейчас. Не сейчас.

В день похорон Оуэна Перри церковь была битком набита людьми. Среди них было лишь несколько человек, которые когда-либо осмеливались перечить ему, большинство боялись его силы и власти. Пришли и те, кого потрясло известие о том, что Перри был среди «бешеных быков» и сам участвовал в расправе над своей невестой, и те — в основном женщины, — которые считали его виновным в провале демонстрации, хотя по какой-то злой иронии судьбы он оказался единственной жертвой из кембранцев.

Но пожалуй, не было в Кембране человека, который не уважал бы Оуэна Перри, не горевал бы о его смерти. Каждый чувствовал, что с уходом Оуэна Перри из их жизни ушло что-то важное. Кроме того, он был одним из них, и несмотря на все потрясения последних месяцев, несмотря на страх и насилие, чувство общности жило в сердцах людей.

У Оуэна Перри не было родных. Но в каком-то смысле каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок в Кембране был ему родственником. Они искренне оплакивали его; их горестное пение, казалось, могло поднять крышу церкви, чтобы достичь того места на небесах, откуда сейчас их слушала его душа. Длинной вереницей они шли за его гробом и снова пели на кладбище — на тот случай, если все же крыша церкви помешала быть услышанным их горю на небесах.

Мужской хор вел песню обычным порядком, но два баритона с трудом справлялись со своей партией, словно умышленно демонстрируя, как обеднел их хор из-за отсутствия Оуэна Перри. Они пели «Хираэт» для того, кто уже никогда больше не ощутит этой щемящей душу тоски, этого невыразимого желания, понятного только узникам плоти. Они пели «Хираэт» для того, кто отринул бренные желания ради вечной жизни.

Пока шло отпевание, Шерон вместе с дедом сидела в первых рядах, а потом, на кладбище, оцепенело стояла над разверстой могилой, не в силах плакать. Оуэн. Он собирался жениться на ней, и теперь она вновь чувствует себя овдовевшей. Когда они гуляли в горах, он хотел ее. Он грозился, что будет наказывать ее, если она и дальше, после свадьбы, будет перечить ему. Он хотел побить ее, чтобы не допустить наказания «бешеных быков». А потом сам же был там, в горах, когда они пришли за ней, и он же убедил их снизить приговор с двадцати до пятнадцати плетей. Он остановил их, когда заметил, что она в кровь искусала губы, и засунул ей в рот тряпку. И он же велел связать ее, когда обнаружил в колонне мужчин, двигавшихся к Ньюпорту. Он кричал на нее, когда заметил ее во дворе перед гостиницей.

А потом погиб, защищая ее.

Она держала его в своих объятиях, когда он умирал. Он сказал ей кариад.

Оуэн. Невозможно было поверить, что это холодное, тихое тело, лежащее сейчас в гробу, когда-то было Оуэном. Куда девались его сила и энергия, его страсть и нежность?

Оуэн.

Шерон подняла глаза, оглядывая мужской хор, который вел прощальную песню, и невольно ее взгляд остановился на том месте, сейчас пустом, где раньше стоял Оуэн. Гроб уже опускали в землю. Как когда-то опускали в землю гроб с ее матерью. С Гуином. С Дэффидом.

Оуэн! Ах, Оуэн!

Эмрис крепко сжал ее плечо, и только теперь она почувствовала, как бегут по ее щекам слезы. Она не стала утирать их, не стала отворачиваться от случившегося, не спрятала лицо на груди Эмриса.

У любви много лиц. И Оуэн был одним из них. Она не будет прятаться от горя, не будет анализировать свое чувство к нему. Она любила его, и она оплакивает его смерть.

Он был частью ее жизни. И эта часть ушла вместе с ним.

Когда была прочитана прощальная молитва и она повернулась, чтобы уйти, то увидела графа Крэйла. Она знала, что он был в церкви, хотя и не оглянулась ни разу.

Она знала, что он пришел на кладбище. И теперь он подошел к ней.

— Я любила его, — сказала Шерон, глядя ему в глаза. Его лицо было неподвижно, но глаза излучали понимание и тепло.

— Я знаю, — сказал он. Он взял ее холодные руки в свои, сжал их почти до боли, затем поднес к губам. — Я сочувствую твоему горю, Шерон.

Эмрис все так же держал ее за плечо. Ей было все равно, что он смотрит на них и слышит их. «Я любила его. Я люблю тебя». Как много лиц у боли. Как много лиц у любви.

Глава 29

Эмрис знал, что Джошуа Барнс уезжает. Об этом знали все. Но только Эмрис знал доподлинно о причинах его отъезда. Он знал, что Барнс должен уехать в день похорон Оуэна. Но только во время похорон он узнал о том, что случилось с Ангхарад Лейвис.

Он проводил Шерон до дома и оставил ее на попечение бабушки, переоделся и направился в Гленридский парк. Всю дорогу, пока он шел через поселок, мимо завода и шахты, он молился, чтобы Барнс еще не уехал.

Он застал его.

Отец Ангхарад после похорон вместе с другими мужчинами ушел в «Три льва». Когда спустя два часа Эмрис постучался в дверь их дома, Ангхарад была одна. Она открыла дверь и охнула, увидев его, а затем поспешно отвернулась и ушла в глубину кухни.

— Это ты? — спросила она. — А отца нет. Он в «Трех львах».

— Ангхарад, — сказал Эмрис, входя в дом и закрывая за собой дверь. — Крэйл велел Барнсу убираться из Кембрана. Но даже если б он не сделал этого, Барнс никогда больше не побеспокоил бы тебя.

Ангхарад посмотрела на него через плечо. Он поднял руки и показал ей разбитые в кровь костяшки кулаков. Ее глаза наполнились слезами.

— Садись, я промою твои раны.

Он сел за стол и молча смотрел, как она наливает в таз воду из ведра и из чайника. Потом она достала из комода кусок мягкой ткани и, вся трепеща, подошла к нему. Дрожащими руками она промыла ему раны.

— Может, перебинтовать? — спросила она, отводя глаза.

— Не говори глупостей, — буркнул он. Ангхарад вздохнула.

— Ну, тогда иди, Эмрис Рис, — сказала она. — И спасибо тебе.

— Ангхарад, — тихо заговорил Эмрис, — я вчера ходил просить, чтобы меня назначили на место Оуэна Перри и дали его дом. Конечно, может, мне и не дадут ни того, ни другого. Но Крэйл обещал, что к весне будет построено много новых домов.

— Посмотри на меня, — сказала Ангхарад, хотя сама и не решалась поднять на него глаза. — Я заслужила каждый из этих синяков, как и те, которых ты не видишь. Я шлюха и доносчица.

— Кто из нас не делает глупостей? — возразил Эмрис. — Ты для меня — все та же Ангхарад.

Она еще ниже склонила голову, но он видел, как у нее на глазах заблестели слезы.

— Я сегодня был в церкви, на похоронах Оуэна, — сообщил он. — И знаешь, я, наверное, теперь буду ходить на службу. И уж конечно, пойду туда на нашу с тобой свадьбу.