Страх разрастался. Что-то должно было случиться нехорошее, раз все они куда-то исчезли.

Она попыталась успокоиться. Наверное, всему этому найдется простое объяснение. И в то же время ей хотелось взбежать наверх и защитить Адама от неведомой опасности.

Дверь из кухни была открыта, и она вышла на крыльцо. Солнечный свет ее ослепил. Она уже две недели не выходила из детской. И сощурилась. Потом она увидела, что открыта дверь в амбар, и поспешила к нему. В амбаре было темно и прохладно. И ни души. Но в это время в пустом стойле кто-то пошевелился, и она вздохнула с облегчением. Это, конечно, Доначьяно. Она как-то застала его там спящим.

Она ступила два шага к стойлу — и затем наступила внезапная темнота! Она задыхалась! На нее набросили что-то очень тяжелое и завернули в это что-то. Она не могла дышать. Она почувствовала на своем теле руки, много рук, которые ее вертели и заворачивали. Она попыталась отбиваться, но это было бесполезно. У нее перехватило дыхание, она закричала, но еле услышала свой крик. Где же все? Неужели ее некому защитить? Ее обхватили чьи-то грубые жесткие руки, она почувствовала их у себя на запястьях и еще что-то — это была веревка! О, если бы она могла вдохнуть воздуха! Она отбивалась от невидимого врага, задыхаясь.

То, что ей набросили на голову, покрывало всю ее и было тяжелым. Ей казалось, что шея вот-вот переломится. Она постаралась дышать поглубже. Сопротивление было бессмысленно. Она опять попыталась закричать.

Она также пыталась устоять на ногах, но не удержалась и упала ничком. С нее сняли то невыносимо тяжелое, чем она была закутана. Она глубоко вдохнула свежий прохладный воздух, радуясь, что может свободно дышать.

Но видеть она ничего не могла из-за повязки на глазах. Чьи-то руки поставили ее на ноги. Затем грубо бросили, и что-то ударило ее в живот. Ее понесли вниз головой. Она пыталась оттолкнуться связанными руками, но ткнулась в стену. Что-то железной хваткой стиснуло ее лодыжки.

Вдруг ее опять поставили на ноги. Сквозь повязку на глазах можно было различать свет, она почувствовала солнечное тепло и повернулась на звук голоса. Кто-то был рядом!

— Пожалуйста, помогите! — закричала она беззвучно. — Пожалуйста! Я нужна своему малышу.

Все это очень напоминало тот случай, когда ее похитил Кот, но тогда она была уверена, что Сет ее спасет. На это: раз она не очень была в этом уверена, учитывая, как она с ним обходилась в последние дни. Ее перебросили через седло, и она инстинктивно ухватилась за поводья. Ее обидчик сел позади, и она изо всей силы ударила его правым каблуком. Она слышала, как он втянул воздух, словно от сильной боли, и начала бить снова, но его рука обхватила ее за талию и так стиснула, что она не могла вздохнуть. Она опустила ногу, и рука ослабила давление.

Ехали они долго. Видеть дорогу она не могла. Она старалась дышать тише и глубже и как-то уравновесить себя на седле. Иногда под копытами лошади плескалась вода. Похоже было, что они несколько раз пересекали речные потоки. Иногда она чувствовала, как похититель понукает лошадь взбираться на гору. Она очень ослабла за эти две недели, когда почти ничего не ела и еще меньше спала.

Она постаралась осмыслить создавшееся положение. Может быть, эти люди уже убили Розелль, и Мартина, и Сета! Но, может быть, Сет спасся? Последнее время она почти не думала о нем, но сейчас все больше начинала беспокоиться. Как она могла относиться к нему так небрежно?

Ее внезапно сняли с лошади. Она стояла недвижимо, пытаясь сохранять равновесие. Потом за спиной послышались шаги и звук отворяемой двери. Ее ввели в дом, ступенька за ступенькой.

Она прислушалась. Понюхала, чем пахнет. Это был запах горящих дров. Человек обошел ее кругом. Шаги у него были медленные и легкие. Его руки легли ей на плечи. Затем на голову. Он распустил ей волосы. Руки расправляли их, нежно расчесывая пальцами.

Она отступила назад, но он крепче сжал ее плечи.

Теперь руки были на талии, они обнимали ее, большие пальцы скользнули вверх и коснулись места под грудью. Она стояла не шелохнувшись, только вся напряглась. Он дотронулся до ее лица, ладони охватили ее щеки.

Теперь он расстегивал маленькие пуговички на лифе ее грязного домашнего платья.

— Нет! — Она отрицательно мотнула головой.

В горле у нее хрипело. А он продолжал медленно заниматься тем же делом. Вот он расстегнул лиф. Теперь, очевидно, на очереди корсет и нижняя рубашка.

Она почувствовала, как что-то холодное коснулось ее плеча.

Она отпрянула и упала на колени. И откинулась назад, готовая наброситься на насильника. Плечо болело, на нем было что-то теплое и влажное. Кровь! Он нанес ей рану.

Она встала и стояла очень тихо. На плечо положили что-то холодное, и оно перестало болеть. Она почувствовала, как человек рванул платье на другом плече и обнажил бок. Опять рванули с другой стороны, и платье упало на пол. Она услышала шаги, и потом ей стало теплее от разгоревшегося огня. Он сжег платье!

Затем она почувствовала, как быстрыми, порывистыми движениями человек срывает с корсета кружево. Затем с нее сняли корсет. Она глубоко и свободно вздохнула, избавившись от его давящей хватки. Человек сорвал с нее рубашку, и все это вместе с корсетом тоже бросил в огонь.

Наконец руки коснулись ее затылка, и повязка спала с глаз.

Сначала все расплылось перед ее взглядом, наконец глаза стали различать предметы…

— Здравствуй, женушка! О нет, кляп пока останется на месте. Мне нужно многое тебе сказать, и я не хочу, чтобы ты меня прерывала.

Она нагнулась, пытаясь прикрыть наготу, глаза ее смотрели умоляюще.

— Как видишь, я сжег твою одежду. И хочу, чтобы ты некоторое время оставалась в таком натуральном виде, — и он опустился на стул у очага. — Подойди поближе, я хочу полюбоваться тобой.

Он взял ее руку, она попыталась вырваться, но он держал ее крепко.

— Ты на меня сердишься, да?

Она выразительно кивнула головой, пристально глядя на него.

— Я хочу объяснить тебе свой поступок. Я очень терпелив. Но я не святой мученик. Я собирался ждать годы, пока ты не сменишь гнев на милость, но то, как стали развиваться события на ранчо «Три короны», истощило бы терпение и святого. Многие ли женщины могут сказать, что их мужья погрешили против них только однажды? Я совершил большой проступок и нехорошо себя вел потом. И все это принесло нам обоим много страданий.

Морган, если ты не прекратишь так хмуриться, то через два дня у тебя весь лоб будет в морщинах. Я знаю, что разрубил узел довольно простым и грубым способом. Но я почти месяц наблюдал за тем, как ты живешь. И уверен, что ты портишь свою жизнь.

Она стала вырываться, но он посадил ее на колени, положил ее голову себе на плечо и обнял за ноги.

— Вот так сидеть с тобой мне очень нравится. И я даже не знаю, могу ли я вести разговор дальше. — Голос у него охрип, он поглаживал ее бедро. — Как я удивился, впервые увидев тебя обнаженной! И каждый раз, видя твое тело, я восхищался его совершенством.

— Морган, я так сильно тебя люблю. — Он не обратил внимания на громкое протестующее мычанье. — Я уже думал, что все в порядке, когда Гордон уехал, но потом заболел Адам, и я должен был ехать за Люпитой. А когда вернулся, то убедился, что надо что-то делать и делать срочно. Кто-то должен всегда о тебе заботиться и помогать. Я оставил тебя на одну лишь неделю и посмотри, что с тобой стало? Ты перестала есть, мыться, от тебя пахнет просто ужасно, и ты превратила моего доброго, веселого сынишку в какое-то хныкающее чудовище.

Каждый раз, когда я уезжал, случалось что-нибудь ужасное. По дороге в Нью-Мехико я оставил фургоны и поехал вперед, и тебя похитил Кот. Я опоздал на вечер к Монтойя, и… ну ты знаешь, чем это кончилось.

Она отвернулась.

— Но больше я так не могу, — внезапно он переменил тему.

Она взглянула вопросительно.

— Не могу стоять в стороне и видеть, как ты ломаешь дурочку. Ведь я тоже нужен тебе. Она рванулась прочь, вздернув подбородок.

— В искусстве пантомимы ты просто неподражаема. Да, я тебе нужен, и последние дни этому доказательство.

Он заговорил тише:

— Может быть, тебе интересно узнать, что я собираюсь делать дальше? Я хочу держать тебя здесь до тех пор, пока ты не придешь в себя. Пусть для этого потребуется год. Я буду ждать до тех пор, пока ты, наконец, не сознаешься, что любишь меня.

Ты, конечно, думаешь, что это невозможно, но уверяю тебя в обратном. А пока ты станешь осознавать характер своих чувств ко мне, я тебя просто сведу с ума от страсти.

Глаза у нее расширились, и тело напряглось.

— Нет, не прямо сейчас. Сначала я тебя вымою, накормлю и дам тебе отдохнуть. Надеюсь, тебе здесь понравится, потому что Розелль, да Розелль, и не смотри на меня так, словно она предательница, — упаковала со мной столько еды, что нам хватит на месяц. Она, между прочим, едва не выдала меня там, в амбаре. Если месяца не хватит, я запру тебя здесь и опять поеду за припасами. Да, я запру тебя здесь, ты будешь пленницей любви, моя любимая, моя бесценная, — и он поцеловал ее в кончик носа.

А затем потерся отросшей щетиной о ее живот, и она невольно рассмеялась.

— А, ты понемногу смягчаешься, да? Я выну кляп, если ты обещаешь не кричать. Не то, чтобы тебя кто-нибудь здесь услышал, но я жалею собственные уши.

И он снял повязку с ее рта.

— Сет Колтер! Ты самый ужасный… Но он закрыл ей рот поцелуем, и это был сладкий поцелуй.

— Ты не сможешь отсюда убежать, так что успокойся.

Он опять ее поцеловал, на этот раз в поцелуе было больше страсти. И все еще касался ее губ своими губами, когда заговорил:

— Морган, милая, тебе… кто-нибудь… когда-нибудь говорил, что от тебя… ужасно пахнет?

— Ах ты! — И она изо всей силы запустила ему в плечо ногти.

Он удивленно посмотрел туда, где показалась капелька крови, и засмеялся.

— Значит, ты отплатила за порез на своем собственном плече. Но я бы тебя не поранил, если бы ты не металась, как обезумевший кролик.

— Сет, я нужна Адаму.

— Нет, любимая, ты ошибаешься. Адаму ты не нужна. По крайней мере, некоторое время. Представляю, как при твоем к нему отношении он и в тридцать два года будет мочиться в пеленки, в которые ею будет заворачивать его старушка мама, а она так никогда и не удосужится помыться.

Морган запротестовала было, но не смогла сдержать смешок. «Господи, какую смешную картину он нарисовал. Неужели я произвожу такое впечатление?»

— Еще неделя, и он разучится ходить. Ведь он уже разучился говорить.

— Но зачем ты меня привез сюда? — И она обвела взглядом стены домика.

— А что бы ты ответила, если бы я сказал: «Морган, давай проведем вместе две недели в горах?»

— Ну, я бы…

— Да ты бы нашла двести причин, почему мы не можем уехать.

— Но зачем ты мне заткнул рот, и завязал руки, и сорвал платье?

— Рот завязать было необходимо, иначе бы ты кричала всю дорогу, а мне не хотелось, чтобы ты сорвала голос, — и он улыбнулся, и на щеках у него показались глубокие ямочки. — А снял я с тебя платье потому, что очень хочу тебя. Я ведь в душе пират, похититель и развратитель юных девиц вроде тебя. — И он снова пощекотал ее своей бородой.

— Сет, — она смеялась, — но теперь ты развяжешь мне руки?

— Нет.

— Нет?

— Нет, пока тебя не вымою. От тебя пахнет хуже, чем от работников в амбаре.

— Сет!

— Я действительно так думаю. Если бы сюда заявился медведь, он принял бы тебя за медведицу.

— Эй ты! — И она попыталась связанными руками ударить его. — Ну почему ты не романтический влюбленный, какие описываются в литературе?

— А какого бы ты предпочла? С бурным темпераментом, который бы швырнул тебя на землю и немедленно взял, или коленопреклонного, целующего ручки?

— Ну, не знаю…

— Ну, признайся, моя Джиневра, ведь я твой Ланселот.

И она опять хихикнула:

— Но, сэр, правила благородного, романтического поведения запрещают рыцарю говорить прекрасной даме, что от нее скверно пахнет.

— Милая моя, но, может быть, «милая» не то слово… Любовь моя, хочешь верь, хочешь нет, но я все еще тебя люблю… хотя от прекрасных, царственных дам так не пахнет, они регулярно моются.

— Ну что ж, мой прекрасный рыцарь, может быть, вы отведете меня в туалетную комнату с ванной, где я могла бы помыться?

Сет бесцеремонно столкнул ее с колен, подошел к двери и распахнул ее настежь.

— Ванна вас ожидает.

— Но снаружи холодно. Давай нагреем здесь воды.

— Я захватил большой кусок душистого мыла и весь его истрачу на твое прекрасное тело.