Сантана относился к тому типу людей, с которыми Джеймс Бонд обязательно перебросился бы шуткой-другой за chemin de fer table, что бы ни означал этот чертов chemin de fer table. Но как он мне ни улыбался, как ни строил глазки-сливы, намекая на то, что с ним легко поладить, я просек, что из этого субчика придется клещами все вытягивать. Казалось, он заучил наизусть тот же неизбежный сценарий, что и Линдси: «Звездная ночь» — потрясающий фильм, Линдси — великая актриса, Сай Спенсер — великий продюсер…

— Создание фильма, — растолковывал мне он вкрадчиво, как настоящий англичанин, выплевывая каждую гласную, — это процесс сотрудничества. И я не могу вам описать, насколько приятно мне было, — и в творческом, и в личном плане, — работать вместе с Саем и Линдси.

Ну тут уж я не выдержал:

— Мистер Сантана, прошу вас, заткните фонтан. Нам доподлинно известно, что у вас был роман с Линдси.

Он дернулся всем телом, как будто я пропустил сквозь его стул разряд электротока.

— Это абсолютная ложь, — объявил он. Он произнес «абсольютная».

— У нас имеются свидетели.

(На самом-то деле все, чем мы располагали, были рассказы третьих лиц о качающемся трейлере. Но рискнуть стоило.)

Он принялся изучать вены на руке. Однако спустя мгновение я обнаружил, что он не столько поглощен созерцанием собственных вен, сколько интимным общением со своим обручальным кольцом. Сантане было ближе к сорока, и он успел достичь определенного положения в жизни. Вполне вероятно, что как раз в этот момент он в уме подсчитывал, во сколько ему обойдется каждое вздрагивание трейлера, в том случае если расстроится его брак. Стоит ли Линдси сотни тысяч долларов из расчета на каждый изгиб тела. А может, его просто мучило сознание вины.

— Почему бы вам об этом не рассказать?

— Так и быть, — вздохнул он.

Размазня размазней. Такой на вид бойкий, а духу не хватило поинтересоваться, кто же эти очевидцы и что же они видели. Ну, милый, теперь ты у меня на крючке, костьми ляжешь, а выложишь все. Он угнездил свою пижонскую задницу поближе к спинке стула, а корпус наклонил вперед.

— У нас был роман, — доверительно сообщил он, буквально шепотом, как бы говоря: поклянись, что не выдашь. — Но поймите меня правильно, это не легкомысленная связь, как обычно в съемочных группах. Это… ну, это настоящее чувство. Я не хотел бы, чтобы вы подумали, что…

— Не волнуйтесь, мистер Сантана. Само собой, это ваше сугубо личное дело. Вы работаете вместе, и то, что произошло между вами — в порядке вещей. Обычное дело. Просто в нашей ситуации возлюбленный вашей возлюбленной, можно сказать, жених… ну не важно… В общем, ему прострелили сердце и голову. Поэтому я вынужден кое о чем вас порасспросить.

— Да, наверное, вы правы… Быть может, мне следует проконсультироваться с адвокатом?

— Вы можете консультироваться с кем хотите. Нанять целую юридическую фирму. Вы — человек не простой, вы знаете свои права. Но какой смысл? Ведь вы же ни в чем не виновны.

— Конечно, нет.

— Тогда просто ответьте на пару вопросов. Или сейчас — чтобы облегчить мне жизнь. Или, если угодно, — позже, в присутствии вашего адвоката.

Честное слово, я вовсе не пытался сбить его с толку. Меня просто совершенно не вдохновляла перспектива где-нибудь посреди следующей недели столкнуться с идиотом в темно-синей тройке, приперевшимся сюда прямо из Манхэттена, который, засунув большие пальцы в жилетные кармашки, вставит мне большой пистон по поводу нарушения процессуального законодательства.

— Сай знал о ваших шашнях с Линдси?

— Нет. Конечно, нет.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Я спрашивал. Я очень переживал, но она сказала, что убеждена в этом.

— И по всему выходило, что между ними все было «тип-топ»?

— Я надеюсь, он так и думал.

— Это значит что?

— Это значит, что он не знал о чувствах Линдси ко мне и о моих чувствах к ней.

Если вы когда-нибудь читали душещипательные любовные истории, в которых у героев непременно блестят глаза, вы поймете, что я имею в виду. Без дураков, глаза Виктора Сантаны заблестели. Он весь так и засветился от любви. В жизни не подумаешь, что такой взрослый дядя в дорогой спортивной куртке может быть таким размазней, но что поделаешь — таким уж он был.

— Был ли Сай доволен игрой Линдси?

Да, уж точно, это не самый желанный вопрос для Виктора Сантаны. Взгляд его потускнел. Он заерзал на стуле и сел прямее, мгновенно напрягшись. Он попытался успокоиться, поглаживая галстук, весь усеянный гербами то ли его любимого клуба, то ли его достославного семейства.

— Видите ли, мистер Сантана, я со многими беседовал и имею некоторое представление о ситуации, так что сделайте милость, не выдумывайте ничего. Был ли Сай доволен игрой Линдси?

— Он был не в восторге.

— А если быть объективным? Что вы можете сказать о ее игре?

— Она играла изу-ми-тель-но. Я не шучу.

Он оставил наконец в покое свой галстук и принялся вертеть обручальное кольцо.

— Значит, Сай Спенсер был не прав?

— Да. Абсолютно.

— Но какой смысл такому опытному режиссеру думать, что актриса, да еще та, с которой он вроде бы связан более тесными узами, — гробит его фильм? Тем более если это неправда?

— Сай стремился контролировать все стороны жизни Линдси. И стоило ей только заявить о своей независимости, как он начал подминать ее под себя, чтобы она еще больше от него зависела.

Версия Сантаны слегка расходилась с тем, что говорила Линдси. Зато, по крайней мере, не оставалось сомнений, кто втемяшил это ему в голову.

— Сая пугала сама мысль о том, что он может ее потерять. Поэтому он играл на ее уязвимости. На первый взгляд кажется, что Линдси — сильная. Но она очень ранимая женщина.

— Что Сай говорил о ее игре?

— Он указал на то, что Линдси слишком холодна.

Сантана тряхнул головой, будто бы не в силах осмыслить подобное бесчувствие — вот только жест у него вышел какой-то преувеличенный, как у актера немого кино.

— Чего он хотел от вас?

— Он велел мне растормошить ее.

— Он хотел, чтобы вы как-то настроили ее на игру?

— Нет. Клянусь, этого не требовалось. Она играла превосходно.

(Ну давай же, хотелось сказать мне. Будь самим собой. Твой папаша, наверное, был бригадиром на стройке, иначе откуда у тебя этот выговор: «кленус», «привасходна»?)

— Нет, дело было не в словах, — объяснил он. — А в тысяче незаметных нюансов. Вы знаете, камера не даст солгать.

— Вам видна была эта теплота на просмотрах?

— Определенно.

— Кто еще, кроме вас и Линдси, это заметил?

По тому, как долго он молчал, я понял, что загнал его в тупик. Поэтому пока Сантане не пришло в голову оскорбиться, я решил сменить пластинку.

— А ваша работа? Был ли Сай доволен вами?

Сантана отвязался наконец от своего обручального кольца и воззрился на меня.

— Кроме того, что он не был доволен моей работой с Линдси, думаю, в остальном он был удовлетворен. Шла всего лишь третья неделя съемок.

— Он упрекал вас в чрезмерной мягкости с Линдси?

Опять молчание.

— Ну-ну. Почему я должен выслушивать тысячи рассказов из третьих рук, когда вы сами способны рассказать мне всю правду?

— Он сказал, что он… — Он замотал головой, как бы отказываясь произнести непроизносимое.

— Он сделает что?

— Он заменит меня кем-нибудь другим, кому удастся…

— Ну говорите.

— Он был груб. Знаете, как говорят о людях типа Сая? Вы можете забрать мальчика из Бруклина, но Бруклин из мальчика вам не забрать. Он сказал, я цитирую: «Делай, что хочешь, поставь ее раком, но пусть она ведет себя как настоящая женщина».

— Конец цитаты, — подытожил я.

— Ах да, в самом деле, — спохватился он. — Конец цитаты.


Что-то я никак не мог врубиться, отчего это вдруг Николя Монтелеоне столь знаменит. Не то чтобы он был нехорош собой. Каштановые волосы, подходящие глаза. Крупные губы, которые критики, наверное, окрестили «чувственными». И для худого мужика уйма мускулов, да еще в таких местах, где не нужно, — скажем, на предплечьях, как будто он был кузнецом. Если бы он работал у нас в отделе, он был бы, наверное, не самым красивым парнем, но вторым или третьим. Но неужели кто-то платил ему по миллиону за роль только за то, что он такой крепыш? Я видел пару фильмов с ним и никогда не воспринимал его как кинозвезду. В нем не было интригующей загадочности; несмотря на сонные, с тяжелыми веками глаза, он весь так и искрился добродушием.

Но что до «Звездной ночи», он вполне подходил к этой роли: этакий плейбой. Густые длинные волосы зачесаны назад. Рукава розовой рубашки закатаны по локоть. Надо сказать, что, сидя в нашей отвратительной «ксерокофейной» комнате, Ник не выпендривался. Более того, он как бы приглашал меня забыть, что он кинозвезда. Я, мол, парень простой. Давай дружить!

Меня вполне устраивала идея временно подружиться с кинозвездой. Он казался довольно добродушным мужиком, и чертовски глупо было бы отказываться от дружбы с знаменитостью, тем более если эта знаменитость изо всех сил улыбалась, пытаясь добиться моей благосклонности. Но, будучи милейшим существом, Ник Монтелеоне, по-моему, ничего путного мне сообщить не мог. Видел ли он Сая рассерженным? — Хммм. Нет, не припомню. Был ли кто-нибудь сердит на Сая? — Ухмммм. Трудно сказать. И в таком духе в течение двадцати минут.

— Уфффф, — наконец сказал он. — Я знаю, что это очень серьезное дело, и, наверное, я буду выглядеть как последний эгоист, занятый только самим собой, но я все же дерзну задать вам один вопрос. Вы случайно не видели меня в «Линии огня»? Я играл там одного из ваших коллег.

— Видел, — ответил я. Я не специально искал этот фильм, а просто поймал его по кабельному каналу, но об этом не упомянул. — Вы очень хорошо играли.

Честно говоря, он многое схватил довольно верно: и атмосферу поддержки в отряде, и авральную работу сутки напролет, и что самое поразительное — состояние полного измождения. Но в том фильме он носил кобуру на плече — а нормальные копы так не делают, — да к тому же очень медленно, даже я бы сказал, неуклюже двигался. К моменту, когда он передергивал затвор своего пистолета, он по всему раскладу уже сорок минут как должен был числиться в покойниках. Приглядевшись к нему как следует, я понял, что он и сидеть-то как следует не умел. Только он с мужественным видом расслабленно развалился на стуле, откинувшись назад и балансируя на задних ножках, как вдруг потерял равновесие и едва не рухнул на спину. Он умудрился не упасть, но ему пришлось признать свое поражение и поставить стул на все четыре ноги, поэтому, прежде чем он нащупал точку опоры, с минуту его ступни плясали истерическое «ча-ча-ча». Бог с ними, с дорогими мускулами: любому дураку ясно, что у Ника Монтелеоне — координация чучела Франкенштейна. Воображаю себе, как во времена его детства мальчишки, набирая команду, бормотали сквозь зубы: «Ой, только не Монтелеоне!»

— Вам мой герой был понятен? — поинтересовался он. — Я имею в виду: вы ему поверили?

— Конечно.

Вообще-то, призадумавшись, я вспомнил, что в тот вечер я все крутил головой, пытаясь въехать, как же это так получилось, что у этого белого лейтенанта из Чикаго — а в кино следователи по убийствам почему-то всегда лейтенанты, — такой странный акцент, помесь речи нью-йоркского негра с Рэмбо: Ну тэ, па-донак, пушку на стол, руки за голову. Пиф-паф — и ваших нет.

— Наверное, вы думаете, что я очень самовлюбленный актер, и, может, вы и правы, но я, честное слово, умираю от любопытства: мог бы я оказаться одним из ваших коллег?

Тут я вдруг понял, чего же он хочет. Безусловного понятия. Не в качестве друга, а в качестве коллеги. Я должен был полюбить его и доказать свою любовь — в противном случае он мне не откроется. Пришлось притвориться.

— Знаете, дьявольски интересная штука вышла с этим фильмом! Вы прямо были как один из наших, — поспешил я его обрадовать. — Клянусь, вы преспокойно могли бы работать в управлении.

Тут Николя как бы оттаял всем телом. И по новой принялся за свои мужественные экзерсисы со стулом. Вытянул ноги и скрестил их перед собой. На нем были плетеные кожаные туфли вроде шлепанцев; наверное, какие-нибудь фирменные, заграничные, одному моему брату известной марки.

И, поскольку мы уже стали закадычными дружбанами, а то и партнерами, я спросил: