Клиникой руководила доктор-женщина. Детоксикация заняла примерно неделю. Две следующих недели я провел в постели с этой «докторицей», Шерон. Она называла наши занятия «позитивным лечением». Шерон всегда часто-часто дышала, как будто задыхалась. Ее влажное, жаркое дыхание отдавало ментоловыми пастилками. Каждый раз, когда все было окончено, она вопросительно заглядывала мне в глаза, словно спрашивая: не правда ли, было чудно?

Чудно? Я кое-как умудрялся привести его в активное состояние и кое-как кончал. Мой бедный член был напичкан новокаином. Клянусь, я не чувствовал ни фига.

К концу второй недели Шерон предложила мне отправиться вместе с ней в Сан-Франциско. Ну подумать только, я мог поехать вместе с ней! Потрясающая идея! «Со мной ты придешь в норму! Наркоман перестанет быть наркоманом!»

Ни своего сердца, ни какой-либо другой части тела в Сан-Франциско я не оставлял и к Рождеству вернулся домой.

Мне хватило двух дней общения с матерью и братцем, и я покинул отчий дом. Мне нужна была работа. Один из моих однокурсников по Олбани работал в городской полиции Саутхэмптона. Образования не требовалось. Платили прилично. Я подал заявление, но там была очередь, поэтому на первых порах я поступил на работу в полицию Саффолк Каунти. В глазах дрожащих за свои газоны обывателей я превратился в Стража Предместья и Хранителя Покоя.

Вскоре я начал откалывать типичные для всех истинных Бреди (в противоположность Истонам) номера, выпивая по несколько бутылок пива в день. Потом перешел на упаковку из шести бутылок. Я спился — и не сказать, чтобы я это понимал, — оставаясь в то же самое время Вооруженным Стражем Порядка. Но загвоздка состояла в том, что я был жутко честолюбивым копом. Моя работа значила для меня все. Поначалу я просто балдел от этой дурацкой амуниции: униформы, жетона, оружия, сирены. А потом я почувствовал себя частицей некой Благой Силы, Закона и Порядка. И, поднапрягшись, понял, что моя жизнь, как и жизнь всего Саффолк Каунти, может быть поставлена под контроль.

В основном я был занят работой. На досуге слонялся по Бриджхэмптону, знакомясь с женщинами и трахая их. Или болел за бейсбольную команду «Янки». (Наш идеальный мир услужливо предоставлял мне как первую, так и вторую возможности.) За последние восемнадцать лет ни с одной из женщин я не встречался дольше месяца. И регулярно выпивал по два ящика пива (по шесть бутылок каждый) и по сто пятьдесят граммов алкоголя в день. Зимой это был скотч, летом — водка.

Как и всякий запойный пьяница, я был абсолютно уверен, что таковым не являюсь. Мой разум был так ясен, я мог рассказать о каждом шаге карьеры бейсболиста Термана Мансона. А на работе, выезжая на трудные дела, я вовсе обходился без этого. Видит Бог, у меня не было никаких проблем.

До 1984 года я был детективом в чине сержанта в отделе по расследованию убийств. Работал по восемнадцать-двадцать часов в день. Перестал пить и пару месяцев воздерживался, а потом сорвался. Но успешно скрывал запой.

Впрочем, не так уж успешно. Через четырнадцать лет моего скрытого пьянства кое-кто в отделе просек, что то, что даже мои друзья всегда называли вспыльчивостью, скорее всего симптом хронического алкоголизма. Это выяснилось после одного случая. Однажды на стоянке машин у нашего управления в Яфанке я сцепился с одним типом из отдела розыска пропавших людей. Я вытащил пистолет, прицелился и прострелил ему боковое зеркало. И совершенно об этом забыл. Потом мне рассказали, отчего я так разъярился. Просто этот гад припарковал свою машину слишком близко от моего синего «ягуара-Е» (модель 63-го года). Эта машина могла за 4,8 секунды развивать скорость до пятидесяти миль в час. Я обожал свою тачку.

И тогда мой начальник, капитан Ши, предложил мне отдохнуть в «Саут-Оуксе» — в патронируемом нашим отделением антиалкогольном заведении. И это у них называлось «отдохнуть»! Они забрали мой кейс и обыскали его; общупали меня с ног до головы и отобрали бритву.

Я чувствовал себя жутко оскорбленным. Как никто из там присутствовавших. На эту богадельню вообще-то стоило взглянуть. «Все, кто что-то из себя представляет, лечатся здесь от алкоголизма», — казалось, было начертано на лбу у тамошних пациентов. Меня окружали хиппи мужеска и женска полу в тренировочных штанах и шлепанцах. Им нравилось все делать группой: они любили обсуждать своих папаш-пьяниц и своих дрянных мамаш. Они с готовностью откровенничали о том, как просыпались по уши в собственной блевотине. Они плакали. Они смеялись. Они обнимались друг с другом. Каждый из них будто бы пробовался на главную роль в телевизионном документальном фильме: «Дебби (или Марвин): портрет лонг-айлэндовского алкоголика».

В «Саут-Оуксе» я вечно мерз и молчал как рыба. «Я по уши в дерьме», — пульсировало у меня в голове. У меня нет никаких радостей, кроме онанизма — а этим я занимался до полного изнеможения — и телевизора. Знаете, когда сидишь на сеансе терапии в больнице для алкоголиков, в компании семи падших ангелов и инструктора-психиатра, когда пытаешься оглянуться на свое прошлое и просекаешь, что самым лучшим моментом твоей жизни было подключение к спортивному каналу кабельного телевидения, — тут-то и начинаешь осознавать себя немного лишним посреди общечеловеческого веселья.

«Саут-Оукс» избавил меня от алкоголизма. После выписки я вступил в общество Анонимных Алкоголиков [9]. В отделе мне сказали, что принять меня обратно не могут, но разрешили носить униформу.

Это было ужасно. Нет — унизительно, вот как это было. Я к тому времени уже вышел из того возраста, когда мальчишки мечтают надеть синий мундир. Я стал взрослым. А мне предлагали, вырядившись в костюм Мистера Копа, до конца жизни бессмысленно колесить в патрульной машине!

Почти полгода я всячески добивался своего восстановления в отделе убийств. Не считая бейсбола, моя работа — складывание головоломки — была единственным, что меня интересовало, единственным, что давало мне ощущение жизни. В конце концов я вернулся, куда хотел, потому что Ши и Рэй Карбоун нуждались во мне и пошли мне навстречу. Но потерял свой сержантский чин. И подчиненных. Ши сказал мне тогда: «Давай рассуждать здраво, Бреди. Я не поспорю даже на крысиную жопу, что алкоголизм — это болезнь. Это — твои личные проблемы. Если я когда-нибудь услышу, что ты хоть на милю приблизился к бутылке, или что-нибудь в этом роде, я тебя уволю к чертовой бабушке, и дело с концом. Усвоил?» — «Угу», — сказал я. Еще как.

В январе 1989 года, по дороге домой, возвращаясь со встречи Анонимных Алкоголиков, я встретил Линн, двадцати трех лет, родом из Аннаполиса, штат Мэриленд, учительницу школы для неполноценных детей, что при Духовной Академии Саутхэмптона. Я остановился, чтобы помочь ей сменить покрышку. Линн оказалась такой умной. Такой серьезной. Такой шикарной. Такой красивой. Она прекрасно разбиралась в машине и совершенно не нуждалась в моей помощи. Она и сама могла поменять эту покрышку. И она действительно подарила мне ощущение стабильности. Четвертого июля мы объявили о помолвке.

Вот она, «Моя жизнь». Автор Стивен Бреди. Не такой уж положительный персонаж. Скорее этакий не больно-то положительный. Может быть, даже и вовсе отрицательный персонаж. Но зато, как и каждый человек, я стремлюсь к духовному совершенству. Понимаете, о чем я говорю?

Вот, собственно, и вся моя биография до того, не самого лучшего дня, когда Сай Спенсер был убит, а я вдруг понял, что смогу навеки обрести мир и успокоение, — а может быть, даже счастье, — рядом с Линн.

Но мне никогда не будет с ней ни весело, ни интересно.

2

— Ну же, давай, говори, — подгонял я этого типа, надеясь услышать хоть что-нибудь стоящее. Тщетно. «Сай и Линдси были идеальной парой». А я, черт побери, хотел эмоций. Поверьте, весь мой опыт расследования убийств доказывал: первые беседы со свидетелями задают тон всему делу. Приходится как следует попотеть: любое сильное чувство — ярость к убийце, негодование, скорбь, неприязнь к копам — все лучше, чем разинутые от удивления рты и свинцовые от напряга задницы. Я прощупывал ситуацию то там, то сям. Бесполезно. «Сай Спенсер и Линдси Киф. Блистательная пара дельцов от шоу-бизнеса: удачливые, влюбленные друг в друга, снимающие гениальный и кассовый фильм».

— Это не совсем так, — неожиданно прошептал Грегори Дж. Кэнфилд. Он вообще-то еле выговорил эти слова. Слава Богу, хоть что-то внутри у него происходило! А ни за что не подумаешь: жизни в нем было не больше, чем в трупе. Грегори был личным помощником Сая на съемках, нанятый по случаю через какую-то киношколу. Бедняга — мало того, что он производил впечатление малахольного, он был зануда от природы. По Грегори просто плакала Книга рекордов Гиннесса: он был самым тощим человеческим существом в мире. Бордовая футболка, облепившая его ребра, и широкие шорты с защипами скорее подчеркивали, чем скрывали его костистость. В довершение всего, у него были кошмарные белесые, почти бесцветные глаза, больше подошедшие бы тщедушному зверьку, ползающему по зловонным, залитым газировкой полам темных кинотеатров.

— Э-э, мистер Спенсер и мисс Киф… вовсе не были такой уж идеальной «кинопарой».

Я с трудом разобрал, что он говорит.

По сравнению с его шепотом мой голос прогремел, как рекламное объявление о продаже моющих средств.

— Что вы говорите! Так они не были счастливы друг с другом?

— Вероятно, Линдси Киф сказала вам совершенно другое, — промямлил Грегори Дж. Кэнфилд. Он изо всех сил старался звучать убедительно. — Но я, знаете ли, думаю, все к тому и шло, — к беде.

— Что вы хотите этим сказать? Что несчастье должно было случиться с кем-нибудь из них?

— Хм… Скорее с фильмом. Ну и в результате — с кем-нибудь из них.

Он наклонился и попытался ослабить ремешок сандалий. Сандалии были ручной работы, с кожаными ремешками, крест-накрест охватывающими его ножки-палочки.

— А что было неладно с фильмом? — поинтересовался я. Но момент был уже упущен: внимание его переключилось на труп и копов, снующих вокруг убитого. Его взгляд застыл на ближайших к нам сотрудниках отдела опознавания, которые натягивали рулетку от угла бассейна к голове Сая. Грегори слегка позеленел, качнулся: вот-вот упадет в обморок.

— Пойдемте отсюда, — сказал я, взяв его за плечо и уводя подальше, к безмолвному покою дюн. — Расскажите-ка мне лучше об этом поподробнее. Сосредоточьтесь. Итак, что наводит вас на мысль, что со «Звездной ночью» не все благополучно?

— Ну-у сам ход работы, просмотры — то, что называется дрязги. Все складывалось не так уж… удачно.

— Не так уж удачно или совсем неважно?

— Э-э, более чем. Я бы даже сказал, кошмарно.

Он со скрипом повертел головой и уставился на медэксперта, орудующего гигантским тампоном около самого носа Сая. Я решительно развернул его лицом к океану и на мгновение приложил руки к его лицу, имитируя шоры.

— Прекратите туда смотреть, Грегори. Вы — киношник, а не сотрудник отдела убийств. Как бы вам не поплохело от всего этого дерьма. Расскажите мне о «Звездной ночи».

— Линдси этот фильм угробила. Видели бы вы лицо Сая после просмотра отснятого за день! Оно выражало не просто разочарование, а… страдание.

— А что он при этом говорил? — спросил я.

— Ну, гм… Знаете ли, ничего не говорил. Он вообще был очень, как это называется? Замкнутым.

— Что вы имеете в виду? Сдержанным? Недоброжелательным? Неприветливым?

Грегори откашлялся, прочищая горло; его кадык затрепетал.

— Нет. Он просто переставал отвечать на вопросы. И молчал он не так, как, — знаете, мечтательный Грегори Пек [10], — уютно, приятно… Скорее как-то тягостно, как де Ниро [11], если бы де Ниро играл кого-нибудь из интеллектуальной элиты. С каким-то непонятным мрачным подтекстом. Так вот, поскольку личный секретарь Сая постоянно находился в его нью-йоркском офисе, мне приходилось быть все время под рукой: заказывать телефонные разговоры, составлять списки поручений для его работников, быть на побегушках на съемочной площадке. Просто его личный помощник — я имею в виду ассистента режиссера — персона слишком важная для таких мелочей. Я подолгу просиживал в доме, иногда часами не выходя из комнаты. Но никогда не слышал от него ничего, кроме конкретных поручений. К примеру, принести ему бокал минеральной воды; он предпочитал без добавок, даже без лимона. Или, допустим, он вдруг интересовался, какие цветы предпочитает костюмерша Линдси. Не с бухты-барахты, а потому что Линдси взбрыкнула по поводу кружев на плюшевом красном халате, а Сай старался все уладить.

— Он никогда не болтал с вами?

— Нет. Утром — «привет», и когда я уходил — «пока». Если не говорил в это время по телефону.