— Что, хочешь сменить эту комнату на тюремную камеру?

— А ты? Может, тебя посадят в соседнюю. Когда поймают за уголовное преступление средней тяжести.

Бонни расхаживала все быстрее и быстрее. Вид у нее был несчастный. И вдруг она остановилась. Улыбнулась. Такой фальшивой, якобы неотразимой улыбкой шоу-дивы.

— Слушай, у меня потрясающая идея. Мы можем вместе сидеть, в одной камере! И друг друга любить, когда будут выключать свет. Не супружеской любовью, а настоящей, страстной. Наговоримся вдоволь. Расскажем друг другу истории своей жизни. Настоящие, со всеми леденящими душу подробностями. Не всякие там байки застольные. Ну и сексом будем заниматься. Стоя, сидя, спереди, сзади…

— Бонни, уймись!

— А что? Говорю тебе, это было бы чудесно. Этого же никто до нас не делал. А потом на следующий день…

— Прошу тебя, перестань.

— … На следующий день тебя освободят. И ты забудешь о том, что было. Забудешь, как много это для тебя значило.

Она подняла воображаемый бокал.

— Друзья, я поднимаю тост за эту чудесную идею!

— Мне очень жаль, если я причинил тебе зло, — начал я. — Я вел тогда странную жизнь.

Я встал и пошел в туалет. Муз отправилась за мной. Салфеток там не оказалось, и я захватил рулон туалетной бумаги, потому что понял: она вот-вот расплачется. Я вернулся и положил ей руки на плечи, приготовившись ее утешать. Но она оттолкнула меня и отвернулась. Она не заплакала и вовсе не хотела, чтобы я ее утешал.

— Бонни, — обратился я к ее спине, — в Обществе Анонимных Алкоголиков кроме всего прочего мы составляли список всех тех, кому причинили зло. А потом нужно было захотеть, чтобы они тебя простили. Я знаю, что причинил тебе зло. Я не собираюсь просить у тебя прощения…

— Гидеон сказал, что ты ничего не вспомнил.

— Тогда не вспомнил. Но позже, когда он ушел… я кое-что припомнил. Я понимаю, что никогда не смогу точно вспомнить, что между нами произошло, о чем мы говорили. Но позволь мне просто сказать тебе, что мне, правда, очень жаль…

Она обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал и отвернулся.

— Никаких прощений, ладно? Мне не нужно повышать самооценку. Да, ты причинил мне зло. Но ведь это я позволила тебе так поступить. Я разыграла перед тобой эффектный эротический спектакль и захотела, чтоб при этом еще скрипочки пиликали. Так что, это моя вина.

— Ты прекрасно знаешь, что спектаклем там и не пахло.

— Я знаю только одно: это уже в прошлом.

Она села на кровать, свесив одну ногу на пол и положив руки на колени. Какая-то мормонская поза, не свойственная Бонни. В воздухе повисло долгое молчание. Его прервал крик чайки, спешащей к морю. Наконец, Бонни сказала:

— Извини меня за истерику.

— Ничего страшного.

— Я не хочу быть тебе в тягость. Я просто не сдержалась. Я устала, не выспалась. С тех пор, как убили Сая — а не с того дня, когда ты явился ко мне побеседовать. Я боюсь. Эти дни я просыпалась, солнце светило в окно, я зевала и потягивалась, и вдруг меня охватывал ужас. Как будто я живу посреди ночного кошмара, и даже солнечный свет не освещает моей жизни. Да еще ты. Я все еще тебя боюсь. Мне очень тяжело находиться здесь, в твоем доме.

— Я понимаю и просто хотел сказать тебе, как мне жаль…

— Давай не будем об этом.

— Но позволь мне…

— Пожалуйста, не надо.

Уже темнело. Я вспомнил, что мне нужно позвонить Линн. Я вошел в кухню, но вместо того, чтобы позвонить, положил в одну миску собачий корм, а в другую налил немного воды. Потом вытащил из духовки цыплят и отнес их в комнату Бонни — на тарелках, с вилками и салфетками. Я думал, она скажет: нет, благодарю, я слишком расстроена, чтобы есть, но когда я вернулся с бутылками кока-колы, она уже обсасывала косточки и картошки с кукурузой на ее тарелке осталось совсем немного.

Я сел рядом и взял крылышко, словно не зная, что с ним делать, размышляя о том, что существует по крайней мере миллион тем, которые я хотел бы обсудить с этой женщиной: какие ее любимые команды, хотя я и подозревал, что она в основном увлекается легкой атлетикой. Как живут мормоны? Читала ли она что-нибудь про Восточную Европу и о национальной задолженности этих стран или только статьи про кино и спасение тропических лесов? Какой ее любимый маршрут, когда она бегает? Где и когда она заработала травму колена? Нравятся ли ей только классические голливудские фильмы или «ужастики» тоже? Верит ли она в Бога и чувствует ли вину или только сожаление по поводу своего аборта? Она занималась со мной сексом просто так или она влюбилась в меня той ночью?

А спросил я ее опять о другом:

— Когда ты снова начала спать с Саем?

— На прошлой неделе.

— Почему?

— Почему?

— С какой целью? Ты просто подумала, что, если с ним переспишь, он поставит фильм по твоему сценарию?

— Знаешь, — сказала она и взяла еще одну салфетку, — в шоу-бизнесе есть такой старый анекдот: красивая и талантливая актриса приходит в офис к продюсеру и говорит: «Я хочу получить эту роль. Я все сделаю, все, что вы захотите, за эту роль». Она встает на колени и говорит: «Я сейчас вам такое удовольствие доставлю!» А продюсер смотрит на нее и отвечает: «Ну ладно, а мне-то что с этого?»

Бонни отряхнула с ладоней хлебные крошки.

— Так вот: Саю-то что с того? Ничего. Что такого я могла бы сделать для него, чтобы сподвигнуть его на то, чего он на самом деле делать не желал?

— Но как же ты могла спать с таким подонком? Ну ладно, он отдал тебе этот дом, но ведь он оставил тебя практически ни с чем. Вынудил сделать аборт…

Она перебила меня:

— Никто ведь не держал пистолет у моего виска.

— Может, он и не держал, но он ведь намекнул тебе, разве нет? Забудь об этой чуши, что он не чувствовал себя достаточно зрелым, чтобы иметь ребенка. Он отнял у тебя шанс иметь то, о чем ты больше всего мечтала.

Я затронул самое ее больное место. Она не вздрогнула, она просто встала с тарелкой в руках.

— Отнести, что ли, на кухню?

Голос у нее был неестественно веселым, как будто она вот-вот расхохочется.

— Не стоит. У меня там нет занавесок, и тебя могут увидеть. Я сам потом отнесу.

Я забрал у нее тарелку и поставил ее на пол.

— Я тебя расстроил, да?

— Не то чтобы очень… — тихо ответила она.

— Одень тапочки.

Я дождался, пока она их одела, выключил свет, взял ее за руку и повел вон из комнаты, через темную гостиную. Мы вышли на улицу с черного хода. Была уже почти ночь. Небо усыпали звезды, оно было синим-синим. Темным, цвета индиго, как мой «ягуар». Я усадил ее на ступеньки и пробормотал:

— Только говори потише.

— Ты опасаешься, что фермеры-полуночники расселись по окрестным кустам и подслушивают нас?

— Я всегда опасался фермеров-полуночников. А еще приятелей, которые могут нагрянуть неожиданно. Хочешь сидеть здесь или пойдем в дом?

Она не ответила, прислонилась к дверному косяку и глубоко вздохнула. Что бы у нее там ни было, в ее горной Юте, здесь тоже неплохо. С моря пахло йодом, с берега — соснами, а от земли — мускусом.

— У меня есть еще вопросы, Бонни.

— Давай.

— Как ты могла спать с Саем — после всего, что он с тобой сделал?

Она не ответила. Я подумал, что она все еще думала о том неродившемся ребенке.

— Ну? — подтолкнул я ее. — Ты ведь не мазохистка, которым нравится, когда ими ноги вытирают. По-моему, ты чаще играешь по мужским правилам, чем по женским. Ты с ним поразвлеклась, сказала «спасибо», и все дела? Ты ведь не проснулась на следующее утро с ощущением отвращения к самой себе. Ты проснулась и сказала себе: «Вот, переспала с мужиком. Было здорово. Прочистила все отверстия». И все дела.

— Все совершенно не так.

— Но я ведь недалек от истины? Ты же не подумала: «Господи Иисуси, помоги мне. Я сама себя ненавижу».

— Люди моей веры никогда не говорят: «Господи Иисусе».

— Я понимаю.

— Сплю ли я с кем попало, чтобы совсем уж низко пасть? Нет. Я сплю — или спала — с кем попало ради секса. Просто, чтобы кто-нибудь меня обнимал.

— Тогда ответь на мой вопрос.

— Я спала с Саем, потому что он оказался рядом — реальный, живой человек, который меня знал. Он заехал ко мне поговорить о моем сценарии, и мы начали болтать про жену моего брата Джима, которая когда-то очень Саю нравилась, про дядушку Сая, Чарли, который был большим пронырой, про фильмы, которые Сай собирался снимать после «Звездной ночи».

Кстати, ночь выдалась самая что ни на есть звездная. Воздух был совершенно прозрачен, и звезды не казались холодными и колючими, наоборот — они мерцали в вышине, как искорки: «Эй! Залетай к нам на огонек! У нас тут в космосе и обогреться можно.

Бонни продолжала:

— Увидев на каминной полке картины, Сай вспомнил нашу поездку в Мэн, где мы, собственно, эти картины и приобрели. И это было приятно: как-никак, общие воспоминания. Что еще? Он сказал, что мой сценарий напечатан из рук вон плохо и просто не верится, что я до сих пор использую печатную машинку. Он тут же позвонил своему помощнику и распорядился привезти мне компьютер с принтером.

Я сделал себе зарубку в памяти: спросить об этом Истона.

— Ну суди сам: он дарил мне цветы. Я вижу, ты гадаешь, позволила ли я собой попользоваться в обмен на персональный компьютер и букет лилий? Отчасти — да. Сай ворвался в мою жизнь и немедленно все собой заполнил. Я тебе скажу, это соблазнительно, когда кто-то начинает о тебе заботиться: покупает тебе электронные игрушки, расчесывает волосы, интересуется, как прошел день. Вот тебе первая причина. А вторая — я спала с ним, потому что меня никто не любил. Я не могла больше этого выносить.

Я не успел ничего сказать, как она добавила:

— И не спрашивай, действительно ли я думала, что он меня любит, потому что мы оба знаем ответ.

— Но почему ты? Пойми меня правильно, я не хочу тебя обижать, но ведь он был связан с Линдси Киф?

— А я лучше, чем Линдси Киф.

С ее стороны это не было нескромностью. Она просто констатировала факт. Она действительно так думала.

Бонни снова вытянула ноги и потянулась пальцами к носкам. Она ни минуты не могла посидеть спокойно, энергия в ней так и кипела. Я все пытался представить, как она умудрилась просидеть два часа на одном месте, пялясь в телевизор. Наверное, для человека вроде нее, привыкшего к солнцу и свежему воздуху, это сущая пытка.

— И для Сая это был не просто секс, — пояснила она. — Трахая меня в буквальном смысле, он трахал и Линдси — в фигуральном. Он всегда так радовался, если ему удавалось обмануть. Женщины всегда его в чем-нибудь да подозревали, а ему только того и надо. Пусть страдают, расшибаются в лепешку, удерживая возле своей юбки. И еще он обожал придумывать разные способы надувательства. А с Линдси это было нечто большее, чем банальная измена. Он был ужасно зол на нее.

— Почему? Потому что она плохо играла?

— Потому что плохо играла и не пыталась играть лучше. Видишь ли, в этот фильм были вложены собственные деньги Сая, средства банков и его друзей. И риск был действительно велик. Он, разумеется, понимал, что такого рода приключения не способствуют успехам в бизнесе, если только это не что-нибудь действительно неординарное. Ему казалось, что аналогичный мотив присутствует в сюжете «Звездной ночи». И Сай со всеми своими закидонами действительно воспринимал это всерьез.

Я вспомнил, как Джерми говорил мне, что ему понравился сценарий.

— Ты читала сценарий?

— Да. В самом деле обалденный. Но Сай жаждал официального признания и восторженных отзывов критики: «Американская классика!» Спешите увидеть!» А Линдси была его козырной картой. Она ведь суперзвезда. Ее обожает все мужское население Америки. Но что еще важнее — она действительно хорошая актриса. И критика воспринимает ее серьезно. К тому же Сай понимал: стоит ему выбрать не тех звезд, актеров с ограниченными возможностями — и «Звездная ночь» окажется проходной приключенческой картиной из жизни богачей, в стилистике пятидесятых годов, разве что снятым не на Ривьере, а в Хэмптонсе и Нью-Йорке. Но, заполучив на главные роли актеров, способных сыграть подлинные чувства, — а диалоги там действительно замечательные, — он мог рассчитывать и на популярность у зрителей, и на хороший прием у критики. И у него все вроде бы шло хорошо, во всяком случае, так он сам считал. К примеру, Ник Монтелеоне просто рожден для этой роли. Он в меру утончен, изыскан, мужествен, сексуален. А Линдси, напротив, все портила. Она играла так, как будто она выше всего этого. Это дискредитировало идею фильма и оскорбляло Сая лично. Ни один мало-мальски думающий человек не рискнул бы так с ним поступать. Этого нельзя было делать ни под каким видом.